When I loose myself I think of you фэндом Токио Хотел

[stervaN]

Это слеш фик, но это в данном произведении не главное. Здесь очень хорошо описаны братья, очень тонко и грамотно прослежены их отношения. Этот фанфик из тех, прочитав который, невольно понимаешь, что если бы в реале у Тома с Биллом могли быть такого рода отношения, то вот именно так все и происходило бы.

Автор: vzmisha4

Продолжение в комментариях

Не ищи черную кошку в темной комнате, особенно, если ее там нет.


Я его не понимаю.

Эта простая мысль родилась в голове всего пару дней назад, но обосновалась там весьма прочно и теперь всплывала каждый раз, когда я ловил краем глаза черные вихры. Но на самом деле ее появление было не спонтанно. Мысль вынашивалась долго, а реализовалась всего в четыре простых слова.

Кому как не мне, казалось бы, знать, что стоит за каждым словом, смешком, взглядом и выбором туши Билла Каулитца – ведь все продумано и схвачено, каждый стикер на прилавке подразумевает миллионы умело вложенных евро, а эти четверо – всего лишь марионетки, ртами которых говорит целая пиар-организация.

Курам на смех. Билл всегда слушает меня внимательно. И всегда поступает по-своему.

В разумных пределах, конечно, он вообще весьма разумен. Но по какому принципу работает этот самый разум, я и не знаю.

Когда я видел самое начало формирования его, так сказать, личности – тринадцать лет, расширяющиеся от восторга зрачки, худенькие плечи и принцип «проще сразу прыгать в ледяную воду с головой, чем пробовать ее пальцем» - Билл меня не удивил. В голове сразу пронеслись образы всех знакомых мне тринадцатилетних мальчишек, даже себя, а заодно с ними Молко, Меркьюри, Мэнсона, да мало ли народу с XY-составом хромосом красили глаза перед выходом на сцену? И все на «М», как на подбор. Он был на «К», это буква совсем из иного теста – но мне понадобился не один месяц, чтобы это осознать.

Буква «К» - стоит на тонких ножках и улыбается во все тридцать два. Да так, черт бы ее побрал, улыбается, что хочется обнять и прижать к себе – всем хочется, и кажется, что всем без исключения. Такой невероятно привлекательный мальчик - хрупкостью, наивностью, да красотой, наконец.

А ведь в школе его били, я знаю, хотя он не рассказывал. Дети... дети.

Пресловутая буква «К» обладает, однако, неожиданно острыми углами, и лучше с ней не рисковать. Пусть она маленькая и впечатлительная, зато у нее очень хорошая память. И вы потом сами не будете знать, откуда у вас проколотые шины и царапины на шее.

За своего брата, скажем... убьешь. Умрешь сам. Что угодно, вплоть до невообразимых вещей.

В тринадцать лет мальчиков-геев не бывает, ну или почти не бывает, а уж открытых, не стесняющихся этого факта – под ноль. Это была первая мысль, которая пришла мне в голову, когда я увидел, как круто отставляет свое цыплячье бедро Билл, позируя перед пока еще не приевшейся камерой.

С тех пор я столько раз менял свое мнение, что мне может позавидовать любой генератор случайных чисел. О твоей ориентации, о целях и приоритетах, даже о вкусах и привязанностях.

Но мне казалось, я все же понимаю, чувствую, ребенок же, мелкий. Снисходительно одобрял или категорически запрещал, советовал и критиковал, мне казалось - воспитываю, я ведь взрослый, старший, и даром, что своих детей нет.

И непонятно, кто из нас был наивен в большей степени. Я так до сих пор и не знаю про тебя - почти ничего... Что творится у тебя в голове? Кто ты и что ты – где-то за гранью понимания, что моего, что Питера, да господи, хотя бы Саки, а уж он-то сколько с вами болтается. И, я уверен, Георг и Густав – тоже далеко не всегда «на волне», хотя вы и третесь бок о бок годами.

Тебе действительно плевать на девочку, которая орет «Отойди, придурок, я хочу твоего брата, а не тебя»?

Тебе действительно жалко другую, которая сломала руку перед вашим отелем в Бельгии, потому что хотела залезть по водосточной трубе, чтобы полюбоваться на твою голую задницу через окно?

Ты действительно предпочитаешь звонок Тома, которого ты видел полчаса назад, предложению выпить в баре текилы? И - смех в трубку, ресницы трепещут, трешь переносицу «Ah, scheisse, Tom, fick das, ich meine, wir brauchen…» - иногда мне хочется вымыть тебе рот с мылом, но ведь я потом буду бояться ходить, за углы не заглядывая.

Ты действительно веришь в то, что вы с Томом - одинаковые внутри?

Я всего лишь один раз в жизни по-настоящему вывел тебя из себя. Я пришел сказать, что две фанатки пробрались в дом к Симоне и стащили оттуда какие-то твои вещи, но это бы ладно, так они вцепились в нее с криками и угрозами, требуя твой телефон.

У тебя побелели ноздри. Ты спросил, где была в этот момент охрана. И тут я ляпнул что-то вроде «да расслабься, это все не важно, пустяки - забей». Твой неестественно спокойный голос до сих пор как на пленку записан у меня в голове – аж волосы шевелятся. «Никогда. Ни при каких. Обстоятельствах. Не смей. Говорить. Что моя семья. Это. Пустяки». Мне показалось, что ты - спусковой крючок, дернешься - и за секунду уничтожишь, просто сотрешь меня с лица земли. Я тогда будто к полу прирос, а взгляд как прикипел к острым накрашенным ногтям. Но ты просто сузил глаза и вышел, набирая что-то на мобильном.

Ты вроде бы не интересуешься мальчиками. У тебя очень женственные, манерные жесты, когда тебе весело, когда ты шутишь или когда ты устаешь. Ты вроде бы не интересуешься девочками. У тебя совершенно мальчишеские, иногда весьма угловатые движения во время споров и ссор, когда ты ешь или играешь в настольный футбол. У тебя вообще не поддающаяся описанию пластика во время концертов. (У нас, конечно, есть учитель танцев, но у него ты только немножко занимаешься растяжкой, а все его попытки преподать тебе искусство эстрадных движений оканчиваются ничем).

Ты очень упрямый и очень принципиальный. Но ты не злой и не злобный. Ты, напротив, очень приветливый, добрый и в чем-то даже открытый. Самым приятным является то, что эта твоя открытость – не тщательно отмеренная панибратская искренность акул шоу-бизнеса, которые пользуются ею для достижения разных... целей. Твоя открытость – естественная, ты не стараешься добиться с ее помощью чего-то, ты просто даришь ее тем, кто тебе приятен. Я - приятен. Мне понадобился не один год, чтобы осознать, что это как приз в лотерее. Надо не то что ценить, дорожить.

Близнецы... договаривают друг за другом, один фразу начинает – другой ее заканчивает. Так часто говорят, правда не про близнецов обычно, но я никогда толком не осознавал, как так может быть, пока их не встретил. Они, правда, не сердятся, когда один другого перебивает. Не то что, скажем, тактично скрывают эмоции и молчат в раздражении. Нет. Первый вдруг замолкает и устремляет взгляд куда-то внутрь себя - весь внимание, а второй продолжает мысль. Получается, что и не перебивают даже, просто им все равно, кто из них говорит, потому что мысль одна. Смена молниеносна, людям кажется, что слова налезают друг на друга и хочется слегка съежиться – а вдруг ну на десятый раз кто-то из них таки рассердится и вспылит? Но этого никогда не бывает.

Близнецы... это вообще почти невозможно осознать, каким образом устроенная система. Но Том, Том, он ведь такой свойский, наивный, развязный, такой трогательный выпендрежник, и так забавно с удовольствием и легкой снисходительностью наблюдать за его восторженной физиономией, с которой он шагает по жизни - он как классический мальсик из современной сказки, дорвавшийся до золотых гор - каждый день новое развлечение, и столько возможностей впереди, и весь мир у твоих ног. Иногда, правда... Ляпнет что-то такое или вдруг посмотрит искоса – совсем как ты, и... Но если я буду считать, что Тома я тоже на самом-то деле не понимаю, я спячу.

***

После-концертие.

Ты стоял в коридоре, засунув руки в карманы, привалившись к стене. Меня переполняли эмоции, хлестали из меня почти осязаемыми потоками, мне казалось, сейчас ими зашибет кого-нибудь, уронит на пол – но только ты чувствовал, конечно, и очень чувствовал. Улыбался. Широко. Чуть косо. Ух-мыл-ка.

- Мне крышу сносит, - сказал я. Еще шире.

- Вижу, - довольно.

- Голова кругом. Том. Том-том-том... Я сейчас сделаю что-нибудь из ряда вон, знаешь.

- Ну? – в глазах – понимание.

- Хочешь, я прямо сейчас тебя поцелую? – Мы все время с тобой ходим вокруг да около, уже сколько? Месяц, год? Меньше... Больше? Три тонны адреналина разом в кровь, аж больно. Вот так вот вслух...

- Давай, - не двигается, улыбается все так же.

Я судорожно шагнул вперед, стискивая кулаки.

И...

И – ничего.

Я тогда не смог. Улыбнулся, отвел глаза, сказал что-то, меняя тему. И все.

Той ночью мы еще долго в темноте лежали рядом – мы часто так спим - и делали вид, что заснули, не шевелились. И предательски сглатывали слюну все время. Оба.

***

Она поняла не сразу, но довольно быстро. Потом, когда появлялась на вечеринках – ее папа был не из самой верхушки, но денег на клубы давал достаточно – не упускала случая подойти и что-нибудь многозначительно сказать или просто ухмыльнуться.

Поначалу я этого не замечал. И долго не мог догнать, чего она хотела, когда битых полчаса ходила вокруг да около темы «А Билл не рассердится, что ты тут с девчонкой развлекаешься?».

А потом, когда я догадался, о чем она, собственно, говорит – первой эмоцией была злость, чистая и неконтролируемая. Ее лицо сразу стало казаться мне вершиной уродства, захотелось ее ударить, заткнуть раз и навсегда.

Вместо этого я просто посмотрел на нее и сказал, по возможности, спокойно:

- Не юли. Говори толком. Ты хочешь знать, не будет ли Билл ревновать меня к этой фанаточке?

Она стушевалась и промямлила что-то. Я отошел, понадеявшись, что после этого она исчезнет из моей жизни. Но почему-то эта тема все не давала ей покоя – раз за разом я наблюдал ее физиономию, маячившую на заднем плане, когда мы бывали на всяких вечеринках и просто в клубах. Улыбалась. Чуть ли не подмигивала, твою мать.

Иногда даже подходила и что-то такое понимающе говорила.

Я не мог ничего сделать. Я отмалчивался, не улыбался в ответ на ее шутки и чаще всего просто не отвечал на вопросы и приветствия. В конце концов, я ее едва знал – с какой стати мне было с ней разговаривать?

А потом как-то она напилась так, что, подойдя в очередной раз, попросту повалилась ко мне на диван – я сидел тогда с какой-то девчонкой, которая, испуганно ойкнув, сразу же свалила куда-то (решила, наверное, что тут что-то личное и ей лучше не встревать). Я неприязненно обхватил нетрезвую Мелани за плечи, посадил на диван как следует и спросил, собираясь встать и уйти:

- Тебе плохо? Слишком много текилы, так? Тебе пора домой.

- Том, - застонала она и вдруг вцепилась мне в майку, навалилась, меня аж перевесило на этот бок, - Том, - пьяно дыша мне в ухо, - ну так можно разве, а? С-суки...

Я оглянулся кругом, но никто не обращал на нас внимания, было темно и грохотала музыка.

- Мелани, - сказал я настойчиво, - ты спятила? – она не обращала внимания на мои слова.

- Тысячи, - она вдруг захихикала, - тысячи фанаток, да... Я все-е-е понимаю, все-е-е. Так, блядь, здорово. Он, наверное, совсем как девчонка там, под цепями и черепами, да?

- Что ты несешь? – спросил я лихорадочно, впервые не ощущая раздражения. Маски отброшены, да, Мелани? Хорошо, будь по-твоему. Если раньше она строила из себя бог весть что – во всякой бочке затычка, кому, блин, нужно ее понимание? – то теперь она впервые говорила искренне. Еще бы если потише... впрочем, нас, кажется, никто не слышит. Мое сердце стучало как бешеное, такого заряда адреналина я давно не получал даже на концертах.

- Ну такой, - она обрисовала рукой в воздухе что-то неясное, - нежный, там, гибкий, да?

- Кто? – спросил я, подгоняя ее, ситуация была совершенно неправдоподобной, и мне хотелось, чтобы она все сказала уже наконец.

- Да Билл, кто, - раздраженно ответила она, поворачиваясь ко мне и глядя в упор, - и не страшно мне, слышишь? Что, неправду говорю, что ли? Я же вижу, что творится, я не слепая. Давно-о-о все поняла. Все эти девки, сучки... – ее язык заплетался.

- Билл не девочка, - сказал я, чтобы сказать хоть что-нибудь. Время остановилось, и во всем мире остались только мы, висящие в алкогольных парах ее затуманенного сознания.

- Ясно, нет, - фыркнула она, закатывая глаза, - он твой близнец. Это сродни тому, что подрочить, да? Как самому себе...

И вдруг стало мерзко. Развязка таки наступила.

- Где твой шофер? – спросил, неловко отцепляя от себя ее руки, - тебе надо домой.

- То-ом, - вдруг жалобно сказала она, утыкаясь блондинистой головой с темными корнями мне куда-то под ложечку, - ну То-ом... Бля...

Я осторожно положил руку на ее щедро политые лаком волосы. Они были гладкими и тщательно прилизанными – у Билла не такие, там сначала колет, когда дотрагиваешься, а не...

- У меня так никогда не будет, - сказала она глухо мне в живот.

Я вдруг перестал понимать ее. До этого вечера мне казалось, что она просто влюблена в Билли, вот и бесится. Когда она рухнула на диван, я решил было, что ошибся, и что дело во мне.

Сейчас я понял, что и не во мне. А в чем - неясно.

- Мелани, - позвал я, неловко гладя ее по волосам, - ну как – так? Ты чего? Чего у тебя не будет? Близнеца что ли? - вдруг пришло в голову.

- А хоть бы и близнеца, - сказала она, не отнимая лица от моей майки.

- Ну так ведь ты и не знаешь, каково это, - сказал я, чувствуя себя на редкость глупо, - ты же не можешь сожалеть о том, чего у тебя и не было никогда... Фантазируешь бог знает чего, ну что за детский сад. Близнец... В этом есть и свои минусы, честно. Когда в детстве тебя путают и не могут отличить от какого-то другого человека – это, знаешь, не очень приятно... И потом, совсем нет приватности, личного пространства... – я нес что-то, беспомощно глядя на нее сверху.

Она вдруг боднула меня головой в бок.

- Врешь ты все, - сказала она с тоской, - начитался журналов дурацких. Я их и без тебя – выше крыши... Да ведь это так, общий стандарт, да и то наполовину чушь. А вы... не стандарт, ха. Да какое еще личное пространство? Оно тебе нужно? Скажи, нужно, Том?

- Нет, - ответил я тихо, чувствуя себя не в праве солгать. В таком.

- Я когда еще вас не знала, - тихо, почти шепчет, - я смотрела на картинки, фотки. И все время думала, думала. Какие же красивые, милые, родные, что ли. Но красивые – больше всего, да, - видимо, ей совсем уже наплевать на то, что я могу подумать, и она выговаривается до конца, - и хотелось целовать. Никогда фанаткой ничьей не была, постеры, конечно, на стене всякие висели, ну да у всех девочек висят, мне от них ни холодно, ни жарко не было. А тут... губами тянулась, к холодному экрану. И на полпути – всегда замирала, аж краснела. Что-то останавливало. Нельзя вас целовать. Нельзя... Нехорошо это.

Она замолчала. Я все ждал, когда заплачет, но оказалась сильной – не заплакала.

- Ладно, - сказала она, наконец, отнимая лицо от измятой ткани, - ладно. Прости, пожалуйста. Я идиотка. Просто тупица. Сама не знаю, какого... мне было надо. Сначала казалось – понимаю вас, так круто... Хотелось дать тебе понять, что понимаю. А на хрена? Мне каждый твой злой взгляд был – как ножом... Да что теперь, - она передернула плечами, - потом вот придумала, что не могу без вас. Впитываю вашу... любовь друг к другу, как будто заряжаюсь. И еще – немножко причастной себя чувствовала. Теперь-то ясно, что бред. Это невозможно по определению. Проще было сразу влюбляться... в мультяшных персонажей, что ли... Наверное. Честнее было бы и не так больно. Вы вот тоже... никогда не станете - со мной. И так правильно. Вы - только сами с собой. Так правильно, - повторила она.

Она поднялась и, почти не качаясь, пошла к выходу. Я провожал ее взглядом, молча.

В кармане запищал телефон.