Лучше поздно часть 2

[stervaN]

Автор: Mummica

Продолжение в комментариях


— Они живы? — быстро спрашивает Снейп.

— Да, живы… пока. Но держать их заклинаниями удастся, как говорит Помфри, самое большее шесть часов. А Феникс Лакрима… мы связались с Мунго…

— Но зелья там не оказалось, — Снейп не спрашивает, а утверждает. — Понятно. И вы примчались сюда в надежде, что я, — не договорив, он кашляет, с досадой прижимает платок ко рту, словно пытаясь затолкать кашель внутрь, и хрипло заканчивает: — я… попытаюсь.

Замерев, я смотрю, как он поднимается, сбрасывает с себя плед и принимается растирать руки. Он что, действительно собирается?... Я кое-что знаю об этом зелье — честно говоря, даже больше, чем хотелось бы. Первое средство при ранениях, не совместимых с жизнью; мертвая вода из магловских сказок. В прошлом году Гермиона пыталась спасти с его помощью Джастина Финч-Флетчли — и не смогла. Просто не успела доварить. До сих пор помню, как она рыдала над страшно изуродованным телом и все пыталась объяснить мне сквозь слезы: «Понимаешь… оно такое сложное… сложнее чем все, что я умею… честное слово, я справилась бы, но двенадцать часов, Гарри!...». Помню, как я тогда утешал ее: «Никто не смог бы работать быстрее» — и был в этом уверен.

Двенадцать часов. А у нас только шесть. И он болен. Но, кажется, он и вправду… собирается это сделать.

— Вы действительно попытаетесь его сварить? — Макгонагалл неверяще смотрит на Снейпа, и я вдруг понимаю, что она пришла сюда скорее выплакаться, чем в надежде на реальную помощь. — Ведь это… просто невозможно, шесть часов… и вы, по-видимому, нездоровы.

— Какая наблюдательность, — скривившись, произносит Снейп, продолжая разминать распухшие пальцы. — Я полагаю, вы все же не о моем здоровье сейчас беспокоитесь?

— Но для зелья нужна будет… — начинает Макгонагалл, но Снейп, хмурясь, прерывает ее:

— Простите, вы собираетесь рассказывать мне, что необходимо для приготовления зелья? Успокойтесь, с этим ингредиентом проблем не будет. Но мне понадобится кое-что другое — во-первых, остальные составляющие — Поттер, запишите…

Торопливо записывая мудреные названия, я искоса поглядываю на Макгонагалл — отчаяние на бледном лице сменяется чем-то вроде надежды. Кажется, поверила.

Получив от меня исчирканный клочок пергамента, она быстро кивает:

— Все будет здесь через десять минут. Во вторых?..

— Во-вторых, мне нужны мои руки. В нормальном состоянии, — Снейп раздраженно встряхивает отечными кистями. — Как, скажите на милость, я буду работать вот этим?

Я перевожу взгляд на Макгонагалл, кажется, только сейчас заметившую, в каком состоянии его руки, и невольно сдерживаю улыбку — по-моему, пришла ее очередь переживать мой воскресный шок. Но на счету действительно каждая секунда — и я быстро киваю директору, отрывая ее от шокирующего зрелища:

— С этим все будет в порядке. Идите за ингредиентами, профессор.

— Интересно, как вы собираетесь вернуть мне работоспособность? — язвительно спрашивает Снейп, как только дверь за Макгонагалл закрывается. — Силой мысли?

— Ну, во-первых, вы уже варили зелья, так что все не настолько безнадежно…

— Поттер, вы сравниваете изготовление школьных зелий с Феникс Лакрима? Вы хоть отдаленно представляете себе…

— А во-вторых, — спокойно заканчиваю я, — я готов выслушать ваши предложения. Что мне нужно искать? Мазь? Настойку? Говорите скорее, я найду.

Вот этого он и впрямь не ожидал — он даже прекращает растирать руки и, помедлив, тихо и очень серьезно спрашивает:

— Вы действительно дадите мне лекарство?

— Я ведь сказал, что дам, — нетерпеливо отвечаю я, — говорите же!

— Вы понимаете, что ни один аврор не сделал бы ничего подобного? Вы осознаете, чем вам это…

— А это уже не ваша забота, — цежу я сквозь зубы, но сердце и впрямь сжимается от нехорошего предчувствия. На этот раз, стоит Блэкстону узнать, отеческими нравоучениями я не обойдусь. И самое страшное, что аврору и впрямь будет все равно, — я вдруг осознаю это с ужасающей ясностью, — ради кого я это сделал.

Ну и плевать. Зато мне не все равно. Если есть хоть малейший шанс на спасение мальчишек, я обязан его использовать. Не как аврор. Как человек.

— Мазь, — быстро произносит Снейп. — Мобилиус Кинезис. Я сам ее изготовил, и если остатки еще сохранились, она подействует в течение пяти минут.

Я тут же взмахиваю палочкой, и через секунду на стол со стуком опускается маленькая склянка. Есть! Кое-как вытащив пробку, Снейп щедро зачерпывает жирную желтоватую массу и быстрыми, но плавными движениями начинает втирать ее в ладони и тыльную сторону кистей.

Все-таки я, наверное, никогда не перестану восхищаться этой стороной жизни магического мира — то, что маглы восприняли бы как чудо, здесь является естественным и даже обыденным. Хотя процесс, происходящий сейчас, даже по магическим меркам можно назвать необычным — маги искусные целители, но отнюдь не всесильные чародеи из магловских сказок. А сейчас творится самое настоящее сказочное волшебство — отечные кисти с плохо гнущимися распухшими пальцами, с трудом справившимися с притертой пробкой, прямо на глазах становятся меньше, уже, пальцы делаются тоньше и гибче. Еще несколько плавных движений — и я, даже не пытаясь скрыть восхищение, не таясь, разглядываю до неузнаваемости преобразившиеся руки. Я и забыл, какие они красивые — узкие, сухие, с длинными изящными пальцами, тонкие почти до хрупкости. Но в этой хрупкости нет и намека на женоподобие. Очень мужские руки… и очень снейповские.

Снейп, заметив мой восхищенный взгляд, довольно хмыкает и тоже смотрит на собственные конечности с нескрываемым удовлетворением. Впрочем, довольное лицо тут же становится строгим и сосредоточенным.

— Вы думаете, что справитесь? — тихо спрашиваю я.

— А что бы вы хотели, чтобы я ответил? — с горечью отвечает он. — Что я во всем уверен и зелье будет готово вовремя? Ни в чем я не уверен, Поттер. Мне приходилось варить Феникс Лакрима в довольно сжатые сроки, но шесть часов… — он умолкает.

Кажется, одна и та же мысль приходит нам в голову одновременно — когда Снейп снова начинает говорить, я уже знаю, что он сейчас скажет.

— Поттер… — начинает он, но я поспешно прерываю его:

— Все что угодно. Я готов помогать, только скажите, как.

С полминуты он оценивающе смотрит на меня и наконец кивает, словно приняв решение.

— Будете подчиняться мне беспрекословно, — его тон становится сух и резок. — Забудьте на эти несколько часов о том, что я… Снейп, — его губы складываются в невеселую усмешку, и я тут же вспоминаю свое вчерашнее «забудьте о том, что я Поттер». — Помните только…

— О мальчиках, — заканчиваю я. — Конечно. Только вот вряд ли у меня это получится, добавляю я мысленно, — не помогать, конечно, тут я готов горы свернуть, — а забыть о том, кому беспрекословно подчиняюсь.

Тихий стук в дверь — и в щель просовывается круглая голова Добби.

— Вот, — пищит он, бочком проскальзывая мимо Снейпа и вываливая на столешницу груду мешочков и шкатулочек. — Профессор Макгонагалл сказала, что здесь все необходимое, и передала, что пока побудет с мальчиками. Велела передать, что говорила с Блэкстоном и допроса сегодня не будет. И еще она передала… профессору С-с…, — Добби запинается, боязливо глядя на Снейпа, и я нетерпеливо наклоняюсь к эльфу:

— Все в порядке Добби, что именно она еще передала профессору Снейпу? Только говори быстрее, у нас совсем нет времени.

— Удачи, — шепчет эльф и мгновенно исчезает.

— Удачи, — усмехнувшись, повторяет Снейп. — Самый ценный ингредиент. Ну что ж, Поттер, — он привычно проводит рукой по волосам, отбрасывая их за спину, и я отвожу глаза — сейчас не время думать о красоте этого жеста. — Приступим.

… Кажется, только несколько часов назад я сравнивал его действия с музыкой, а движения — с дирижерскими взмахами палочкой. Если бы тогда меня попросили представить эту музыку, я бы, пожалуй, выбрал что-нибудь из Моцарта или даже Гайдна — плавное, выразительное, но не слишком поспешное. То, за чем я наблюдаю сейчас — хотя нет, конечно, не наблюдаю — в чем участвую, отчаянно боясь промедлить и задержать его хоть на пару секунд — напоминает самый сумасшедший из этюдов Паганини с его бешеным «престо».

Снейп движется неуловимо и стремительно, как одушевленная ртуть. Какое там любование красотой жестов — если бы у меня даже было на это время, я просто не успел бы отследить конкретный жест, на который можно полюбоваться. Нож взлетает и опускается серебряной молнией, пестик мелькает так, что рябит в глазах, и лопаточка будто сама по себе помешивает в котле.

А еще он успевает давать мне указания.

… Теперь скарабеи. Растереть. Отмерить полторы унции — и в котел…

… Через три минуты мне понадобятся листья ивы. Мелко нарезанные. Две унции…

… Истолочь бессмертник и смешать с соком асфоделей. Быстрее!..

Сжав зубы, я пытаюсь подстроиться под невозможный, нереальный, немыслимый ритм, и через какое-то время — пять минут, полчаса, час? — обнаруживаю, что, кажется… получается. Этот ритм затягивает, всасывает, как в воронку — и вскоре окружающее перестает для меня существовать, и значение теперь имеют только движения собственных рук — когда из судорожных они успели стать плавными и стремительными?! — и его резкие отрывистые команды.

А если попробовать еще немного ускориться — вот так — то в паузах между указаниями можно попытаться отследить и скопировать его движения, хотя бы то, как он держит нож… Вот так… кажется, получи…

— Поттер, не стойте столбом! Это не практикум! Измельчить цветки лилии — живо!

… Кажется, я стою у этого стола уже целую вечность. Я не замечаю, когда в комнату снова входит Макгонагалл, как она присаживается на стул у стены, просто в какой-то момент ловлю на себе ее умоляющий взгляд. Не успеваю стереть со лба едкий, щиплющий глаза пот. Мерлин, я на пределе, я вообще уже ничего не успеваю! И в ту секунду, когда я понимаю это, одушевленная ртуть напротив неожиданно прекращает движение.

Почему он остановился? Мы что… закончили?

— Поттер, высыпайте это в котел… и садитесь, вы мне больше не нужны, — хрипло произносит Снейп. — Мы почти закончили. Минерва, сколько осталось времени?

— У нас еще полчаса, — сообщает Макгонагалл каким-то странным тоном, и, проморгавшись от пота, заливающего глаза, я понимаю, откуда эта интонация. Снейп похож даже не на призрака — больше всего сейчас он напоминает инфери, тех, из подземного озера — лицо страшно посерело, полузакрытые глаза ничего не выражают, волосы слиплись от пота и свисают неопрятными прядями. Почему он-то не садится?! И… что значит — почти закончили?

— Полчаса… это хорошо, — он почти шепчет. — Я обещал последний ингредиент… но боялся, что не успеет набраться достаточно… да и теперь не уверен, что смогу… но, во всяком случае, я постараюсь.

Непонимающе гляжу на него, на Макгонагалл, которая прикусывает губу, словно боясь расплакаться — что это с ней?! — снова перевожу взгляд на Снейпа — и, оцепенев, наблюдаю, как он откидывает рукав мантии, обнажив худое предплечье — и, держа руку над котлом, быстро взмахивает другой рукой…

… в которой зажат нож.

Совсем как Дамблдор когда-то. Совсем как Дамблдор. Это единственное, что крутится в голове, когда я смотрю, как темная кровь тонкой струйкой стекает в котел. Вот, значит, о чем он говорил, утверждая, что с последним ингредиентом проблем не будет.

Кап… кап… кап… Опираясь правой рукой о край стола, Снейп ритмично сжимает кулак, кровь щедро разбавляет густую жижу, которая из темно-бурой постепенно становится жемчужно-розовой… но медленно, очень медленно.

Еще бы. Откуда взяться напору, если он ежедневно теряет кровь на допросах. И почти ничего не ест.

— Может быть, достаточно? — в какой-то момент произносит Макгонагалл, с тревогой глядя на Снейпа, и он — я даже вздрагиваю от неожиданности — вдруг слабо фыркает:

— Кто здесь, интересно, варит это зелье? Я попросил бы посторонних не вмешиваться… или мой ассистент вас выведет.

Это что, бред от переутомления? Или опять галлюцинации? Не мог же он всерьез — да хотя бы и в шутку — назвать меня ассистентом?! Да ведь это…

… да ведь это правда, Поттер. Пять с половиной часов ты ассистировал профессору зельеварения Северусу Снейпу — и, судя, по результату, довольно удачно, а учитывая твои успехи в зельеварении — и вовсе блестяще.

Может, сменить род занятий?..

Так, а вот теперь у тебя бред и галлюцинации. Даже если предположить, что такое вообще возможно — где ты собрался ему ассистировать в дальнейшем? В Азкабане?

Я не буду сейчас об этом думать. Сейчас имеет значение только струйка крови, сочащаяся из глубокого пореза на бледном предплечье — чуть выше слегка выцветшей, но все еще хорошо заметной Черной метки.

— Все, — наконец выдыхает Снейп, опустив руку и словно вслепую шаря по столу. — Готово. Где-то здесь… должны быть пустые флаконы…

Ну уж нет. Ассистент я там или еще кто, но на такую-то мелочь я и сам способен. Я быстро подхожу к нему — и очень вовремя, ноги его совсем не держат, так что я еле успеваю пододвинуть стул и поддержать его под локоть, помогая сесть. Затем нахожу флаконы и, переливая зелье, боковым зрением вижу, как Макгонагалл тоже подходит к столу — лицо нахмурено, губы решительно сжаты — и, склонившись к Снейпу, берет его обмякшую безвольную руку.

— Поттеру запрещено это делать, но я, слава богу, не аврор, — негромко произносит она и, откинув рукав его мантии, быстро проводит палочкой над все еще сочащимся кровью порезом, пробормотав заклятие. Края раны мгновенно смыкаются, но Снейп никак на это не реагирует — глаза по-прежнему полузакрыты, измученное серое лицо ничего не выражает, и, кажется, все его силы уходят теперь на то, чтобы удерживать себя на стуле в вертикальном положении — то есть попросту не сползти на пол в обмороке.

— Гарри, выйди со мной на секунду, — просит Макгонагалл, забирая у меня флаконы. На всякий случай оставив дверь лаборатории приоткрытой, я выхожу за ней в гостиную и быстро взглядываю на часы.

— Еще пятнадцать минут, — кивает она, заметив мой взгляд. — Я успею. Ты не смог бы подойти ко мне сегодня чуть позже — часа через полтора? Это касается записок.

— Вообще-то мне запрещено оставлять его одного, — хмуро говорю я, — но в его состоянии вряд ли можно чего-то опасаться. Я приду, как только он заснет, хорошо?

Макгонагалл молча кивает и, уже дойдя до двери, вдруг оборачивается ко мне и быстро произносит:

— Ты сможешь… хоть что-нибудь для него сделать? Сделай что-нибудь, пожалуйста.

Дверь за ней закрывается прежде, чем я успеваю что-то ответить. Да и что бы я ответил? Все, что я смогу сейчас для него сделать — накормить ужином — по крайней мере, попытаться — и уложить в кровать. Ну что ж… хотя бы это.

Я зову Добби, и он, будто ждал моей просьбы, появляется уже с подносом, полным еды. Вот умница, и про горячее молоко не забыл. Заставить бы теперь Снейпа его выпить… Кстати, что-то слишком надолго я оставил его там одного. Я быстро распахиваю дверь в лабораторию и вижу, что он сидит в той же позе — голова откинута на высокую спинку, руки безвольно лежат на коленях. Вряд ли он пытался что-то искать. Что же все-таки он хотел забрать отсюда в воскресенье? Может, просто укрепляющее зелье? Зря я ему тогда помешал — спрятал бы где-нибудь флакон и отхлебывал бы помаленьку, и мне не пришлось бы сейчас ломать голову над тем, как вернуть ему хоть немного сил.

Я молча помогаю ему подняться и веду в гостиную, придерживая под локоть. От моего прикосновения он опять вздрагивает, как вчера — наверное, все еще последствия Круцио, а может, снова лихорадит. Наверняка у него опять жар, но как это проверить — даже в таком состоянии он вряд ли смолчит, если я попытаюсь коснуться его лба. Вот разве дотронуться до руки, усаживая в кресло, будто ненароком… точно, жар. Ну все, от молока он у меня не отвертится.

Я со стуком ставлю перед ним дымящуюся кружку, раскладываю намазанные абрикосовым и вишневым джемом тосты, — сладкое, как я успел заметить, он предпочитает всему остальному, так что, может, соблазнится, — и напоследок призываю из лаборатории плед. Набрасываю ему на спину, заставив приподняться, укутываю так, что остаются открытыми только руки, — и наконец усаживаюсь сам, чувствуя, как подрагивают коленки. Черт, я и сам порядком вымотался. Как хорошо, что можно откинуться на мягкую спинку и, прикрыв глаза, не спеша отхлебывать чай, поглядывая сквозь ресницы на человека, сидящего напротив, и понемногу отходя от страшного напряжения последних часов. Я прокручиваю их в памяти — и внезапно только теперь до конца осознаю, ЧТО он сделал.

Он не просто изготовил сложнейшее зелье в рекордно короткий срок и вопреки собственному состоянию. Он, Пожиратель смерти, правая рука Волдеморта, сделал это для двух маглорожденных мальчишек — и сварил для них не какое-нибудь Перечное зелье, а Феникс Лакрима, щедро поделившись собственной кровью, которой у него и так не то чтобы в избытке. И, разумеется, не ожидая — ни от них, ни от кого-либо еще — не то что похвалы, даже простой признательности.

Как там вчера сказала Макгонагалл — что у нее не укладывается в голове, как может один человек делать столь взаимоисключающие вещи? Вот и у меня… не укладывается. Ну не может Пожиратель — эгоист по определению — оказаться способным на такое самопожертвование, если только он не шизофреник и не служил Волдеморту под Империо. Но ни безумием, ни зависимостью от заклятия здесь не пахнет — Снейп слишком сильная личность для того и другого. Значит… значит…

— Поттер, — неожиданно произносит Снейп. Черт, ну почему он прерывает мои размышления всякий раз, когда я начинаю додумываться до чего-то важного?! Я с досадой гляжу на него — слава богу, молоко он выпил и даже съел тост с джемом. Абрикосовым… надо это запомнить…

— Может быть, вы все-таки объясните, — он говорит очень медленно и устало, но без пауз, — почему вы это делаете?

— Делаю что? — машинально интересуюсь я, хотя прекрасно понимаю, что он имеет в виду. А ты что, Поттер, и правда надеялся, что он не придаст всему этому значения или воспримет как должное?

— Не пытайтесь изображать непонимание, у вас плохо получается, — он устало морщится. — Ладно, мазь можно опустить — вы помогали мальчикам — но остальное? Кровать — думаете, я не обратил внимания, где проснулся сегодня утром? Горячее молоко. Плед. И эти трогательные попытки запихнуть в меня побольше еды. Почему вы обо мне заботитесь — именно вы, Поттер? Вы хоть понимаете, насколько это противоестественно?

— Что противоестественного в том, чтобы заботиться о человеке, который болен и потерял много сил? — хмуро говорю я. — Вы ведь обо мне заботились, когда мне нужна была помощь, и я тоже не понимаю, зачем вы это делали.

Он непонимающе смотрит на меня — так я и знал, и это он забыл. Приходится пересказать содержание сегодняшнего кошмара, хотя я почти уверен, что это ничего не даст.

— Не помню, чтобы я когда-либо говорил с Дамблдором о чем-то подобном, — тихо произносит он. — Но, впрочем, речь не обо мне. Если даже отвлечься от того, что вы ненавидели меня в школе... — но вы ведь аврор, хоть и начинающий, и заботиться о таком, как я — вы ведь помните, кем меня считает ваш начальник? — вам просто по должности не положено. Вам предписано всячески меня унижать, чтобы я ни на секунду не забывал о том, что я мразь, — он произносит это очень спокойно, и меня невольно передергивает. — И вчера у вас был великолепный повод унизить меня так, как вам, должно быть, и не мечталось, а вы, — он запинается, но договаривает до конца, — сделали все, чтобы избавить меня от унижения. Вы хоть понимаете, — он сглатывает, и на впалых щеках выступают красные пятна, — не предложи вы мне… помощь — и через пять минут я умолял бы вас, в ногах бы валялся, а вы… — задохнувшись, он умолкает, но после мучительной паузы все же заканчивает: — вы не воспользовались такой блестящей возможностью сбить с меня спесь, как выражается ваш начальник.

— Я не Блэкстон, — угрюмо говорю я. — Мне не нравится унижать людей.

— А кто вам сказал, что ему это нравится? — спокойно возражает Снейп. — Может быть, Джоэлу — но не Блэкстону, для него это просто работа, так сказать, производственная необходимость. И потом, я ведь для него не человек, он считает меня…

— Мразью. А я так не считаю. Для меня вы не мразь, — глухо выговариваю я. — Вы сожалеете о том, что сделали. Вы пытались как-то загладить свое предательство, помогая детям. Вы и сейчас им помогаете — вот скажите, почему вы вчера воспользовались магией, прекрасно зная, чем это грозит, или варили сегодня это зелье — у вас что, вдруг избыток крови образовался и вы решили от него избавиться?

— А вы предпочли бы, чтобы кто-то погиб? — отвечает он вопросом на вопрос, и я немедленно этим пользуюсь:

— Вот видите. Для вас это было настолько естественным, что вы даже не пытаетесь ничего объяснять — а я и не настаиваю: мотивы этих ваших поступков мне понятны. А остальных? Вы убили Дамблдора и предали Орден не из страха или корысти, это я уже понял, но тогда почему? Вы не знаете. И я не знаю. Но клянусь, что узнаю. А пока я не это выяснил, я буду относиться к вам не так, как велит начальство, а так… как считаю нужным. По обстоятельствам. А школьная ненависть, — заканчиваю я, усмехнувшись, и усмешка неожиданно получается почти снейповской, — вы не допускаете мысли, что ребенок в конце концов вырастает и способен избавиться от некоторых стереотипов и заблуждений?

Да уж, от одного из стойких школьных заблуждений — насчет внешности бывшего учителя и… эээ… степени его привлекательности — я за эти дни точно избавился. Правда, об этом ему лучше не знать… пока, во всяком случае. Хотя при его-то наблюдательности вычислить, что меня тянет к нему совершенно определенным образом, наверное, ничего не стоит. Ну вот зачем, спрашивается, он так внимательно меня сейчас разглядывает? Я смущенно отвожу глаза, пытаясь не ерзать под его пристальным изучающим взглядом, а он задумчиво поглаживает подлокотник тонкими пальцами и наконец негромко произносит:

— Да, вы действительно… выросли. Или, возможно, я в свое время чего-то в вас не разглядел. И, пожалуй, был неправ, сказав вам недавно, что вы ничему не научились у Дамблдора. Думаю, главному вы все же успели у него научиться — человечности.

Это что, похвала или констатация факта? Щекам вдруг становится жарко, и я смущенно опускаю глаза, но он, словно не заметив моего смущения, продолжает:

— Но тогда, если позволите… нет, не вопрос, а небольшой совет. С такими личностными качествами и задатками вам нечего делать в аврорате. Вы напрасно выбрали эту профессию — она не принесет вам никакого удовлетворения, только искалечит душу.

Я возмущенно открываю рот, чтобы возразить — и осекаюсь. Конечно, он не может быть прав… но сколько раз за последние дни, думая о работе авроров — их нежелании расследовать темные пятна в снейповском прошлом, их методах ведения допросов, их неоправданной жестокости — я испытывал раздражение и злость?

— Вам присуще стремление восстановить справедливость и докопаться до истины — чем вы успешно занимались в школе, к сожалению, в ущерб знаниям — и вы, наверное, считаете, что в этом и заключается цель аврорской деятельности, — продолжает Снейп. — Но вы ошиблись — любой настоящий аврор стремится не восстановить справедливость, а наказать виновных — и так, чтобы остальным, как говорится, неповадно было. А степень виновности конкретного человека авроры определяют сами — и не особенно утруждают себя расследованием обстоятельств дела. Разве иначе ваш крестный провел бы тринадцать лет в Азкабане?

Я снова пытаюсь возразить — и вновь умолкаю. Вот тут крыть мне нечем. Разве кто-нибудь из задержавших Сириуса посреди взорванной магловской улицы поверил его рассказу про Петтигрю? Да ведь, — я до боли прикусываю губу, вдруг осознав это простой факт, — достаточно было применить к нему легилименцию или Веритасерум — уж у него-то с памятью все было в порядке — чтобы понять, что он невиновен. Но к чему, когда доказательства вины столь очевидны? Преступник задержан, магический мир успокоился — чего же еще желать? Кстати, Стэн Шанпайк до сих пор в Азкабане, вдруг вспоминаю я. Несколько раз я пытался поговорить об этом с Блэкстоном, но он каждый раз искусно уводил разговор в сторону.

Получается, что Снейп все же… прав? Человек — это его выбор, говорил Дамблдор… Значит, я, несколько лет мечтая об этой работе, в результате сделал не тот выбор?..

— А вы-то сами? — внезапно вырывается у меня.

— В смысле? — Снейп удивленно приподнимает бровь.

— Вас, с вашими… личностными качествами и задатками — каким образом вас занесло к Пожирателям Смерти? Вы что, с детства мечтали очистить этот мир от маглов и маглорожденных — или к чему там призывал Волдеморт?

Выпалив это, я тут же жалею о вырвавшихся словах, но уже поздно. Вздрогнув, словно от удара, Снейп на секунду прячет лицо в ладонях, а когда опускает руки… Мерлин, ну почему я такой идиот? Правда, я и так собирался спросить его об этом — но уж сегодня, когда он спас двум маглорожденным жизнь — причем сделал это сознательно — можно было удержаться… А я не удержался — и теперь вынужден наблюдать, как утомленное, но вполне живое лицо в считанные секунды превращается в посмертную маску с пустыми мертвыми глазами.

— Профессор, можете считать это риторическим вопросом, — быстро говорю я, — и вообще, уже поздно, вы устали и…

— Нет, Поттер, — перебив меня, произносит он ровным — слишком ровным — тоном. — Я отвечу на ваш… риторический вопрос. Тем более вы как никто имеете на это право.

О чем это он? Ах да… пророчество. Я пытаюсь найти в себе следы негодования, которое испытал после рассказа Дамблдора, и не нахожу его — наверное, потому, что уже давно его не испытываю. Снейп ведь действительно понятия не имел о том, кому посвящено пророчество, а если бы узнал или догадался — наверняка сообщил бы моим родителям. Самое интересное, что я пришел к этому выводу после того, как в прошлом году спас Малфоя из горящей Выручай-комнаты. Тогда одна мысль о том, что мой заклятый враг может погибнуть, вызвала во мне такой ужас, словно я сам стал бы его убийцей, и потом, разбираясь в своих ощущениях, я невольно подумал, что Снейп мог испытывать то же самое. Посмотрим, совпадет ли его рассказ с моими выводами.

— Вы, конечно, подумали о пророчестве, но рассказать сейчас о нем — значит начать с конца, а я хотел бы все же начать с начала. Не бойтесь, я не собираюсь расписывать вам свои детство и юность в подробностях — это заняло бы всю ночь и совершенно неинтересно — просто представьте себе ребенка, у которого в силу разных обстоятельств почти нет друзей, зато ему необыкновенно легко дается магия, особенно темная.

Я киваю — похоже на мое магловское детство, правда, в особенностях магии я тогда не разбирался — и он тихо продолжает:

— Но были несколько человек — большинства уже нет в живых, остальные, как я, ждут суда — которые охотно посвящали меня в темную сторону магии, а я с удовольствием учился — во-первых, как я уже сказал, мне легко давалась эта магия, а во-вторых, это было так… соблазнительно — в совершенстве знать то, в чем не разбираются другие, выделяться из серой массы…

Он на секунду замолкает, а потом продолжает совсем тихо, так, что я невольно придвигаюсь ближе:

— Самое страшное, Поттер, что я уже тогда догадывался о, скажем так, нравственном аспекте и в общих чертах понимал, что собой представляют мои новообретенные знания. И, знаете… мне это нравилось. Нравилось думать, что у меня есть мощное оружие против врагов, нравилось чувство превосходства, ощущение власти над окружающими, которое давало мое тайное знание — но еще больше нравилась власть над этим знанием. Я считал, что, в совершенстве овладев Темными искусствами, подчинил их себе, что они превратились в средство, которое я, конечно же, буду использовать, только когда это действительно необходимо.

Я снова киваю — и это мне, оказывается, хорошо знакомо. Когда я обнаружил, что могу видеть окружающее глазами Нагайны — а значит, Волдеморта — я совсем не спешил закрыть он него свое сознание, считая, что смогу использовать это в своих целях, — и в результате потерял Сириуса.

— А еще мне льстило, что мной восхищаются… избранные, как они себя называли. Льстило, что со мной, полукровкой, считаются дети чистокровных волшебников — и льстило тем больше, чем меньше со мной считались остальные.

— На самом деле большинство школьников вам завидовали, — так же тихо говорю я, — даже Мародеры. Сириус и Люпин не раз говорили об этом. Потому и издевались.

— Да, потом я это понял. Но тогда… Всем, кто, как я думал, считал меня нулем и пустым местом, я стремился доказать, что это не так. Почему я тогда не ограничился зельеварением? — невесело усмехается он. — Почему решил превзойти этих гриффиндорских зазнаек в том, в чем они просто по определению не могли со мной соперничать? А когда я наконец понял, что доказать им свое превосходство у меня нет и не будет никакой возможности, мои… приятели рассказали мне о человеке, который, как они сказали, преследует исключительно благие цели и тоже пользуется Темными искусствами только как средством их достижения и которому нужен такой помощник, как я.

— И вы попросту купились? Вот так взяли и поверили? — недоуменно спрашиваю я.

— Поттер, я не просто, как вы выражаетесь, купился. Я поверил им с восторгом — наконец-то нашелся человек, способный в полной мере оценить мои знания и умения, человек, который вознаградит меня по заслугам. Я был счастлив, вступая в ряды Пожирателей, и горд, принимая его знак, — он встряхивает левой рукой, в запястье которой впечатана Метка. — Об оборотной стороне его идей, в которые я особо не вникал, — мне достаточно было того, что я кому-то нужен, — я тогда вообще не задумывался.

— А когда задумались — после пророчества? — я пытаюсь говорить спокойно, будто речь идет вовсе не о моих родителях.

— Нет, раньше, — глухо отвечает он. — Когда понял, что он меня использует, как я использую магию — просто как средство для достижения цели. Что ему нужен не помощник, не друг, а слуга, беспрекословно выполнявший бы его указания. Я варил для него яды… страшные яды, от которых нет противоядия — но он не объяснял мне, зачем это нужно, а когда я попытался сам расспросить его, сказал, что вознаграждает исполнительных, а не любознательных. Но я всегда был любознательным — и мне не понравилось подчиняться так… слепо, и, пожалуй, тогда впервые пришло в голову, что другим это тоже может не нравиться. Что ни маглы, ни маглорожденные не обязаны подчиняться чистокровным магам только потому, что у тех магия в буквальном смысле в крови. Помню, что я обдумывал это всю ночь и под утро пришел к выводу, что не хочу жить в мире, где человека можно использовать, как вещь — и уничтожить, как вещь, если не нужен или мешает. И на следующий день я сказал ему, что хочу уйти.

— Вы… сказали Волдеморту… — я потрясенно умолкаю, и он надменно вздергивает подбородок:

— Вы что, считаете, что я когда-нибудь боялся его? Конечно, я понимал, что он может попытаться наказать или уничтожить меня, но я не уступал ему ни в чем, кроме легилименции, а остальных его слуг — о да, они были счастливы, называя себя его слугами — превосходил и в этом, так что сражаться со мной в одиночку никто бы не рискнул, а до нападений скопом они тогда еще не опустились. Так что он выслушал меня вполне спокойно и… отпустил. Попросил только о небольшой услуге напоследок — провести вечер в «Кабаньей голове» и сообщить, если услышу что-то примечательное.

— И вы услышали, — шепчу я, и от его высокомерной позы не остается и следа — он опускает голову так низко, что длинные волосы полностью скрывают лицо, и глухо выговаривает:

— И я услышал. И сообщил, считая, что сообщаю нелепицу — кто и когда верил пророчествам Трелони?! И ушел от него в уверенности, что перелистнул эту страницу своей жизни без особых потерь. А потом узнал от Малфоя — с ним единственным из Пожирателей я продолжал общаться по школьной привычке, — что Волдеморт разыскивает тех, о ком говорилось в пророчестве. И не абстрактных мужчину и женщину — а Джеймса Поттера и Лили Эванс.

— Поттер, — произносит он так тихо, что я скорее угадываю, чем слышу слова, — вы вправе мне не верить, но я никогда не желал смерти вашим родителям и если бы хоть на миг предположил, что речь идет о них, никогда бы не рассказал Волдеморту о пророчестве — даже несмотря на то, что считал сказанное бессмыслицей… и тем более потому, что мы с вашим отцом были врагами. Я всегда предпочитал разбираться со своими врагами один на один, а не подставлять их под чью-то палочку.

Я молча киваю, не в силах выговорить ни слова. Я угадал и с незнанием, и с мотивами — а Дамблдор был прав, сказав мне, что Снейп совершил ошибку, но не преступление. Если уж на то пошло, вдруг приходит мне в голову, он виновен в смерти моих родителей не больше, чем сам Дамблдор. Снейп сообщил информацию, которую считал бессмыслицей, ни для кого не представляющей опасности, а директор, уже зная о планах Волдеморта, не счел нужным настоять на том, чтобы самому стать хранителем тайны. Кстати, когда он узнал?..

— Когда вы сообщили Дамблдору? — наконец выдавливаю я.

— В тот же день. Рассказал все как было. И тогда же предложил свои услуги в качестве шпиона. Дамблдор пытался меня отговорить, считая, что для меня это слишком опасно — представляете, Поттер, он еще и за меня тогда беспокоился! — но я настаивал, и он согласился, правда, с одним условием.

— Каким?

— Он предложил мне эту работу. Сказал, что Волдеморт охотнее мне поверит, если я пообещаю когда-нибудь поднести ему Хогвартс на блюдечке, и я, как ценный слуга, буду рядом с ним в относительной безопасности. Как вы понимаете, собственная безопасность меня тогда не слишком волновала — но школе был нужен зельевар, и я принял его предложение. А затем вернулся к Волдеморту.

— То есть вы пришли к Волдеморту и просто сказали, что передумали и хотите вернуться? — уточняю я — слишком уж неправдоподобно это звучит, и Снейп слабо фыркает:

— Это было гораздо проще сделать, чем вам кажется. Тогда у него было не слишком много сторонников, а я мог принести немалую пользу — и, кроме того, чувства тех, кто ему подчиняется, его никогда не интересовали — только поступки. Он посчитал, что я ушел от него потому, что меня переманил Дамблдор — и вернулся тоже с корыстной целью, содрать с него побольше за шпионаж в Хогвартсе. Уверяю вас, это ему даже понравилось — ему нравились понятные и предсказуемые слуги.

Он умолкает и молчит так долго, что я начинаю беспокоиться — я ведь по-прежнему не вижу его лица за завесой густых прядей.

— А что было… потом? — осторожно спрашиваю я.

— Поттер, я ведь, кажется, уже ответил на ваш вопрос, как меня занесло к Пожирателям. Впрочем, если хотите… Хорошо. — Его голос звучит тускло и невыразительно, но дрожащие пальцы внезапно с силой стискивают подлокотники. — Когда я узнал о гибели ваших родителей, я принял яд. Здесь, в этих комнатах. К несчастью, Дамблдор именно в тот день решил меня навестить, хотя тогда он очень редко спускался ко мне в подземелья. Возможно, он просто что-то почувствовал. В лаборатории не было противоядия, но он где-то — позже я так и не поинтересовался, где — раздобыл безоаровый камень… в результате, я как видите, выжил, а он сказал потом… сказал… — Снейп прерывисто втягивает воздух, но все же заканчивает: — сказал, что должен был составить мне компанию, потому что не меньше моего виновен в их смерти, но не будет этого делать, и мне не советует, потому что у Поттеров остался сын, которому понадобится помощь и поддержка.

Хорошо, что его лицо все еще скрыто волосами и он не видит, как я смаргиваю слезы. Я задал ему один вопрос, а получил ответы сразу на несколько, в том числе и на тот, который занимал меня все шесть хогвартских лет — почему директор доверяет Снейпу.

Потому что нашел его здесь умирающим — а после такого других доказательств раскаяния обычно не требуется. Решил навестить его… к несчастью… почему он так сказал?

— Почему вы сказали — к несчастью? — негромко спрашиваю я, горячо надеясь, что голос звучит ровно.

— Потому что если бы я тогда умер, он, возможно, был бы сейчас жив, — отвечает он как-то бесцветно и наконец-то отбрасывает с лица волосы. Я поспешно отвожу глаза, боясь увидеть следы слез, но изможденное лицо по-прежнему напоминает маску своей застывшей безучастностью. Да… пожалуй, я предпочел бы слезы. Похоже, он опять готов посвятить вечер занятию, за которым восемнадцать лет назад застал его Дамблдор, случайно — или неслучайно — заглянувший в подземелья.

Встряхнуть бы его сейчас как следует, так, чтобы почувствовал — но после Круцио боль наверняка будет… как после Круцио. А если вот так?..

Я протягиваю правую руку и кладу ее поверх хрупкой кисти, все еще сжимающей подлокотник — но не стискиваю, как собирался, а поглаживаю, неторопливо, плавно, почти нежно, и — да! — на безучастном лице медленно проступает что-то похожее на удивление.

— Что вы такое делаете, Поттер? — негромко спрашивает он и пытается высвободить руку — но я в корне пресекаю эти вялые попытки, левой рукой осторожно придерживая локоть, а правой продолжая поглаживать горячую — кажется, жар еще усилился — кисть.

— Пытаюсь доказать вам, что вы живой, — будничным тоном сообщаю я. — Что он хотел, чтобы вы жили, раз вытащил вас с того света — и верил, что вы больше этого не сделаете… да и вообще он вам верил, а вы собираетесь наплевать на его доверие и трусливо смыться, так и не узнав правду?

— Какую правду? — да, видимо, дела совсем плохи, раз даже упоминание о трусости его не зацепило. — Вы собираетесь доказать, что это не я убил директора? Вы, бывший этому свидетелем?

— А то, что Сириус Блэк уничтожил кучу маглов, видели по меньшей мере человек тридцать, — говорю я спокойно. — Вам напомнить, чем там все закончилось?

Я очень рассчитывал на это довод, и он подействовал даже круче, чем я ожидал: Снейп прекращает попытки высвободить руку, на секунду его кисть замирает под моими пальцами, и вдруг поворачивается — я не успеваю помешать этому движению — и тонкие горячие пальцы сжимают мою ладонь с неожиданной силой, а огромные глаза, распахнувшиеся во всю ширь, внезапно оказываются в нескольких дюймах от моих.

В понедельник, когда я пытался заставить его подчиниться, они оказались так же близко, но тогда этот взгляд был полон взбесившего меня превосходства. А сейчас в черных зрачках плещется такая сумасшедшая смесь отчаяния с надеждой, что у меня перехватывает дыхание.

Так близко. Так ошеломляюще близко, что не отвести взгляд.

Радужка полированного черного мрамора, такая, что не различить, где кончается зрачок… Синеватые тени на тонкой нежной коже подглазий в сеточке ранних морщин…

Я мог бы коснуться их губами.

Во рту мгновенно пересыхает, а сердце, замерев на секунду, пускается вскачь, словно с русских горок. Кажется, ты хотел заставить его почувствовать себя живым? Учись, Поттер, у него это получилось гораздо лучше. Живее просто некуда.

Только бы он отпустил сейчас мою руку. Только бы не отпускал.

А он даже не подозревает, что натворили два его простых движения.

— Вы действительно верите, что все можно… как-то объяснить? — тихо спрашивает он, еще сильнее стиснув мою окаменевшую ладонь. — Вы и правда попробуете это сделать?

— Правда, — бормочу я. — Верю и попробую. Только давайте не будем сейчас выяснять, почему я собираюсь это сделать — уже двенадцатый час, вам давно пора в постель, чтобы завтра хоть как-то держаться на ногах, а мне еще к Макгонагалл идти.

— И вы не боитесь оставить меня одного? — слава богу, он наконец разжал пальцы и откинулся в кресле.

— Ну, — пожимаю я плечами, — вам же хуже, если надумаете что-то с собой сделать — так и не узнаете, чем все закончилось, а любознательность, как я недавно выяснил, всегда была вашей отличительной чертой.

— Любопытство сгубило кошку, — ворчит он, поднимаясь, и я облегченно перевожу дух — кажется, это снова Снейп, а не кандидат в покойники. Но когда за ним закрывается дверь спальни, я все-таки накладываю на нее запирающее заклятие. Рисковать не стоит — любопытство любопытством, но в лаборатории полно ядов, и наверняка не на все есть противоядия, а экспериментировать с безоаром мне сегодня как-то не хочется.

А то, чего мне хочется… То, что несколько минут назад я почти готов был сделать — и сделать сознательно…

Нет, я точно идиот. И в доказательствах это не нуждается. Ладно, вчера все можно было списать на гормоны и неразумную часть тела, что я с удовольствием и сделал… да еще с каким удовольствием. Но поцелуй — это уже не прихоть тела, это… движение души, и если телу, как выяснилось, достаточно воображения, то с душой-то мне что теперь делать?!

Ведь если это вполне осознанное желание означает… то, что оно означает, — это же катастрофа. Во всех смыслах.

Хорошо, пусть не во всех. Пусть то, что он старше на двадцать лет, не имеет значения, то, что у него отвратительный характер, — несущественно, а его многолетняя ненависть ко мне, как оказалось, не вполне соответствует действительности. Но то, что я помню и никогда не забуду, — умоляющий шепот Дамблдора, зеленый луч, вылетающий из снейповской палочки, холодное «Авада кедавра»… Кого я пытался убедить в том, что этому можно найти оправдание, — его или себя?!

Как будто даже самое убедительное оправдание сможет — нет, не перечеркнуть, а отменить то, что он сделал. Повернуть все вспять, так, что, войдя в знакомую до последнего завитка на обоях круглую комнату, я снова встречу внимательный изучающий взгляд ярких голубых глаз за стеклами-полумесяцами.

«Гарри, я всецело доверяю профессору Снейпу…»

Со сдавленным стоном я прислоняюсь к стене пылающим лбом — и прикосновение к ледяному граниту слегка отрезвляет.

Спокойно, Поттер. Может, все не так катастрофично. Может, то, что ты принял за влюбленность — всего лишь проявление сочувствия и жалости, а в этих чувствах к нему я себе уже признался, и даже Макгонагалл не считает их предосудительными.

Ага, конечно. Кого ты пытаешься обмануть? Кровать, плед, горячее молоко… и этот несостоявшийся поцелуй. Впечатляющее завершение цепочки… интересно, что окажется следующим звеном?

Следующего звена не будет, мрачно обещаю я себе, шагая по полутемным коридорам. Я забочусь о нем, потому что он нуждается в помощи и заслуживает ее, и мне плевать, что думают по этому поводу мои… коллеги. Пытаюсь докопаться до истины, потому что в его деле слишком много неясностей, которые никого, кроме меня, не интересуют. Но я никогда не позволю себе испытать что-то большее, чем сочувствие, к человеку, убившему Альбуса Дамблдора, чем бы он при этом ни руководствовался. А прихоти тела и движения души могут отправляться к дементорам.

И вообще хватит об этом думать, по крайней мере на сегодня. У меня есть и другие заботы — да хотя бы здоровье близнецов… черт, и здесь без мыслей о Снейпе не обойтись… или вот записки — уж они-то с профессором никоим образом не связаны.

— С мальчиками все, кажется, обошлось. Правда, оба еще без сознания, но Помфри утверждает, что главное сделано и недели через две даже последствий не останется, — Макгонагалл, отложив бумаги, утомленно откидывается в кресле. Она выглядит очень усталой и постаревшей, и я обещаю себе побеседовать с негодниками по душам, как только их выпишут из больничного крыла. — А что с… профессором?

— Наверное, спит, — хмуро отвечаю я. — Я дал ему горячего молока, если это можно считать лекарством.

Ага. А еще выслушал его исповедь. В очередной раз отвлек от мыслей о самоубийстве. И…

— Зато хотя бы допроса сегодня не было, так что, надеюсь, завтра он сможет вести занятия, — быстро заканчиваю я, отметая воспоминание о сухих горячих пальцах, сжавших мою ладонь. Макгонагалл кивает так торопливо, будто ждала от меня именно этих слов:

— Да, Гарри, конечно, это очень важно. Это я и хотела узнать. Знаешь, так утомительно перекраивать расписание… Кстати, ты не подождешь пару минут, пока я закончу со школьными делами, а то потом забуду, что собиралась сделать.

Я невесело улыбаюсь, глядя, как она снова склоняется над каким-то длинным свитком. Похоже, не только мне приходится скрывать от себя и окружающих истинные мотивы своего отношения к Снейпу. И, пожалуй, в этом смысле ей еще тяжелее, чем мне — все-таки они столько лет работали вместе, и для деканов соперничающих факультетов отношения у них были вполне мирные. А потом еще и Орден, для которого Снейп, как ни крути, сделал уж всяко не меньше, чем Макгонагалл… пока не стал тем, кем стал.

Не меньше… да какое там, гораздо больше. До сих пор помню признание Моуди на одном из заседаний Ордена, уже без директора: «Невыносимо думать, что это ублюдок приносил на порядок больше пользы, чем любой из нас» и сказанные тогда же слова Люпина: «Приходится признать, что без Снейпа мы беспомощны, как новорожденные котята». Помню, что, услышав это, я тут же вспомнил кошек миссис Фигг, бесстрашно защищавших свое слепое пищащее потомство, и с горечью подумал, что даже у новорожденных котят есть защитник и они не столь уязвимы.

Но какое-то время орденцам продолжало везти, порой просто невероятно, и многие приписывали это остаткам защитной магии Дамблдора. А потом стали появляться записки.

Одни оказывались под дверью дома на площади Гриммо, другие таинственным образом появлялись в карманах, третьи влетали в каминные трубы — но ни одну, насколько я помню, не принесла сова или домашний эльф. Написанные неровным детским почерком на клочках замызганного пергамента, они содержали столь ошеломляющие сведения о планах Волдеморта, что на первые две мы никак не отреагировали, считая их провокацией. Но потом, убедившись, что описанные события действительно случились и, что самое прискорбное, привели к предсказанным последствиям, орденцы стали использовать полученную столь странным образом информацию — и она оказывалась бесценной. Понятно, что в войну некогда было вести подсчеты, но после победы выяснилось, что именно благодаря запискам Ордену удалось провернуть свои самые блестящие операции, а большая часть орденцев и вовсе обязана их загадочному автору жизнью.

Несколько записок были обнаружены в Хогвартсе — все с сообщениями о той или иной беде, грозящей школьникам. Благодаря одной из них уцелел весь пятый курс Равенкло — профессор Вектор успела увести детей с Астрономической башни буквально за пять минут до ее падения; а еще одна предупредила Макгонагалл об Удушающем заклятии, наложенном на гриффиндорские спальни, — если бы не это сообщение, на следующий день гриффиндорцев в школе вообще не осталось бы.

Я тоже получил пять таких записок. Три — с исчерпывающей информацией о местонахождении хоркруксов, одну — с предостережением не появляться в Рождество в Хогсмиде — тогда там буйствовал Грэйнбек, и последнюю, написанную так коряво, что я еле разобрал почерк, — накануне Хогвартской битвы. В ней было всего пять слов: «Используй против Волдеморта только Экспеллиармус», — и лишь благодаря этой информации я выжил и уничтожил того, кто был уверен, что я обречен. Если бы не этот клочок пергамента, я применил бы против него все, что умею, — и погиб бы, пораженный первым же заклятием, отскочившим от Зеркала, как погибли в Последней битве десятки защитников Хогвартса. Считалось, что заклятие Зеркала давным-давно утрачено, но Волдеморт сумел разведать и этот секрет, как в свое время тайну хоркруксов, и настолько уверился в собственной непобедимости, что снова, как в ночь своего возрождения, решил расправиться со мной собственноручно и даже очертил магический круг. Только вот он не знал, — а может, не придал значения — что проникнуть через Зеркало способно невинное, почти детское заклятье.

Ну, то, что мой Экспеллиармус подкинул его палочку в воздух так, что он сам оказался в зоне ее обстрела, было, конечно же, чистейшей воды везением. Но если бы не записка, у меня и этого шанса не оказалось бы. Помню, как, выпалив заклинание, на долю секунды я почувствовал себя второкурсником в Дуэльном клубе, и безгубый рот Волдеморта изогнулся в глумливой усмешке, — мол, это все, на что ты способен?! — а в следующую секунду он уже падал, пораженный собственной Авадой, потому что от хозяйской палочки Зеркало не спасало.

Гадать, кто автор записок, было так же бессмысленно, как и пытаться вычислить его по почерку — корявые неровные буквы могли принадлежать совсем несмышленышу, только-только научившемуся письму. Но писал, разумеется, не ребенок. Писал взрослый, применивший потом заклинание, снова сделавшее его почерк детским, — помню, на шестом курсе оно было в большом ходу у авторов любовных посланий, и Гермиона, хихикая, показывала мне писульки с кривыми каракулями Рона. Самое интересное, что при определении авторства обычное Идентификационное заклятие не срабатывало — изменить почерк на подлинный мог только автор… который, скорее всего, был уже мертв, иначе зачем бы ему скрываться от славы и заслуженной благодарности.

Тем не менее Скримджер лично дал аврорам указание расследовать это дело и выразился при этом с несвойственной ему выспренностью — я помню его слова из статьи в «Пророке»: «Мы просто обязаны воздать по заслугам человеку, перед которым весь магический мир в неоплатном долгу». Он произнес это непривычно горячо и искренне — и в кои-то веки я был с ним согласен. А в аврорате расследованием занялся сам Блэкстон. Помню, как я был удивлен, узнав, что он лично опрашивает всех хоть сколько-нибудь причастных к получению записок, и как он ответил мне без своей обычной дежурной усмешки:

— Мой сын… он тоже был в тот вечер на башне. И если есть хоть один шанс поблагодарить человека, спасшего жизнь моему мальчику, или хотя бы отдать дань его памяти, я этим шансом воспользуюсь.

Но на самом деле шансов было не так уж много. Колдографии записок несколько раз печатались в «Пророке», мы получили несколько сов с сообщениями о предполагаемом авторстве, но всякий раз оказывалось, что похожий почерк принадлежал давно умершим людям. Допросы Пожирателей, в том числе, конечно, и Снейпа — автор мог быть в какой-то момент разоблачен или признался под пыткой — тоже ничего не дали. Оставалась надежда, что записки принадлежат кому-нибудь из пациентов св. Мунго — несколько человек, попавших под заклятия, до сих пор находились без сознания. Но… кто из них мог быть настолько осведомлен о планах Волдеморта? Как записки попадали в Хогвартс? Вопросы, вопросы…

— Вот, Гарри, нам их вернули, — закончив со своими бумагами, Макгонагалл с грустной улыбкой протягивает мне несколько клочков пергамента с неровными краями, ставших совсем плоскими, столько раз я их перечитывал. — Блэкстон оставил у себя только один, тот, что с предостережением о падении башни. Сказал, что для опросов его достаточно. Но знаешь, — привстав, она прячет свои записки в небольшой шкафчик за спиной, оставив одну на столе, — на самом деле я боюсь, что он потихоньку сворачивает расследование. Сказал, что уже опросил всех, кого только можно, разве что домашним эльфам образцы почерка не показывал.

— А что, это мысль, — оживляюсь я, — и Добби мог бы помочь — он ведь наверняка знает всех домашних эльфов, а эльфы могут помнить, как их хозяева писали в детстве… Завтра же отдам ему одну из своих записок!

Автор:


— Да я уже приготовила, — Макгонагалл задумчиво вертит в пальцах темный клочок. — Знаешь, столько раз их рассматривала — и иногда кажется, что вот-вот вспомню… но каждый раз что-то ускользает. Не исключено, что это мог быть один из моих учеников, но, Гарри, я столько ваших пергаментов перевидала… Хотя почерк, конечно, примечательный, даром что совсем детский. Вот видишь этот нажим, эти четкие линии — и самомнения хватает, и решительности, и смелости этому ребенку было не занимать.

— И взрослому тоже, — тихо говорю я. — Представляете, как он рисковал? Только вот как он добывал сведения? Может, как я в свое время, проникал в мысли Волдеморта? А может…

— Блэкстон считает, что это мог быть кто-то из родственников одного из Пожирателей... кого-нибудь из самых доверенных слуг Волдеморта… кто-то, кто тайно был на нашей стороне и сообщал все, что узнал, скажем, от брата. Только вот зачем ему тогда скрываться, если он жив, а опросы Пожирателей…

— …ничего не дали, — хмуро заканчиваю я. — А самым доверенным слугой Волдеморта был вообще-то Снейп. Вы что-нибудь знаете о его родственниках?

— Насколько я знаю, его родители умерли очень давно, о другой родне никогда не слышала… да и вряд ли он стал бы хоть с кем-нибудь откровенничать. Просто не представляю себе этого.

— Это точно, — киваю я — рассказывать, насколько откровенен он был сегодня со мной, почему-то не хочется. — Ладно, профессор, спасибо за информацию… и я, наверное, пойду — он там один, а оставлять его так надолго не стоит — ну, я его, конечно, запер, но он болен и все такое...