"Шлюха" часть 2

[stervaN]

"Шлюха" часть 2
Автор: Alix

Пейринг: Дженсен/Джаред

Рейтинг: NC-17

Жанр: ангст, романс

Дисклеймер: Все права на сериал "Сверхъестественное" принадлежат Эрику Крипке

Примечание: написано на второй кинк феста по заявке: "Джаред-шлюха" (фик писался до окончания третьего сезона).

Часть 2
Таким образом, прощальный вечер с Тришей получился не совсем прощальным. Красный лифчик ей понравился, она тут же надела его и спросила, не ради неё ли Дженсен отложил свой отъезд. Дженсен ответил как мог уклончиво, так, что это нельзя было понять ни как "да", ни как "нет" - он только так и говорил с ней в последние полтора месяца, и не уставал удивляться тому, что она этого совершенно не замечает. У них был шикарный, хоть и не прощальный пока что секс, и когда Триша спросила, придёт ли он завтра, Дженсен ответил, что вряд ли - он должен помочь своему другу.
Ближе к утру, нежась в постели и машинально приобнимая спящую девушку за плечо, Дженсен внезапно был осенён счастливой догадкой, как именно ему можно помочь.
Потому что смех смехом, а всё это действительно попахивало дурью. После вчерашнего Дженсен был склонен признать, что Джаред, пожалуй, при должном усилии мог бы изобразить хаслера. Но это не отменяло того факта, что - Дженсен был совершенно уверен - это самое последнее, что Джареду следует изображать. Поэтому он замыслил коварный план, к воплощению которого приступил немедленно.
Явившись к Джареду в условленный срок - на сей раз без пива, потому что они ещё не выпили то, котрое он приволок вчера, - и хищно улыбаясь, Дженсен показал Джареду кое-какие штучки, которые утром спёр с туалетного столика Тришы. Резонно рассудив, что если ему придётся продлить эти отношения ещё на несколько дней, то надо извлекать из них хоть какую-то пользу.
- Это ведь входит в арсенал уличной шлюхи, верно? - делая невинные глаза, но на всякий случай отодвигаясь за пределы расстояния хука с правой, сказал Дженсен, пока Джаред молча рассматривал содержимое косметички Триши. - Я подумал, это поможет тебе войти в образ. Ну давай, не робей! Думай об этом, как об обычном гриме.
Он был на сто процентов уверен, что в одну из ближайших секунд это самое содержимое дождём изобилия высыпется ему на голову, потому и старался держаться в стороне. Но Джаред вместо этого извлёк на свет божий помаду, задумчиво выкрутил жирный вишнёвый столбик и проговорил:
- Гм-м... это мысль. Мне она как-то не приходила в голову. Спасибо, старик!
И прежде, чем к Дженсену успел вернуться дар речи, он стал свидетелем того, как его лучший друг умелым и ловким движением вымазал себе рот помадой его собственной девушки.
Мысль о том, что есть во всём этом что-то, мягко выражаясь, немного странное и не совсем правильное, пронзила Дженсена от макушки до пяток, но издать возмущённый вопль вроде: "Ты что, совсем дурак?! Я пошутил!" он не успел. Джаред повернулся к нему, на секунду плотно сжал и тут же разжал губы, и долю мгновения Дженсен видел плёночку краски, натянувшуюся между его верхней и нижней губой.
- Ну как? - поинтересовался Джаред, и...
И да, наверное, всё началось именно тогда. По-настоящему началось.
Дженсен всегда считал, что у Джареда дурацкий рот. Нет, Джаред, конечно, очень хорош, он следит за собой, как и полагается актёру, девушки всей страны дуреют от его тела, его глаз и волос, но рот у него дурацкий, и никто никогда не переубедил бы Дженсена в обратном. Вся проблема в том, что он, рот то есть, чересчур маленький. А Джаред - чересчур большой. При его росте, сложении, форме лица с довольно тяжёлой и твёрдой челюстью - и вдруг такие маленькие сахарные губки бантиком, ну просто-таки девчачьи. Да, вот именно: у Джареда абсолютно девчачий рот. Дженсена, честно говоря, тоже когда-то обзывали за форму губ мужской версией Анджелины Джоли, но - мужской версией, и это принципиальный момент. А рот Джареда - ох, ну, если его поместить на каком-нибудь рекламном плакате отдельно от лица, он вполне может сойти за рекламу женского блеска для губ, и никто не заметит разницы...
Так Дженсен думал всегда. Так Дженсен думал и сейчас, глядя на этот рот, неожиданно ставший тёмным и ярким. И ещё он думал, что, если бы увидел этот рот на рекламном плакате, то испытал бы непреодолимое желание трахнуть эти губы. Растянуть их своим членом и вогнать его на всю глубину, глядя, как они округляются продолговатым "о". Увидеть влажный вишнёвый след, который они оставят на головке. Он думал об этом несколько секунд, достаточно долго, чтобы в штанах у него начало становиться тесно - и лишь когда налившийся кровью член упёрся в молнию на джинсах, Дженсен внезапно вспомнил, чей это рот, мать его так.
И да, наверное, вот тогда-то это всё и началось.
- Ты похож на Рональда МакДональда, - сказал Дженсен, слыша свой голос как будто издалека. Джаред, насупившись, отвернулся и взял салфетку, чтобы стереть помаду с губ. А Дженсен всё ещё не мог оторвать от него глаз, не мог насмотреться на этот рот, неправильный, нелепый, девчачий, такой развратный, и когда Джаред провёл салфеткой по губам, оставляя на белой бумаге кроваво-красный след, Дженсен уже чувствовал такой стояк, что член у него начал слегка побаливать. Какое счастье, подумал он, что сегодня я решил надеть рубашку на выпуск.
- Ладно, может, это и впрямь дурацкая идея, - сказал Джаред, бросая салфетку на кофейный столик. - Давай прогоним вот это место, мы вчера за него не брались. Мне интересно, что ты скажешь.
Да, вот так вот всё это и началось. И не заканчивалось страсть как долго.
Хотя, в конце концов, чего ты ждал, Дженсен? Что, вправду повёлся на эти его жалостливые "ну всего только пару реплик"? Ты что, знаешь его первый день? "Пара реплик" для Джареда - это те же самые "ну ещё только пара глоточков", после которых приходишь в себя наутро в незнакомом месте с мыслью: "Где я и кто все эти голые женщины?", а потом всюду натыкаешься на разбросанные пустые бутылки. "Пара реплик" закономерно превратилась в "пару денёчков", а "пара денёчков" - в "недельку-другую", и вот, Дженсен уже звонит домой, объясняя маме, почему ему приходится задержаться, и завистливо вздыхает, прослышав, что ещё один человек из съёмочной бригады улетел к себе домой на хиатус. Хиатус... Блаженный, взлелеянный в мечтах хиатус был для Дженсена полем для гольфа, парой-тройкой новых клюшек, весёлыми попойками с далласскими друзьями, здоровенной пачкой попкорна на диване перед телевизором и интригующим, неторопливым поиском новой девушки... ну и, может быть, иногда, изредка - Джаредом. Джаредом на рыбалке, Джаредом на пикнике, Джаредом в безбашенной поездке на машине куда глаза глядят по Семидесятому федеральному шоссе... Ключевое слово - иногда, изредка. Но никак не Джаредом каждый день, с утра до ночи, Джаредом, заставляющим его снова и снова репетировать сцены, как будто не было, к чёртовой матери, никакого хиатуса. И уж точно - не Джаредом, пытающимся вжиться в роль шлюхи.
И уж совершенно, абсолютно точно - не Джаредом, на которого у Дженсена почему-то вдруг стало вставать.
Впрочем, это было всего один раз. И больше не повторялось, так что Дженсен вздохнул с облегчением. Мало ли что - может, просто эта помада слишком сильно ассоциировалась у него с Тришей. Самой Трише он все эти дни говорил, будто ужасно занят. Так оно, кстати, и было. На второй день их домашних репетиций, когда стало ясно, что Дженсен вляпался по самые помидоры, Джаред всучил ему распечатку сценария, предложив дома почитать на досуге. И Дженсен почитал, опрометчиво взяв распечатку с собой в постель перед сном - он не сомневался, что вырубится на второй странице, потому что артхаус всегда его надёжно усыплял. Но не на этот раз. Дженсен читал полночи, а потом, когда на часах в гостиной глухо пробило три, встал, набросил на футболку ветровку и в одних шлёпанцах пошёл на улицу, в ночной маркет - за сигаретами. И выкурил пять штук на кухне, глядя в черную ночь за окном, хотя бросил курить шесть лет назад.
Это походило больше на пьесу, чем на киносценарий. Фильм обещал быть малобюджеткой с минимумом декораций: паршивая квартира в доходном доме, замызганная ночная улица, дешёвые номера мотелей - вот, собственно, и всё. Почти никакого действия, одни диалоги. Дженсен понял теперь, почему Джаред так психовал и так умолял его помочь с репетициями. Героя Джареда звали, по странному совпадению, тоже Джаред. Джаред Подольски, сын польского иммигранта. То ли Хенеке специально писал этот сценарий под конкретного актёра, то ли сменил имя персонажа, когда определился, кого хочет на главную роль, но так или иначе, Джаред Падалеки в роли Джареда Подольски - это была очень мерзкая шутка с учётом контекста. Этот самый Джаред Подольски был студентом в колледже прикладных искусств, занимался какой-то фигнёй вроде истории росписи глиняных горшочков шумерских народов, и тщательно подавлял собственную латентную гомосексуальность, когда в его жизнь вошёл некто Мэтт, без фамилии, просто Мэтт. Он был грузчиком, перетаскивавшим в комнату кампуса, где жил Джаред, новый стол, и на этом столе он трахнул Джареда, открыв ему таким образом глаза на мир и его истинную сущность. Это всё была предыстория, сам фильм начинался с того, что Джаред с Мэттом живут в паршивой квартирке с потрескавшимся кафелем и полчищами тараканов в умывальнике. Джаред бросил колледж, потому что родители, узнав, что их сын стал педиком, отказались от него и лишили содержания, а Мэтт зарабатывал на гадюшник, в котором они жили, и на порцию вечернего пива, но никак не на колледж своему любовнику. Джаред, впрочем, был влюблён по уши и совершенно счастлив вопреки гласу рассудка, но тут выяснилось, что у Мэтта СПИД. А дальше - Мэтт теряет работу и начинает чахнуть, медленно угасая среди тараканов и потрескавшегося кафеля, и тогда Джаред, чтобы раздобыть денег на лекарства и хоть немного продлить ему жизнь, выходит на панель.
Самое поразительное в этом сценарии было то, что в нём не было ни одной сцены секса. Больше того - за исключением самого финала, не было ни одной сцены, где персонажи вообще прикасались друг к другу. Джаред выходил на улицы, говорил вот это своё "...но тебе, красавчик, обойдётся в двадцатку", отправлялся с клиентом в мотель, и на этом сцена обрывалась. Следующим планом шла паршивая квартирка Мэтта, который не просто знал, чем занимается его любовник, но требовал постоянного отчёта о том, что именно, с кем и как он делал. И были эти диалоги, кошмарные, совершенно безумные диалоги, в которых Мэтт заставлял Джареда в подробностях расписывать всё, что с ним делают эти мужчины, другие мужчины, которые платят за секс. Ситуация усугублялась тем, что у Мэтта из-за болезни начались проблемы с эрекцией, и секс между ним и Джаредом постепенно сошёл на нет, полностью сублимировавшись вот в этих безумных, жестоких и откровенно порнографических диалогах, которые они вели, сидя в разных углах единственной своей комнатушки. Первое время Джаред смущался, робел, даже плакал. Было просто поразительно, как хватало Мэтту низости, цинизма и извращённой жестокости заставлять его не просто проходить через унижение, продавая себя на улицах, но и переживать это унижение снова, рассказывая о нём Мэтту. Было в этом, впрочем, и что-то от не менее изощренного мазохизма, потому что чем дальше, тем ясней становилось то, до чего мучительно Мэтту выслушивать джаредовы откровения. А они, эти откровения, чем дальше, тем подробней и красочнее становились: мальчик, определённо, свыкался со своей новой жизнью и даже входил во вкус. Его "отчёты", сперва косноязыкие и немногословные, становились всё длиннее, всё упоённее, а сам мальчишка - всё развязнее и наглее. Постепенно, шаг за шагоон не раз думал, что это были самые странные репетиции в его жизни. Нет, не потому, что Джаред валялся перед ним на полу в одних трусах, время от времени пытаясь сделать минет бокалу для коктейлей и постоянно спрашивая, как это смотрится со стороны... хотя поэтому тоже. Но Джаред - это Джаред, он придурок, каких поискать, и с некоторым усилием Дженсен мог считать это просто очередным витком его мозговых завихрений. Гораздо сложнее было свыкнуться с режимом репетиций, в которых Дженсен отыгрывал роль статиста. Всё, что от него требовалось - даже не отыгрывать, а просто проговаривать ключевые реплики, служившие Джареду трамплином для собственных экспериментов. И в этом Джаред был безжалостен - что к нему, что к себе. Одну и ту же сцену он мог прогонять по двадцать раз подряд, бесконечно меняя интонации, позы, жесты. Конечно, потом Хенеке заставит его прогнуться под себя, подгонит его под своё видение героя. Но - и это Дженсен понимал без всяких слов - Джареду было важно прийти к нему не с пустыми руками, а с более-менее оформившимся образом персонажа в голове. Без этого он чувствовал бы себя совсем беззащитным и голым, беспомощным, а Дженсен даже думать не хотел, каково это - чувствовать себя беспомощным, когда тебя швыряют с обрыва в пропасть клинической шизы.
Поэтому он действительно помогал Джареду, как мог. Он читал за уличных клиентов - их было пятеро или шестеро на весь сценарий, - и, в основном, за Мэтта. Ему не нужно было играть, всё равно он не смог бы притвориться Расселом Кроу, даже если бы захотел. И это было странно, дико - вот так отстраняться от Джареда. Дженсен только теперь понял, до чего же за эти три года привык быть с ним в паре, в связке, будто два вола в одной упряжке, которую они волокли вместе, и каждый рухнул бы под тяжестью ноши без поддержки другого, без его партнёрства, без соучастия и сопричастности. А здесь, сейчас - Джареду не была нужна от Дженсена сопричастность. Она бы только мешала, потому что Джаред, как обычно, невольно стал бы ловить ту эмоциональную волну, которую задавал Дженсен, как часто делал, когда они играли Сэма с Дином. Он бы настроился на Дженсена, на его реакции, его стиль, и это мешало бы ему потом быстро настроиться на другого партнёра.
Дженсен всё это прекрасно понимал. Поэтому просто читал текст, по возможности отстраняясь при этом эмоционально от того, что проговаривал. И это было жутко. Это было мучительно, потому что так он как будто ещё чётче, ещё ярче видел Джареда, который, в отличие него, не отстранялся. Он был как на ладони, открытый нараспашку, и в то же время - бесконечно далеко, неизвестный, непонятный, непривычный Джаред, которого Дженсен никогда не знал... и не был уверен, что хочет знать.
- Он привязал меня к кровати. - Джаред сидел, наклонившись вперёд и свесив руки между широко разведённых колен. Листки сценария зажаты в руках, не потому, что ему надо туда подглядывать - ему просто нужно что-нибудь комкать, остервенело и сосредоточенно, в диссонанс с нарочито равнодушным голосом. - Потом снял ремень и...
- Подожди. Не торопись. - Дженсен в кресле напротив, их разделяет добрая половина комнаты. Примерно такое же расстояние будет разделять Джареда - Подольски, не Падалеки - и Мэтта в той замызганной квартирке чёрт знает где, на краю света. Дженсен говорит спокойно и ровно, своим обычным голосом. Листки с репликами лежат на коленях. Он читает их, просто читает всё так, как там написано: - По порядку. Ты был одет?
- Да. Как только мы вошли, он сразу сказал, чтобы я ложился. Я хотел раздеться, но он сказал, чтобы я просто лёг на кровать.
- На спину или на живот?
- На живот.
- Чем он тебя связал?
Пауза. Он забыл свою реплику? Дженсен вскидывает глаза от сценария и смотрит на Джареда. Тот мнёт теперь листки только одной рукой, левой, правой подпирает подбородок, и это настолько жест Джареда, Падалеки, а не Подольски, что Дженсен слегка вздрагивает, но заставляет себя не отводить взгляд. Джаред не смотрит на него, он смотрит вверх, в потолок, чуть прикрыв глаза, едва заметно шевеля губами. Забыл реплику, просто забыл реплику или... вспоминает, как это было?..
- Проводом. Телефонным проводом.
Лицо неподвижно. Взгляд вверх, напряжённый, внимательный, будто что-то чертовски интересное там, на потолке. И только губы шевелятся, эти его дурацкие девчачьи губы, и Дженсен внезапно чётко видит на них тень тёмно-вишнёвой помады.
Он вдруг понимает, что дальше следует его реплика, реплика Мэтта, и судорожно вскидывает листки. Так, где же оно... вот.
- Хорошо. Продолжай. Что было дальше?
- Дальше он снял ремень. Стащил с меня джинсы. Не до конца, только на бёдра. Сказал, чтобы я не смел орать. Что он убьёт меня, если я заору.
- Думаешь, он правду сказал?
- Н-нет, - не очень уверенно, с запинкой. Потом ещё раз: - Нет. Он сразу сказал, ещё снаружи, как насчёт того, чтобы немножко меня попугать. Я сказал: ладно, если только немножко.
- И что потом? Когда он снял ремень и стащил с тебя джинсы?
- Он выдрал мне задницу.
- Пряжкой или самим ремнём?
- Ремнём. Сложенным вдвое. Получилась вроде как ременная петля. Ей он меня и порол. Спрашивал, драл ли меня папочка в детстве.
- И что ты отвечал?
- Ничего. Я грыз подушку, он же запретил мне орать. Я до сих пор чувствую во рту вкус этих сраных перьев.
Чуть-чуть кривится, кажется, будто сплюнет. Убирает кулак из-под подбородка и резко выпрямляется. Приваливается к диванной спинке плечом, рука с судорожно стиснутыми в ней листками безвольно свисает на бедро. Дженсен смотрит на эту руку, на пальцы, побелевшие в костяшках. Негромко шуршит бумага.
- Долго это длилось?
- Не знаю. Минут пять, вряд ли больше. Потом он отбросил ремень и залез на меня сверху. - Пауза. Снова взгляд вверх, кончик языка быстро пробегает по нижней губе, и Дженсен видит, что она совсем сухая, почерневшая на месте недавнего прикуса. - Ну и всё. Он меня выебал.
Здесь должна быть пауза и какое-то действие, Дженсен нутром это чуял - встать, хрустнув коленками, пройтись по комнате, плеснуть виски в бокал, звякнуть кубиками льда, скрипнуть дверцей холодильника. Сесть обратно. И только потом - холодное, отрывистое, почти враждебное:
- Так он тебя даже не раздевал? Только спустил штаны? А сам он раздевался?
- Не... не знаю. Наверное, нет, думаю, нет. Он бы не успел. Всё было совсем быстро, минут за десять... может, пятнадцать.
И сразу, едва он умолкнет, тем же враждебным тоном:
- Ты безмозглая маленькая сука, Джерри. - Мэтт называл его Джерри. Дурацкое сокращение от "Джаред", неправильное, но тут оно пришлось очень кстати, Дженсену так было легче. - Нельзя позволять связывать себя всяким долбоёбам. А если бы он оказался маньяком? Если бы он тебе в жопу воткнул перочинный нож или сраную клюшку для гольфа? По самые гланды, а, Джерри, насадил бы тебя, как цыплёнка на вертел, и дрочил бы, глядя, как ты дёргаешься, пуская кровавые пузыри? Что бы ты тогда сказал, Джерри? Что бы ты мне тут потом рассказал?
Он не знал, как будет отыгрывать это Рассел Кроу - будет ли он кричать, брызжа слюной, или говорить леденяще спокойным, может, немного брезгливым тоном. Это был, в конце концов, не его герой. Это был не его фильм. И всё равно ему было адски трудно нести всю эту болезненную ахинею. Он перевёл дыхание и повернулся к Джареду - сейчас была его реплика.
Джаред смотрел на него. Всё сильней и сильней расширявшимися глазами, неверяще, недоумённо, так обиженно, будто... ох, нет... нет, чёрт, нет!
- Стоп! Снято! - Дженсен резко вскинул ладони. Джаред моргнул. Обиженное недоумение ещё несколько секунд не сходило с его лица. Потом он спросил:
- Что? Что-то не...
- Ты не Сэм. В этом грёбаном сценарии, который писал грёбаный извращенец, ты не Сэм, Джаред, и засунь куда подальше гримасы Сэма, понял?
"Нечего делать из Сэма шлюху", - подумал он, но вслух этого почему-то не сказал. Джаред смотрел на него ещё несколько секунд, и Дженсен вдруг понял, почти с ужасом, что он всё ещё по-прежнему тот, другой Джаред - Подольски, а не Падалеки. Он быстро провёл кончиком языка по нижней губе, чуть оттопырив её и тут же втянув, прихватив на секунду зубами. Такого жеста у него Дженсен раньше никогда не видел. Никогда раньше, до этих чёртовых репетиций.
- Точно, - сказал наконец Джаред... Джаред. - Ага. Давай ещё раз.

Триша звонила ему каждый день. Вот ведь чёрт, раньше он не замечал за ней такой настойчивости - впрочем, раньше у него отмазка была поприличнее: съёмки. А теперь - зависание с дружком, после которого как-то нет настроения трахаться, ты уж прости, милая.
- Вы что, педики? - спросила она на шестой или седьмой день, совсем уж в сердцах, и Дженсен бросил трубку. Ещё ни одна подружка не доводила его до того, чтобы он бросал трубку. Он всегда был очень галантен.
На следующий день его охватило чувство вины. Как-никак, он со дня на день собирался бросить Тришу, и грубить ей непосредственно перед самым разрывом было очень некрасиво. Он позвонил ей, но она не ответила - похоже, обиделась. Тем утром он приехал к Джареду чуть пораньше обычного, чтобы закончить поскорее и заехать к ней прямо домой. Вернуть, кстати говоря, косметичку, которую он у неё спёр в последний вечер. И, может быть, одолжить для Джареда корсет и чулки на подвязках.
На самом деле он как-то даже не уловил момент, когда всё это перестало быть смешным. И ерничал уже чисто на автомате, так, как будто это могло защитить его, защитить их обоих.
Джаред встретил его далеко не так радушно, как в предыдущие семь дней. Можно даже сказать, неприветливо.
- Какого хрена ты припёрся? - зевая, как половозрелый кит, и почёсывая всклокоченную голову, ворчливо спросил он. На нём были только трусы и футболка, мятая со сна - похоже, только что выполз из постели, и то лишь потому, что Дженсен его разбудил. Дженсен выразительно посмотрел на часы - была половина третьего.
- Проснись и пой! Мы договорились на три, ты что, полуночничать вздумал?
- Типа того, - Джаред снова зевнул, уже не так устрашающе, но всё равно очень шумно. - Я ночью ходил в "Палермо". Вернулся к шести.
- "Палермо"? Это что?
- Клуб такой.
- Новый какой-то? Не слышал.
- Это гей-клуб... ладно, заходи, налей себе там чего-нибудь, я хоть зубы почищу.
Он пошёл к ванной, потягиваясь и постанывая, а Дженсен так и остался стоять на пороге.
- Гей-клуб? ГЕЙ-КЛУБ?! Джаред!!!
- А-а?
- Нахрена ты туда ходил?
- Ну знаешь, - рассеянно отозвался тот уже из ванной, - я подумал, мне не хватает всё-таки фактажа. Характерных движений, акцента...
- Так пригласил бы на коктейль Оззи Лепковица, ты, мудила! - Оззи Лепковицем звали их директора по костюмам - это был очаровательный манерный гомик, которого обожала вся студия. - И попросил бы у него авторитетную консультацию!
- Я думал об этом. Но Оззи уже улетел к себе в Айдахо.
- И ты не придумал ничего умнее, чем попереться в гей-клуб! Ещё и один! И вертел там жопой под носом у озабоченных пидорасов!
- А? Что ты говоришь? Я тебя не слышу, - сказал Джаред на фоне шума льющейся воды, и Дженсен, набрав полные лёгкие воздуха, завопил:
- Я говорю, чтоб не смел больше шастать туда один!!!
- Не слышу, Дженс. Выйду, поговорим.
И они поговорили, и кончилось это тем, что на следующий день они пошли туда вместе. Что было, конечно, идиотизмом - Дженсен боялся представить, какой вой поднимется в Интернете, если кто-нибудь заснимет их там, ещё и вдвоём. Но ещё меньше ему хотелось, чтобы его легкомысленный друг пал жертвой искусства, а как следствие - гомосексуального изнасилования.
Ту ночь Дженсен запомнил надолго. Джаред виснул на нём, как приклеенный - так, якобы, безопаснее для них обоих, пусть все видят, что они пара, - что не спасло Дженсена от оценивающих взглядов, а самого Джареда - от вполне себе недвусмысленных предложений. И неудивительно, учитывая, как он пялился по сторонам и вертел головой, постигая и впитывая новое с очаровательно неприкрытой любознательностью.
- Эй, детка, бросай своего дружка и прыг ко мне на коленки, а оттуда и на елду! - басовито предлагал ему кто-то с верхней площадки, в то время как с танцполя доносились оценивающие свистки и крики: "Новенький? Какая куколка!", а со стороны барной стойки уже деловито тянулись волосатые лапы, стремившиеся незамедлительно оценить новшество на ощупь. Джаред отстреливался надменными взглядами, и кривил свои дурацкие губки бантиком, и тесней прижимался к Дженсену, демонстративно хапая его за задницу, а Дженсен скрежетал зубами и шипел:
- Ты должен мне море пива, чувак, целое озеро Мичиган долбанного пива за всё это!
- Хоть Марианскую впадину, - быстро шептал Джаред, умоляюще стискивая его локоть, а сам смотрел, смотрел, и Дженсен даже знать не хотел, что именно он высматривает и как потом собирается использовать всё это.
И он действительно это использовал. Чёрт его знает, как, но Дженсен сполна ощутил это на себе на следующий день, когда они снова взялись репетировать. И подумал: нет, в Марианскую впадину не влезет столько пива, чтобы залить и забыть всё это.

- Что тебе в этом нравится больше всего? Не спеши отвечать, подумай как следует.
Реплика-выстрел, вроде приснопамятного "эй, сучка, почём берёшь за отсос". Только одна реплика - и всё, можно откинуться в кресле и наслаждаться шоу. Дженсен знал, что Джаред скажет дальше - он читал сценарий. Эту сцену они ещё не играли. Она была ближе к финалу, страниц за пять до развязки. Предпоследний, кажется, разговор Мэтта и Джареда. Кажется. Уверен он не был.
Джаред лежал на животе, ткнувшись подбородком в сцепленные руки. Сценарий на полу возле дивана, прямо по линии взгляда, но Дженсен знал, что на страницы Джаред не смотрит. Ноги согнуты в коленях и скрещены в щиколотках, босые ноги в чёрных носках. На пятке левого крошечная дырочка, и в этом месте Джаред время от времени лениво почёсывает большим пальцем правой ноги.
- Наверное... непредсказуемость. - Голос тоже ленивый, с тенью техасского выговора, но не настолько, чтобы это звучало пародией. Чуть-чуть рассеянно. Почти мечтательно. - Я выхожу за порог и никогда не знаю, что там. Это как совать руку в мешок Санта-Клауса - не знаешь, что вытянешь, разве наощупь... и вот лица, фигуры... не знаю... походка. Это и выходит, словно наощупь. Смотришь: вон идёт вроде нормальный парень, прилично одетый, такой либо сразу пошлёт, либо честно заплатит... Потом идёшь к нему, навстречу, и это всё равно как идти по канату. Сердце выскакивает, каждый раз. Иду и думаю: интересно, чего он захочет? Трахнуть меня, или чтоб я его? Или просто отсос прямо тут, в переулке, зачем далеко ходить... Может, у него не встанет, пока ему не вылижешь задницу, или, может, его заводит, когда во время траха его лупят кулаком по груди и покрывают матом... А может, он напялит на меня женские трусики-танга и скажет держать рот широко открытым, пока он туда будет ссать, и станет называть меня "Синди" - никогда ни хрена не знаешь заранее, вот в чём всё дело. Самый обычный парень, он идёт по улице, у него жена и милые ребятишки, респектабельная работа... и он кончает, снимая незнакомых парней и называя их "Синди". Не знаю, по-моему, это так смешно. И никто ни о чём никогда не узнает, кроме меня. Знать буду только я. Только мы с ним двое. Только он и я и... это как будто... власть. Что-то, о чём я знаю один.
Он замолчал. Потом перевернулся на спину, вскинул руки и скрестил предплечья над головой, пряча лицо. И, возможно, от этого последняя фраза прозвучала тише и совсем глухо:
- И, наверное, да, наверное, это меня заводит.
Он не шевелился больше и молчал. И Дженсен молчал. Сейчас, отвернувшись, Джаред не мог видеть его, сидящего в кресле, и это было кстати, ох, как это было кстати, потому что Дженсен держал руку на своём члене. Он не знал, как она там оказалась, не знал, что вообще происходит, почему этот голос с ленивой истомой, эти замедленные, нарочито плавные движения, эти девичьи губы, прорезанные следами от неосознанных укусов - почему всё это заставляет его член наливаться кровью и распирать ширинку, и посылает ток крови к голове, и она шумит в ушах, так шумит, что он совсем не может разобрать слов, и, о боже, это же Джаред, это Джаред Падалеки, парень, с которым они уже три года играют братьев, который был его другом...
- Ну? Как? - спросил Джаред, не меняя позы.

- Дженс, а ты вообще спал когда-нибудь с мужчиной?
Для разнообразия это была не репетиция, и слава тебе, Господи. Для разнообразия они просто отдыхали, валяясь на диване перед телеком и потягивая пиво. Дженсен за прошедшие дни отвык находиться к Джареду так близко - во время репетиций их всегда разделяло несколько шагов. И он странно чувствовал себя теперь, оказавшись снова с ним рядом, хотя и гнал от себя все идиотские мысли - не сейчас, сейчас они просто отдыхают, у них, мать-перемать, хиатус.
В ответ на вопрос Джареда он поперхнулся пивом.
- Чт... НЕТ, конечно!
- А я один раз чуть было не, - сказал Джаред, как ни в чём не бывало. Он сидел, откинувшись на спинку дивана и сцепив пальцы рук в замок на затылке, и смотрел мимо Дженсена. Чёрт, подумал тот с неприятным, очень неприятным ощущением, смотреть мимо меня - это у него уже входит в привычку. Чёртов Хенеке со своим чёртовым сценарием...
Потом до него дошёл смысл сказанного Джаредом. Дженсен уставился на него, не то чтобы требуя объяснений, но явно не прочь их услышать. Джаред усмехнулся, всё так же глядя прямо перед собой.
- Мне тогда только-только стукнуло восемнадцать, так что чуваку не грозил срок за педофилию. Это было на вечеринке по поводу окончания сезона в "Девочках Гилмор", и я тогда не знал ещё, продлят ли мне контракт или погонят взашей. И вообще я там не знал никого, а пить мне было нельзя, вечеринка была официальной, и я весь вечер проходил, как дурак, со стаканом апельсинового сока... И там был этот парень. Один из со-продюссеров, я не помню, как его звали, так, шушера какая-то. Но я уже и тому был рад, мне казалось, меня все нафиг забыли. Он сказал, надо поговорить о моём контракте. Я обрадовался, пошёл с ним... Он затащил меня в какую-то комнату наверху и стал лапать. Обещал золотые горы, дескать, сделаю из тебя звезду, какие хочешь контракты, сценарии, куча бабок, будешь играть хоть с Джонни Деппом, хоть с Джоди Фостер... Что-то ещё нёс, что всегда в таких случаях говорят, я так обалдел, что не вслушивался особенно. Я знал, конечно, что всё это было враньё, - добавил он после короткой паузы, ответив на невысказанный вопрос, так и вертевшийся у Дженсена на языке. - Я для него был этакой юной старлеткой... да я и был тогда старлеткой. И знаешь, на самом деле то, что он делал, мне не было совсем уж противно. Он был ничего, неплохо сложен, даже красив по-своему. Высокий такой, блондин. И я подумал: ну, а почему бы, собственно, нет? Дам ему отсосать, или что там ему надо - я тогда почему-то не думал, что он меня просто завалит на кровать и выдерет, был уверен, что так далеко он не зайдёт. А потом продление контракта, новые роли, Джоди Фостер...
Он замолчал, глядя перед собой пронзительным и в то же время как будто слепым взглядом Джерри Подольски, тем взглядом, котрым тот заглядывал в свою прошлую ночь, заново смакуя её на глазах лихорадочно ждущего Мэтта. Дженсен почувствовал покалывание в пальцах ног и понял, что у него зверски затекла вся нижняя половина тела. Голова кружилась, будто он стоял на карнизе тридцатого этажа.
- Но потом, - глядя в экран телевизора, продолжал Джаред, - я подумал: ну, ладно, допустим, что он не врёт, всё и правда получится. Он сделает из меня звезду, и когда-нибудь меня обязательно спросят в одном из этих интервью, как я начинал свой путь, и что я могу посоветовать молодым актёрам, исполненным радужных надежд. И что я тогда скажу? Эй, ребята, когда падкий на смазливых мальчишек мудак предложит вам отсосать в задней комнате - не стоит строить целку и кочевряжиться? И тогда-то всё у вас будет путём? - Он усмехнулся и помотал головой, резким и размашистым движением Джареда Падалеки. - Вот тогда-то я подумал: не-ет, какого хрена. И сказал тому парню, чтобы он отвалил, пока его яйца ещё при нём. Не потому, что он меня оскорбил или что-то там... просто... я просто не хотел становиться...
- Шлюхой?
Джаред слегка вздрогнул и искоса посмотрел на него. Таким взглядом, что Дженсен был уверен, боже, ну, почти уверен в эту минуту: Джаред знает, что все последние пять минут у него стоит.
- Да. Вроде того. Забавно, что в конце концов я ею всё-таки стану, правда? Карма, видать, такая. Ой, - сказал он без паузы, глаза у него распахнулись и стали испуганными. - Уже девять? Мне надо выгулять Херли и Сэди. Сходишь со мной?
Это Джаред. Это - Джаред... Когда он вставал, то задел пальцами ладонь Дженсена, и Дженсен задержал дыхание, и долго не выдыхал, так долго, что начало колотить в висках.

Прошло три недели, прежде чем Джаред наконец его отпустил.
Они улетали из Ванкувера чуть ли не последними из всей съёмочной команды - все остальные, кроме Крипке, уже давно разъехались по домам, и только Эрик ещё доделывал какие-то свои дела с местным представительством WB - капитан покидает судно последним, хоть тонущее, хоть победно входящее в порт. Их судно явно не собиралось идти ко дну, и всем им предстояло набираться сил перед новым сезоном. Дженсен чувствовал это так остро, как никогда - эти три недели вымотали его, кажется, ещё больше, чем последние дни съёмок, хотя он и не думал, что такое вообще возможно.
Именно поэтому он всё-таки решился поговорить с Тришей начистоту перед отлётом. Он собирался заползти поглубже в свою далласкую берлогу и сосать лапу следующие три месяца, не рискуя быть потревоженным её звонками. Поэтому он встретился с ней и без обиняков сказал всё, как есть. Получилось, кажется, довольно грубо, потому что она влепила ему пощёчину и обложила такими матюгами, что Дженсен обомлел - надо же, в постели она никогда не показывала такого темперамента. А тут он вдруг и скотина, и мудозвон, и звезданувшееся самовлюблённое чмо, и оргазмы-де она с ним имитировала через раз - последнее было, конечно же, низкой ложью.
- И ещё! Я знаю, что это ты спёр мою косметичку! Педик хренов! - эффектно закончила Триша свою тираду, дала ему по роже ещё раз и ушла, яростно хлопнув дверью закусочной. Дженсен проводил её взглядом, потирая зудящую щеку и виновато озираясь на посетителей и официанток забегаловки, наблюдавших баталию с неподдельным интересом.
Да, с косметичкой и впрямь нехорошо получилось.
Впрочем, выходя из кафе, он чувствовал себя таким счастливым, как никогда, просто-таки окрылённым, и тут же позвонил Джареду. "Я дал Трише отбой", - сообщил он, и в ответ услышал: "Чудно! Никогда она мне не нравилась. Нажрёмся?" Нажирались они уже в самолёте - до Хьюстона было пять часов лёту, а в первом классе наливали отличный неразбавленный виски. Сойдя с трапа, оба уже довольно пьяненькие, Дженсен с Джаредом обнялись: Джареду предстояла пересадка на Сан-Антонио, Дженсену - на Даллас, и они расставались впервые за последние семь месяцев. Пьяный Джаред расчувствовался, как это всегда бывало с пьяным Джаредом, тискал Дженсена и без конца спрашивал, правда, они выкроят как-нибудь уик-энд и съездят на рыбалку с его собаками? Дженсен отвечал, что правда, не вопрос, и тихонько пытался высвободиться, потому что от близости этого большого, сильного, тёплого тела ему делалось как-то не по себе, и чёрт его знает, почему. В конце концов Джаред хлопнул его по спине, выбив весь воздух из дженсеновых лёгких, и, пьяно всхлипывая и утирая с глаз не менее пьяные слёзы, побрёл к воротам на пересадку, волоча за собой свой дорожный чемодан на колёсиках. Дженсен смотрел ему вслед, пока он не скрылся в толпе, а потом подумал: слава богу, всё позади.
Потом начался хиатус. Настоящий, правильный хиатус на сей раз, и Дженсен упивался им, пока давали. Они с Джаредом созванивались через день - просто так, без особой причины. Дженсен ненавидел телефоны и пустой трёп, но, как назло, все его девушки обожали поболтать по телефону, и Джаред тоже обожал. Он рассказывал, какой офигенный бассейн построил папа, пока его не было дома, и какую клёвую вечеринку-сюрприз ему устроила Сэнди, и как Херли в парке от какого-то пса подцепил блох, и как он их вычёсывал целый вечер. "Я теперь весь пропах собачьим шампунем, сэндина кошка шарахается от меня, как от чумного", - доверительно сообщал Джаред, а Дженсен морщился и говорил: "Чувак, я никак не смог бы прожить без этого сакрального знания, правда?" В общем, всё было как обычно, так же, как во время всех других хиатусов...
До тех пор, пока в один из телефонных звонков Джаред не сообщил, что Рассел Кроу наконец вылечился от запоя, и с понедельника они начнут полноценные репетиции. А через четыре недели - съёмки.
- Только никому, понял? Это всё ещё великая масонская тайна, - предупредил он, усиленно дыша в микрофон, из чего Дженсен заключил, что Сэнди где-то рядом, и что она до сих пор ни о чём не знает.
Сперва он даже обрадовался. В глубине души он боялся однажды утром проснуться от звонка в дверь, а на пороге увидеть Джареда в гавайской рубашке с розовым боа вокруг шеи и распечаткой сценария в зубах - отдохнул, мол? Ну, снова за дело! Дженсен был рад, что смог помочь другу, но также он был совершенно уверен, что с него хватит. Он не получал никакого удовольствия от тех репетиций, они выматывали его так, будто сам он играл тяжёлую эмоционалку. И они будили в нём чувства, о которых он не хотел, не собирался думать. Которых не было вовсе, на самом-то деле.
После того звонка прошла неделя, даже больше. Джаред не перезвонил. Дженсен поехал с далласскими друзьями на пикник и в порядке исключения взял с собой мобильник, чего обычно не делал. Напрасно: за эти два дня ему трижды звонила мама, два раза - его агент, один раз - какая-то поклонница, бог весь откуда узнавшая его номер, и один раз - Даниль, интересовавшаяся, не занят ли он и не хочет ли потрахаться. Дольше всех он проговорил с Даниль, поймав себя на мысли, что, будь он сейчас в Ванкувере, принял бы её предложение. Он частенько вспоминал её в последнее время - нет, не то, как он лупила его по голове половником для глинтвейна в последние перед разрывом дни, а её большую, низкую грудь, подпрыгивавшую перед его лицом во время секса, её упитанную крепкую задницу, которую ему так нравилось сжимать, когда она насаживалась на него, её развратный, умелый рот, с которого она даже в постели не вытирала тёмно-вишнёвую помаду... последние его девушки почему-то любили именно тёмно-вишнёвую помаду.
Вернувшись в Даллас, Дженсен позвонил Джареду. Сам, первый позвонил, впервые с тех пор, как они расстались.
- А-а... Дженс... ну привет, - голос Джареда звучал рассеянно и в то же время немного нервно, будто его отвлекли от чего-то очень важного, к чему он торопился вернуться. - Да, у меня всё окей, а ты как? Слушай, сейчас не могу говорить, мы тут репетируем... с Расселом, да... я потом перезвоню, лады?
Дженсен сказал "лады", но Джаред так и не перезвонил. Дженсен заказал пиццу и пива и весь вечер просидел дома перед телевизором, положив мобильник на столик возле дивана, время от времени порываясь набрать номер Даниль, но Джаред, мать его, так и не перезвонил.
И когда Дженсен, не выдержав, попытался набрать его номер в два часа пополуночи, оператор ответил, что абонент временно недоступен.
Конечно, у Джареда была своя жизнь. У каждого из них была своя жизнь. Всё, что у них было общего, начиналось и заканчивалось в дождливом Ванкувере, на съёмочной площадке, где они были Сэмом и Дином Винчестерами. Всё остальное - пьянки, гулянки, дружеский трёп, дружеская поддержка в хреновые минуты и искренняя радость друг за друга в минуты триумфа - всё это было всего лишь производным, следствием той работы, которую они делали вместе. "Сверхъестественное" кончится рано или поздно, их разбросает по разным концам Америки - Дженсен и дальше будет сниматься во второсортных, но рейтинговых сериалах, Джаред, как знать, получит своего долбанного "Оскара" за роль мальчика-шлюхи и впорхнёт, как бабочка, в большое кино. И они не будут пересекаться больше - слишком разные люди тусуются в Большом Голливуде и в Голливуде второсортных сериалов. Пусть бы и рейтинговых.
Так говорил себе Дженсен в два часа ночи, сидя перед выключенным телевизором в доме своих родителей и глядя на одиноко поблескивавший мобильник. Все в доме давно спали, но он не мог заставить себя лечь в постель. Нет, уж лучше сидеть здесь, внизу, надираться пивом и думать о дружбе, которая не выдерживает испытания карьерой. Лучше грузиться, злиться, досадовать и пить, пить, пить, и убеждать себя, будто завидуешь и обижаешься и... что-то там ещё. Всё это, конечно, делает тебе мало чести, но оно всяко лучше, чем то, что на самом деле.
Потому что на самом деле Большой Голливуд тут ни при чём. И расстояние ни при чём. Всё дело в мобильнике, который Джаред почему-то решил отключить, хотя никогда на памяти Дженсена так не делал - даже когда занимался любовью со своей девушкой. "Иди спать", - сказал себе Дженсен, и остался сидеть на месте, потому что знал: пойти спать - это значит лечь в постель и выключить свет, и - включить перед мысленным взглядом картинку, болезненно яркую в окружающей темноте. Картинку, на которой Джаред Подольски сидит, широко раскинув ноги, в кресле перед своим любовником Мэттом, и говорит голосом Джареда Падалеки: "А потом он сказал мне, чтоб я себе подрочил. Я расстегнул штаны и вытащил член, а он говорит: медленнее, и так, чтоб я видел. Ну я... - он ёрзает в кресле, раздвигая ноги чуть шире, - я сказал: ладно, куда торопиться..." Дженсен пытался представить себе Рассела Кроу, этого вечно небритого алкоголика с видом рецидивиста, пытался представить, как он слушает Джареда, чуть наклонившись вперёд, как он смотрит на Джареда, сощурив пронзительные светлые глаза. А потом вдруг, непонятно зачем, Рассел делает то, чего никогда бы не сделал Дженсен: встаёт и идёт вперёд, на Джареда, и Джаред сидит перед ним, запрокидывая голову по мере того, как Рассел надвигается на него. И знает, он знает, что Рассел собирается сделать, но не шевелится, только улыбается самыми уголками рта, а потом приоткрывает губы и проводит кончиком языка по нижней, за секунду до того, как прихватить её зубами...
А потом широкая мужская спина заслоняет его, и Дженсен больше его не видит.
...Чушь, бред, шизуха, бред, бред, какой же всё это бред, боже! Дженсен думает так, тихо всхлипывая от клокочущей в горле злости, и остервенело дрочит, широко разведя ноги, ткнувшись коленом в пустую бутылку из-под пива, слишком много пива, просто слишком много пива и всё, и Джаред, который где-то там чёрт знает где трахается с чёрт знает кем, потому что фактаж, мать его, антураж, матчасть... Дженсен дрочил и плакал, оставляя на губах глубокие злые вмятины, кончил, залив спермой свою руку и подушку с жёлтым зайчонком, которую вышивала мама. Он не помнил, как добрался до своей комнаты, не помнил, как рухнул в кровать. И не услышал, как ближе к утру внизу на столике надрывался забытый мобильник.
Всё следующее утро он не вылезал из ванной, страдая от жестокого похмелья. Да и не только от похмелья. Он вообще страдал.

Звонок от Эрика был как гром среди ясного неба и с равной вероятностью сулил либо благословение, либо проклятье. CW вновь собирало большую пресс-конференцию - на сей раз в Лас-Вегасе, и размах обещал быть беспрецедентным за всё время съёмок "Сверхъестественного". Сериал резко вырос в рейтингах, аудитория увеличилась почти вдвое, и руководство спешило презентовать своё детище новой генерации фанатов. Эрик сказал, что за Дженсеном пришлют частный самолёт; Дженсен ответил, что в этом нет необходимости, он вполне долетит, как всегда, вторым классом. "Ну как хочешь, но выспись сперва на неделю вперёд", - сказал Эрик и, наскоро попрощавшись, оборвал звонок. Дженсен задумался на минуту, не позвонить ли Джареду - тот наверняка уже в курсе... если, конечно, отключать мобильный не вошло у него в привычку. Он вроде бы ещё не должен был начать сниматься, пресс-конференция попадала как раз впритык. Интересно, а Крипке вообще знает, чем сейчас занят его Сэм Винчестер?..
Не было времени забивать себе голову всем этим. Дженсен побросал в чемодан свои любимые рубашки и кеды, и уже на следующий день был в Вегасе. Отель, который арендовало CW для съёмочной бригады, поражал воображение - Дженсен полчаса, как заворожённый, разглядывал голубей сквозь стеклянный потолок люкса, в который его определили, а в мраморном джакузи без проблем могли уместиться семеро.
- Блядь, да я звезда, - сообщил Дженсен голубям на крыше, и те одобрительно заурчали в ответ. Дженсен подумал, что, наверное, стоило захватить с собой смокинг.
И оказался прав. Конференция и последовавший за ней банкет вполне отвечали отелю - внушительно, роскошно, в высшей степени понтово. И там, на конференции, он наконец-то снова увидел Джареда.
Вот только какого, нахрен, Джареда - это был очень большой и очень сложный вопрос.
Сколько они не виделись, месяц? Даже меньше. Люди не меняются за один месяц. Внешне Джаред, правда, почти и не изменился - разве что немного подстригся, сделав причёску опрятнее, и расчесался в этот вечер так тщательно, как никогда прежде. Он был в белом смокинге с чёрным галстуком-бабочкой и высокой стойкой, и походил одновременно на на Кристиана Бейла в "Эквилибриуме" и Филиппа Сеймура Хоффмана в "Капоте". Увидев Дженсена, он ослепительно улыбнулся, оттянул пальцами воротничок и сказал: "Я бы тебя обнял, чувак, но вся эта хрень расползётся по швам, стоит мне только поднять руки" - и да, это был Джаред, но... но то, КАК он, чёрт его подери, оттянул этот чёртов воротничок, и как потом задержал руку на шее, оправляя его - это был не Джаред... не тот Джаред.
В жизни Дженсена Эклза были, разумеется, вечера, худшие, чем вечер пафосной пресс-конференции в Лас-Вегасе. Например, вечер 17 мая 1992-го года, когда он попытался лишиться девственности на заднем сидении отцовской тачки, но едва набрался смелости расстегнуть на своей подружке лифчик, как в лобовое стекло машины забарабанил сосед, вопящий, чтоб они убирались с его газона. А ещё был вечер в конце девяностых, Дженсен не помнил точную дату, когда он в первый и в последний раз в жизни попробовал кокаин и обдолбашился так, что потом его откачивали в местной реанимации, и ещё две недели после этого он не мог сниматься, потому что у него постоянно дрожали руки. Вот, пожалуй, и всё. Конференция в Вегасе заняла почётное третье место.
Это было охуеть что такое - как Джаред там себя вёл. Как он двигался. Как закидывал ногу на ногу - нет, не щиколотку на колено, как делают нормальные мужики, а именно ногу на ногу, сжимая бёдра, таким невыразимо блядским движением Шэрон Стоун из "Основного инстинкта", как будто на нём была юбка длиной в полторы ладони, а не фланелевые штаны. То, как он отбрасывал волосы от лица - он и раньше так делал, но теперь жест стал настолько неторопливым, рассеянным, настолько продуманным, и это бесило тем сильнее, что вовсе не было необходимым - в этот вечер впервые в жизни волосы Джареда лежали идеально. Как он проводил рукой по подбородку, поднимая глаза к потолку, когда обдумывал ответ на вопрос из зала, как поглаживал ручку кресла кончиками пальцев, как прикусывал нижнюю губу, на которой Дженсен со своего места отчётливо видел глубокий тёмный след...
К концу конференции Дженсен ненавидел его, ненавидел так, как никого и никогда. Даже того долбанного соседа, обломавшего ему кайф в мае 92-го.
Банкет длился целую вечность. Была куча каких-то шишек ил Warner Brothers, и почему-то из Paramount, хотя было неясно, что они тут забыли. Дженсен вообще плохо понимал, что происходит, у него болела голова и резало в глазах от яркого света, беспрестанных вспышек и большого скопления людей - он был социофобом и не выносил толпу. Несколько раз он выхватывал взглядом Джареда, разговаривающего с кем-то, Джареда, водящего мизинцем по стенке бокала с шампанским, Джареда, смеющегося чьей-то тупой шутке - и смеялся он тихо, едва разжимая губы, а смотрел при этом до предела выразительно, так, будто хотел сказать: "Что мы оба тут забыли, приятель? Давай-ка лучше пойдём наверх, и ты трахнешь меня в рот, я знаю, тебе ведь этого хочется..."
- Дженсен! Вот ты где, молодец, что подошёл. А я весь вечер тебя ищу. Слушай, какая дофигища народу, а?
- Да уж, - коротко сказал Дженсен, глядя в это приветливое лицо и твердя себе, что нельзя, нельзя сейчас сорваться и залепить в это самое лицо кулаком, как бы ни хотелось. - Пойдём освежимся, - процедил он сквозь зубы и, сграбастав Джареда за плечо, поволок его ко входу на террасу, темневшему в другом конце зала. Джаред не сопротивлялся, но за те двадцать шагов, что они успели проделать, умудрился раздарить тридцать сверкающих улыбок и штук пятьдесят предельно искреннего: "Ах, это вы, я так рад вас видеть!"
Когда они наконец оказались вдвоём, Дженсен со звоном захлопнул дверь террасы и повернулся к Джареду. Тот смотрел на него с жизнерадостной улыбкой, так, что на долю секунды Дженсена охватило чувство вины. Но потом он вспомнил, как этот ублюдок вёл себя на конференции, и потом, в зале... и про выключенный мобильник.
И сказал:
- Падалеки, твою мать! Что с тобой творится?!
Джаред заморгал.
- А что со мной творится?
- Вот только не надо теперь невинность корчить, ладно?! На тебя смотреть невозможно, я весь вечер еле сдерживаюсь, чтоб не сблевать на ковёр! Ты ведёшь себя как... как...
- ...блядь? - с любопытством глядя на него, подсказал Джаред. Он пил шампанское, когда Дженсен сграбастал его, и всё ещё держал в руке боках, напиток мутно поблескивал за стеклом.
- Как записная блядь! - рявкнул Дженсен и сразу почувствовал себя лучше. Хотя ненадолго. - Что это вообще такое, ты посмотри на себя - белый смокинг, укладка, как у Тома Круза, одеколоном твоим штыняет за полмили! Ты кем вообще себя возомнил?
- Мне не идёт? - разведя руки в стороны, беспомощно спросил Джаред, и Дженсен задержал дыхание. Так. Только не врезать ему. Главное - не врезать. Только публичного скандала сейчас не хватало.
- Знаешь, я всё понимаю. Роль, образ, фактаж, все дела. И твой долбоёб Хенеке...
- Не называй его долбоёбом.
- И этот долбанный алкоголик Рассел Кроу...
- Рассел - отличный парень, и я бы попросил тебя не говорить о нём плохо в моём присутствии. Ты не представляешь, что он за человек. Это просто что-то невообразимое, работать с ним. Всё, над чем раньше ломал голову, внезапно становится простым, просто на раз! - он щёлкнул пальцами. - И ты уже знаешь, что надо делать, как будто прямо таким и родился...
- Таким? Таким ты не родился, уж мне-то поверь, я ещё помню тебя в нормальном состоянии. Я не знаю, зачем на самом деле этому пидору Хенеке понадобилось делать из тебя жеманную бабу, но я вижу, что он, мать его, вполне в этом преуспел. И я не знаю, и знать не хочу, чем вы там занимаетесь на ваших... репетициях, и кто из вас у кого сосёт.
- Дженсен...
- Я знать ничего этого не хочу, слышишь?! Но ты мой друг, и я бы чувствовал себя последней мразью, если бы не сказал тебе теперь...
- Дженсен, - голос Джареда звучал уже почти угрожающе, но что Дженсен - Дженсена было не остановить.
- Ты, конечно, можешь дать мне в морду и уйти делать свой долбанный извращенский фильм, но я тебе ещё скажу напоследок: ни хрена у тебя не выйдет. Я не говорил, пока мы были в Ванкувере, не хотел тебя расстраивать, но раз уж это всё зашло так далеко, то скажу. Ты жаловался, что тебя зовут играть только сладких мальчиков - а почему, тебе в голову не приходило, нет? Так я тебе скажу: потому что ты такой и есть, и ни на что большее не способен. И ни Хенеке, ни Кроу, ни все остальные извращенцы мира этого не изменят, сколько бы ты им ни подставлялся. И с этой ролью, с которой ты так носишься, тебе всё равно не справиться, потому что ты хреновый актёр, Джаред. Хотя, может быть, и хорошая блядь.
Слово "блядь" прозвучало эффектной финальной точкой - хлёстко и звонко, потому что как раз на этом слове кулак Падалеки впечатался Дженсену в челюсть, заставив клацнуть зубами. Бил Джаред так же, как жил, пил, играл и, наверное, трахался - с замахом и от души. Инерцией удара Дженсена отнесло к двери террасы, сырой ночной воздух пронзило оглушительным звоном бьющегося стекла. Дженсен перебрал ногами, пытаясь привстать, и ему тут же помогла дрожащая от ярости рука, сгрёбшая его за воротник и приподнявшая над полом. Мелкие осколки стекла, осыпавшиеся на Дженсена сверху, залезли за шиворот, и он увидел прямо перед собой глаза - блестящие, широко раскрытые, полные гнева и... и чего-то ещё, но самое главное - с них вмиг слетела та сонная поволока, которая весь этот грёбаный день сводила Дженсена с ума. Сводила его с ума во многих, самых разных смыслах этого банального выражения.
И он успел почувствовать облегчение, почти радость от этой мысли, прежде чем Джаред врезал ему по морде во второй раз.

Журналисты были в восторге. Фанаты были в восторге. Крипке был в истерике. Два звёздных мальчика из одного из самых популярных в Америке телешоу подрались на банкете после самой масштабной пресс-конференции за всю историю телеканала CW. Прежде чем их растащили, они успели понаставить друг другу порядочно синяков. Смокинг Джареда треснул под мышками и к финалу баталии превратился в лохмотья, у Дженсена был подбит глаз и опасно шатался зуб. Им обоим хватило ума не орать друг на друга - то, что они могли бы наговорить, потом было бы очень сложно объяснить непосвящённым. Дженсен сплёвывал кровь на белоснежную манишку, а Джаред сверлил его таким взглядом, что кто-то из задних рядов толпы, мгновенно сгрудившейся вокруг них, благоговейно проговорил: "О, да, он и вправду настоящий Антихрист". Антихрист-шлюха - это было так забавно, что Дженсен захохотал, громко и неудержимо, и все тут же решили, что он пьян, после чего сразу успокоились. Но сам Дженсен не успокоился - он рвался в бой, так же, как Джаред, и Крипке, нутром чуявший настроение своих мальчиков, быстренько организовал их транспортировку за пределы банкетного зала и прицелов камер.
Наутро Дженсен сидел перед телевизором, прижимая лёд к распухшей губе, и мрачно нажимал кнопки на пульте Телефон разрывался, в номер постоянно колотили какие-то люди, грозившиеся выломать дверь, но он не реагировал. Он думал, ему полегчает после всего этого, но нет, нифига не полегчало, всё стало только хуже. В голове будто электрический провод натянули, от уха до уха, и по этому проводу тысячевольтовым током носились слова, которые он накануне швырнул Джареду в лицо - лучше бы просто плюнул ему в глаза, в самом деле... При мысли об этом Дженсену хотелось немедленно забраться на Килиманджаро и никогда больше оттуда не слазить.
Он промаялся в добровольном заточении до вечера, пока в дверь не перестали колотить и телефон не перестал трезвонить. Потом надел рубашку и джинсы, которые привёз с собой из Далласа, нацепил на нос солнечные очки, чтобы скрыть лиловеющий вокруг глаза фингал, и мрачно отправился просирать свои звёздный гонорары в ближайшем казино. Вегас тут в конце концов или не Вегас, мать его так?
У входа в отель дежурили папарацци; Дженсен ловко обогнул их и, взяв в отеле на прокат машину, поехал на другой конце города, там, где было потише и огней поменьше. Он надеялся проиграться вдрызг, он должен был проиграться, если есть в этом мире хоть какая-то справедливость - но справедливости в мире нет, поэтому меньше чем за два часа он выиграл две с половиной тысячи долларов. Настроение было изгажено окончательно; Дженсен рассовал по карманам выигрыш, полученный в обмен на горку фишек, угрюмо поблагодарил сияющую кассиршу и поплёлся назад к машине.
В отель возвращаться не хотелось просто до ужаса, и не только потому, что Дженсен предвидел засаду, устроенную Крипке под дверью его номера - объяснения с продюссерами так или иначе не избежать. Но сейчас ему просто не хотелось обратно туда, под софиты, не хотелось отвечать ни на какие вопросы, вообще ничего не хотелось. Он медленно ехал по полутёмной улочке - наверное, единственной полутёмной улочке в этом царстве неона и флюоресцента, - и думал о том, что жизнь дерьмо, и Голливуд - дерьмо, и сам он - дерьмо, когда вдруг увидел Джареда.