От ненависти до любви часть 4

[stervaN]

Автор: Нефанатка.


я громко, резко закрываю блокнот, хлопок взрывом отдаётся в моей голове. тошнит, всё в голове кружится, словно мир затягивает в водоворот. мне действительно плохо: руки мелко дрожат, холодные и вспотевшие, перед глазами расплываются багровые и сиреневые круги, а сердце глухо и болезненно стучит где-то в желудке. я ожидал бы чего угодно, только не таких признаний! прислоняюсь затылком к стене, ощущаю прохладу, плотно сжимая веки. виски сдавливает так, будто на голову надели железный обруч, но всё же со временем боль успокаивается. я запрещаю себе думать – хотя бы временно, чтобы это ощущение беспомощности и страха испарилось, растворилось в холоде осенней ночи.

я слышу, как ты наконец-то возвращаешься из ванной комнаты, смутно осознаю, что прошло около двух часов с тех пор, как я начал читать твой бред сумасшедшего. ты спускаешься вниз, видимо, искать свой драгоценный рюкзак. это понимание словно бы колет острой иглой в плотно скрученный клубок моих нервов. однако я стараюсь взять себя в руки, дрожь постепенно проходит. вакуум, который успел образоваться в моей голове после чтения, начинает заполняться новыми мыслями. я осознаю злость – первое настоящее чувство после пережитого шока. эта злость придаёт мне сил, откуда-то приходит ещё более острое, мучительное желание мстить, разорвать последние нити, связывающие нас, выбить эту чушь из твоей крашеной башки. ненавидь меня! ведь я никогда, никогда не давал тебе повода любить… я только причиняю тебе боль и причиню ещё более сильную, поскольку теперь-то мне известно, куда направлять удар.

внезапно я замираю. давнее, полузабытое воспоминание возвращается ко мне на волне этого мощного всплеска эмоций. да… моя первая настоящая, невыдуманная любовь… мы уже переехали, ты постепенно стал изменяться, как стали изменяться и наши отношения. помню, я тогда влюбился, как идиот, в девчонку на два года старше. я думал, что мои деньги, моё новое положение сможет впечатлить софию. но был не прав. шла первая неделя в новой школе, полная знакомств, стрессов, ожиданий, обид и радостей. софия выступала на концерте по случаю начала учебного года. танцевала. ритмично, зажигательно, необычайно красиво. сама она была не менее красива, чем танец – гибкая, пластичная, стройная. блондинка. мне было всего пятнадцать, только мальчишка, хотя тогда мне, естественно, так не казалось. софия никогда ничего не обещала, подшучивала надо мной перед подружками, дразнила. я не понимал, обижался, страдал. не видел, что она только развлекается, играет, словно пытается поставить пьесу, фарс со мной в главной роли – в роли неудачника. иногда смеялась мне прямо в лицо – потом манила, улыбалась, звала с собой на вечеринку. я радовался, бежал следом, - а она уходила с другим парнем, помахав на прощание рукой. это могло бы длиться вечно. мне было больно, но я прощал, бегал за софией, как послушный щенок, готовый лизать подошвы обуви своей хозяйки. как же нелепо! теперь я понимаю её лучше, чем тогда понимал себя самого. девушка только скучала, только хотела над кем-то посмеяться. и я благодарен небу, что надоел ей слишком скоро – скорее, чем стал всеобщим посмешищем. софия доходчиво объяснила мне, что пора перестать обрывать её телефон бесконечными звонками, что хватит преследовать её, ждать возле дома, сидя до позднего вечера на газоне… и я внезапно всё понял. тогда я ревел, как маленький, в первый и в последний раз в своей относительно взрослой жизни. я вернулся домой как в тумане, упал на кушетку в гостиной и начал плакать. ты тогда был рядом. в последний раз я доверился тебе – рассказал всё, ища сочувствия и поддержки. и хотя я уже тогда был довольно холоден с тобой, ты понял, принял меня. просто молчал. просто позволил мне выплакаться на твоём плече, утешал меня – тихо, без слов. только лишь взглядом, прикосновением. я уже тогда почти ненавидел тебя. как же мне сейчас стыдно вспоминать об этом, стыдно, потому что теперь ты стал для меня чужаком - противником, врагом, но всё ещё продолжаешь носить в себе эту мою тайну. самую болезненную тайну, но, тем не менее, благополучно позабытую…

если теперь я уколю тебя недостаточно больно, ты будешь любить меня только сильнее. ты всё ещё мой близнец, и я вполне уверен, что так и будет, я могу чувствовать твою логику. ведь с каждой мелкой раной, которую наносила мне софия, я любил её ещё крепче. поэтому я должен быть жесток, возможно, слишком. нужно разобраться со всем этим дерьмом одним махом, скорее освободиться – раз и навсегда… ради нас. ради себя. к тому же,… это должно быть приятной процедурой, ведь ничего не изменилось и я всё ещё ненавижу тебя, так?..
Я быстро собираю твои вещи в сумку – запихиваю тетради, книжки, раскатившиеся по всей комнате карандаши и ручки, косметику. Я вовсе не стараюсь, чтобы это выглядело аккуратно. Мне нужно только вернуть тебе твои откровения, твою тайну. Наконец, всё собрано. Сумка выглядит гораздо толще, внутри царит полный беспорядок, но мне совершенно безразлично. Наоборот, это вполне соответствует моим планам. Ещё раз оглядываю комнату, чтобы убедиться, что не забыл упаковать ни одной вещи из твоего девичьего барахла, потом решительно направляюсь к выходу, в голове уже складывается ясная и чёткая схема того, что я намереваюсь делать. Рывком распахиваю дверь собственной комнаты – и замираю на пороге. Ты стоишь прямо напротив меня с поднятой рукой, готовый стучать. Выстроенные мною планы сразу рушатся и рассыпаются в прах, но ненадолго. Я улыбаюсь тебе - медленно, немного хищно. Возможно, так будет даже удобнее. Перенести место спектакля на родную территорию.

- Моя сумка, она… - твой голос обрывается на довольно высокой ноте, когда ты видишь в моих руках своё потерянное сокровище. Думаю, ты уже заметил перемену, произошедшую с объёмом твоего рюкзака. Знаю, ты серьёзно обеспокоен, но скрываешь это: всего только на секунду плотно смыкаешь веки и вздыхаешь отрывисто, но через мгновение снова смотришь на меня. Твой взгляд ясен, однако зрачки лихорадочно блестят. Повисает тягучее молчание.

Вижу, ты уже привёл себя в порядок. Смыл размазавшуюся, растекшуюся косметику, обработал, как умел, свои раны. Волосы, влажные после душа, послушно обрамляют твоё всегда бледное лицо, теперь "украшенное" на скуле расплывчатым синеватым пятном ушиба. Ты сменил грязную, порванную одежду, и теперь я отчётливо вижу, что сквозь светлую ткань твоих домашних джинсов на коленях неумолимо проступают малозаметные красновато-бурые разводы крови.

Я снова улыбаюсь тебе. И по моей улыбке ты уже что-то понимаешь, ты внезапно начинаешь избегать моего прямого взгляда, как-то сразу сутулишься, теряешься, стоя всё ещё в дверном проёме. Твои тонкие длинные пальцы нервно теребят краешек той самой - твоей любимой - чёрной футболки с изображением сердца, опутанного ветвями терновника. Расслабленность исчезла, сменилась напряжённой натянутостью.

- Ну заходи уже! – я почти смеюсь, отступая от дверного проёма и освобождая для тебя путь. Я чувствую себя сильнее: я видел все твои карты, а ты всё ещё пребываешь в блаженном неведении. Козыри мои. Я пользуюсь этим преимуществом, наслаждаюсь своей силой, собираясь сделать тебе больно. Ты действительно заслуживаешь этого, теперь-то я точно знаю. Мне не придётся впоследствии искать для себя оправданий, пытаться объяснить себе, в чём ты не прав. Ты виноват передо мной в своей почти что святости, глупости, в том, какие чувства ты испытываешь ко мне. Ты заслужил наказания и тем, какие мучения заставил меня пережить в несколько последних бесконечно длинных минут безотчётного отвращения и страха – почти предсмертного, ледяного, болезненного.

Ты киваешь и несмело проходишь мимо меня в комнату, осматриваясь. Твой лёгкий запах на секунду обдаёт меня новой волной тревоги и беспокойства, но я умею владеть собой. Давно ты не был здесь. Тут мои владения, порог этой комнаты в последний раз ты переступил, должно быть, около года назад. Слишком давно… Всё ещё единственным источником света в комнате является тускло горящий ночник. Меня забавляет мысль, что атмосфера полумрака и тишины, такая хрупкая, таинственная, - на самом деле удивительно романтична. По стенам скользят тени, за приоткрытым окном шумит ветер, раскачивая голые ветви деревьев, перебирая складки лёгкой белой занавески. Эта атмосфера должна нравиться тебе, моему близнецу. Чувствую, как вдоль позвоночника поднимается противный холодок. Я усилием воли подавляю это ощущение, снова возвращаюсь к наблюдению за собой. Мне кажется, или я вижу за твоими опущенными длинными, чёрными и без косметики ресницами отблеск затаённой, тщательно спрятанной ото всех надежды? Мне становится совсем холодно, несмотря на теплоту мягкого шерстяного свитера.

Тем не менее, я тихонько притворяю дверь и протягиваю тебе опухший рюкзак. Ты принимаешь его, медленно, неуверенно, с сомнением посматриваешь на меня, словно испуганный зверёк, готовый в любой момент сбежать, сделай я всего один неосторожный шаг. Но ещё рано. Мой взгляд падает на твои руки, крепко сжимающие ремень сумки. Да, твои руки… Это ещё один повод ненавидеть тебя. Казалось бы, мы близнецы, но твои руки совсем не похожи на мои – они такие тонкие, нежные, гладкие, только лишь слегка тронутые загаром, не в пример моим – шершавым, не слишком ухоженным. Впрочем, я считаю, что вполне достаточно всего-то регулярно стричь ногти. Чёрт, никогда не опущусь до того, чтобы сделать себе маникюр!

Ну что же, ты собираешься и дальше молчать?.. Видимо, так.
- Я читал твой дневник, - приходится разрушить тишину. Ты вздрагиваешь, словно от грохота близкого выстрела, но уже следующее мгновение обрушивается на нас ещё более густым, напряжённым беззвучием. Слышно даже, как к соседнему дому подъезжает автомобиль, тихо шурша шинами по гравиевой дорожке, сигналит несколько раз, затем всё снова затихает. Посёлок давно спит, видит, должно быть, десятый сон. Но сегодня мне предстоит решить дела поважнее, чем просто выспаться. Ты молчишь, лишь побледнел ещё сильнее, если только это вообще возможно. Но теперь твои глаза уже устремлены на меня. Ты смотришь внимательно, выжидая. Глаза, выразительные и яркие даже без косметики, блестят, будто ты пылаешь изнутри, пытаясь этим своим затаённым огнём прожечь меня насквозь, узнать мои скрытые мысли. Твой взгляд испытывает меня, сомневается, просит не тянуть, не томить тебя мучительным ожиданием. Что же, волнуйся, ведь это моя игра, братишка, в ней предусмотрен только один проигравший – и это определённо буду не я…

Знаю, ты понимаешь, что я жду твоих слов, твоей реакции на свою недавнюю реплику, но ты молчишь. Ты жалок, напуган, тебе очень неприятно и страшно, не понимаешь, что сказать, куда деться, потому только продолжаешь смотреть. Но я не мама, не отчим, я слишком хорошо знаю тебя, знаю, почему ты так буравишь меня взглядом – это только блеф, только попытка спрятать настоящие чувства за дерзким, холодным фасадом. Мне почти жаль тебя – ты никогда не достигнешь такого мастерства в сокрытии своих истинных эмоций, как я. Потому я вовсе не боюсь твоего огненного взора, я не позволю тебе быть сильнее. Я докажу тебе, что ты уязвим, что далеко не совершенен!

Усмехаюсь бесчувственно, только уголками губ: не хочу, чтобы ты преждевременно понял, о чём я думаю. Оказывается, очень забавно следить за тобой, зная о твоих чувствах. Мерзко, но любопытно. Возможно, после я возьмусь за изучение тебя. Будешь моей лабораторной крысой, братик… Моя улыбка становится шире, но я всё ещё не пускаю в неё ни оттенка чувства:

- Знаешь, а ведь ты в чём-то прав… - я подхожу к тебе ещё ближе и останавливаюсь в полушаге. Ты чуть отшатываешься назад, но не отступаешь, с трудом сглатываешь, растерянно глядя на меня. Ты взволнован, лихорадочный блеск твоих тёмно-шоколадных глаз выдаёт твои эмоции сполна. Я отмечаю, как до белизны в суставах напряглись твои тонкие пальцы, стискивающие ремень сумки, как твоё тело мелко дрожит. Я улыбаюсь тебе своей ленивой, скучающей улыбкой. Знаю, мои девушки находят её соблазнительной, но мне всё равно. Ты ведь тоже знаешь меня и, наверное, именно поэтому не сможешь угадать мой следующий шаг. Спектакль начался.

Я ступаю ещё ближе, впервые спустя неизмеримо долгое время, касаюсь тебя, но не так, как прежде – иначе: моя ладонь легко, нежно гладит твоё лицо, минуя ушиб, медленно ласкает бархатистую кожу шеи, спускается чуть ниже, к ключицам, отдыхает на плече. Я с любопытством наблюдаю, как тебе недостаёт воздуха, как резко расширяются твои изящно очерченные ноздри, как подрагивают веки и, в конце концов, совсем закрываются, пряча от меня твой слегка затуманенный, отрешённый взгляд. Лихорадка всё заметнее, гладкая кожа твоих безупречных рук покрывается мурашками, тонкие светлые волоски поднялись дыбом. Неужели причина всех этих перемен – во мне, в одном моём прикосновении? Я чувствую власть над тобой, почти что безграничную, и от этого ощущения мне сразу становится теплее, несмотря на отвращение, на ненависть, которые я к тебе питаю. Ты не видишь моего лица, и это хорошо. Ведь я во что бы то ни стало хочу продолжения игры, которая в конечном счёте должна уничтожить тебя, я жестокая ухмылка, против воли застывшая на моих губах, конечно, будет понятна тебе слишком хорошо. Но твои глаза крепко зажмурены, и я наслаждаюсь победой, триумфом. Наконец-то я сломаю тебя, разрушу до основания твой собственный маленький мирок, одновременно разорвав связывающую нас нить, ведь теперь в моих руках твоя тайна… Такая нелепая… И такая губительная для тебя.
Я наклоняюсь ближе к твоему лицу, чувствую щекой твоё прерывистое, горячее дыхание. Ты удивляешь меня всё больше. Я боюсь рассмеяться от этой твоей наивности, слабости передо мной! Потому я тоже закрываю глаза, пытаюсь отвлечься от того, кто именно стоит рядом. Чтобы хорошо играть роль, нужно хотя бы на секунду поверить в неё, даже если это так… ужасно. Всё оказывается не так-то сложно: ты пахнешь совсем как девчонка, только что вышедшая из душа. Не такой уж плохой запах, в конце-то концов!

Ты тоже чувствуешь моё дыхание, стремишься прильнуть ко мне, и я на секунду позволяю тебе сделать это, осязая обжигающую теплоту твоего хрупкого тела, вдыхая твой сладкий аромат. Твои влажные волосы щекочут моё лицо, боюсь чихнуть. В следующее мгновение я, почти касаясь губами твоего уха, шепчу:

- Да, Билли… Ты прав в одном… - твоё дыхание на миг восторженно обрывается, я собственной кожей чувствую бешеный ритм биения твоего сердца. Да, теперь!

Я резко отталкиваю тебя, отступая на шаг. Свет ночника падает на моё плечо. Смотри, ты всё поймёшь и без слов! Но всё же я должен закончить фразу, чтобы её смысл глубже отпечатался в твоём сознании:

- Ты прав в том, что – конечно же! – я ненавижу тебя, ненавижу сам факт того, что ты существуешь!

Ну вот, представление удалось как нельзя лучше. Ты похож на рыбу, выброшенную не берег волной: только нелепо хватаешь ртом воздух, будто пытаешься что-то ответить, смущённо краснеешь, всё ещё не веря мне, ты отрицательно качаешь головой, будто отказываясь понимать то, чего не в силах изменить. В твоих широко распахнутых глазах – чистое страдание. И мне определённо нравится видеть тебя таким – беспомощным, несчастным. Я люблю в тебе этот страх, эту бледность, это отчаяние. Я люблю их, потому что ненавижу тебя самого.

Однако, вопреки моим ожиданиям, ты не плачешь, не кричишь на меня, не задаёшь никаких вопросов. Несмотря на девичью наружность, ты не теряешь гордости, своей своеобразной силы. Только крепче сжимаешь в совсем побелевших пальцах злополучный рюкзак и молнией вылетаешь наружу. Через всего несколько секунд спящий дом сотрясается от звука захлопнувшейся двери твоей комнаты. Я стою молча, самодовольно улыбаясь. Твоё тепло развеялось, но память о нём почему-то осталась.

Теперь ты можешь реветь в своё удовольствие. В твоей комнате орёт музыка, но мне не нужно ничего слышать, чтобы знать, что ты теперь делаешь. Должно быть, ты свернулся клубочком на своей кровати, накрылся с головой одеялом и, словно маленький ребёнок, просто захлёбываешься рыданиями. Ты знаешь, что я совершенно серьёзен, что мне не жаль тебя, что твои слёзы только раздражали бы меня, решись ты плакать передо мною. Поэтому ты там один. Пытаюсь понять, что ты можешь теперь чувствовать. Боль, унижение? Растерянность? Ты не знаешь, как дальше жить со мной под одной крышей? А веришь ли, я ведь тоже не знаю… Но мне легче. Это же не моя тайна была раскрыта, выпотрошена, растоптана, как тот алый цветок на картине в твоей комнате… Я понимаю, что сделал тебе больно, слишком больно, чтобы это можно было простить. Я играл тобой, твоими чувствами. Обманывал и насмехался над тобой. Ведь я… по-прежнему… ненавижу тебя. Но хватило ли этого? Ты не позволишь мне видеть, как ты страдаешь. Но я надеюсь, я почти уверен, что ты сломлен, и это приносит мне ни с чем не сравнимое удовольствие и даже какое-то неестественное, бесконечное умиротворение.
Как же медленно, однообразно тянется теперь время!.. С того дня, с момента нашего маленького спектакля, всё изменилось, всё стало именно так, как я хотел. Ты перестал лезть ко мне со всякими дурацкими разговорами, больше не изводишь своими пронзительными взглядами – только упрямо опускаешь глаза, если мы случайно встречаемся в школе или дома – в кухне, в холле. Ты избегаешь меня, ты постоянно возвращаешься после занятий один, автобусом – сам просил разрешения на это у матери, и она не нашлась, чем возразить в ответ на твою просьбу. Странно, однако, что она не обратила должного внимание на твоё плачевное состояние в тот самый вечер. Иначе, пожалуй, я не был бы так благополучно избавлен от твоего присутствия в автомобиле вечером. Теперь после школы у меня всегда остаётся много времени для Марисы. Кажется, тут назревает что-то серьёзное…

Не удалось избавиться от твоего общества только в одном случае. Каждое утро для тебя, я знаю, отныне истинная пытка, потому что ты вынужден проводить почти полчаса рядом со мной в автомобиле по дороге в школу. Это последняя возможность для меня дальше изучать то, как ты себя чувствуешь, как продолжаешь вести себя. Надо отдать тебе должное, ты пытался избавиться и от этой моей вынужденной услуги. Но ты уж слишком много времени проводишь утром перед зеркалом в ванной, укладывая волосы и создавая свой фирменный боевой рассказ, свою маску благополучия и независимости. Я понял, так ты хочешь показать, что ничего важного не случилось, потому не можешь отказаться от своего ежедневного ритуала. Хотя ты честно один раз постарался добраться до школы автобусом, лишь бы не оставаться со мной наедине в очень тесном для нас двоих пространстве моей машины. Но, опоздав на весь первый урок, быстро отказался от этой неудачной идеи.

Я всегда улыбаюсь, когда веду машину. Ты похож на живой клубок нервов, тебя неизменно лихорадит. Я замечаю, что теперь тебе гораздо сложнее быть рядом со мной, чем мне – с тобой. Мы не заговаривали о произошедшем, впрочем, мы и словом не обмолвились с того самого мгновения: ты упорно хранишь молчание, да и я, собственно, вовсе не намерен его нарушать. Мы и прежде обычно не вели с тобой долгих бесед, я считал это своим достижением. Ничего не изменилось с тех пор, только вот эта тишина почему-то задевает меня… Однако я вовсе не задаюсь вопросом, ненавидишь ли ты меня – я полностью заслужил твою ненависть, и ты должен быть совсем ненормальным, если всё ещё не чувствуешь этого.

Но почему теперь, когда я добился своего, когда получил твою ненависть вместо почти что предложенной любви, почему я не испытываю того радостного чувства, которого ожидал? Почему мне становится так смертельно, невыносимо скучно? Мне отчего-то неприятно, обидно, что ты совсем замкнулся в себе, я больше не вижу твоих истинных эмоций – только одновременно нервозность и холодность. Это угнетает меня, как и омерзительное знание того, что ты, мой собственный брат, мог каким-то непостижимым образом влюбиться в меня. Я не осознал этого сразу в полной мере, не имел достаточно времени, чтобы поразмыслить, но чем больше я теперь думаю, тем более жутко мне становится. Всё вдруг стало на свои места, выстроилось в единую цепочку. То, что я прежде считал лишь твоими странностями, не заслуживающими никакого внимания, теперь стало осмысленным, словно с моих глаз – как ни банально это звучит – сорвали темное покрывало. И твои пронизывающие взгляды украдкой, и твои якобы случайные слова, прикосновения, и то, как ты упорно выгораживал меня, заступался, оправдывал все мои нападки, терпел оскорбления – молчаливо, с какой-то покорностью и безысходностью. Ты так сильно меня любил?.. Я не говорю "любишь", потому что теперь это уже невозможно, однако прежде… От одних этих мыслей меня бросает в дрожь. Неужели такое действительно возможно? И иногда смотреть – просто смотреть на тебя, зная всё это – становится совершенно невыносимо. И всё же я стараюсь забыть о худшем, и временами мне даже это удаётся…

Только до сих пор существуют вопросы, так и оставшиеся без ответов, задачи без решения. Это была любовь? Ты мой близнец, у нас одна кровь, одна нервная система, могу ли и я почувствовать то же самое? Боже, нет… И – главное – если я разрушил твои надежды, превратил твой мир в жалкие руины, почему ты всё ещё не теряешь этой своей гордости, таящейся в твоих жестах, взгляде, походке? Почему ты всё ещё кажешься мне таким сильным?!
Изменения внешней стороны жизни оказались слишком незначительными. Я был бы вовсе разочарован, если бы не одно обстоятельство. Мне бросилось в глаза только то, что через несколько дней после нашей небольшой игры ты купил себе широкие напульсники, начал обматывать запястья браслетами, всякими верёвочками и цепочками, хотя раньше я не замечал за тобой стремления скрывать свои красивые руки от чужих взглядов. Наоборот, ты гордился ими. Что же могло вызвать такие перемены? Пытался ли ты резать вены? Это единственная логичная догадка, которая приходит мне в голову. И что тогда? Ты хотел уйти из жизни, но не хватило смелости, или ты просто выжигаешь физической болью свои недуманные душевные страдания? Я пытаюсь убедить себя, что мне совершенно безразличны эти вопросы, но никакие внутренние диалоги, никакие уговоры и логические соображения не действуют. Мой взгляд неизменно прикован к твоим рукам, мои мысли постоянно вращаются только вокруг тебя. Я знаю, что не могу противиться этому: мне слишком любопытно, насколько сильно подействовало на тебя моё небольшое представление, смог ли я сломать твой хрупкий мирок, в котором ты запер себя наедине со своими глупыми чувствами, чтобы вечно оставаться таким же совершенным, идеальным, сильным, чтобы быть лучше меня. Или чтобы добиться ответной любви? Я вздрагиваю от этой мысли, словно от лёгкого электрического разряда. Кто знает?.. Мне противно думать об этом…

Итак, вся моя жизнь замерла в середине непрерывного потока вопросов. Однако я начинаю получать ответы на некоторые из них. Сегодня утром я заметил шрамы на твоих запястьях, когда ты задумчиво поправлял свои напульсники. Одни из них старые и почти зажившие – только белые полоски, другие – свежие, даже слегка кровоточащие. Я смотрел, как завороженный. Теперь мне известно, что ты не собираешься совершать самоубийство: слишком сильный для этого, недостаточно безумный. Неужели ты всё же собираешься бороться… за меня? После всего?.. Ты ранишь себя, заглушаешь минутной болью все остальные чувства, более длительные, навязчивые, неотступные… Я ловлю себя на отвратительной мысли, что хотел бы хоть раз увидеть, как ты делаешь это. Я давно не ищу объяснений или оправданий своим чувствам или желаниям, я знаю, что почти умер изнутри, по крайней мере, настолько опустел, что просто нуждаюсь заполнить эту продуваемую холодными сквозняками, мёртвую бездну какими-нибудь сильными, острыми эмоциями. Даже негативными. Даже страхом, болью, отвращением, жалостью… О, как давно я не ощущал ни жалости, ни сострадания! А ведь раньше мог… Почему всё произошло так незаметно? Вдруг я смог бы остановить этот процесс омертвения, превращения моей души в голую пустыню? Или же это было неизбежно? Будто между нами, как в единой духовной системе, действует этот нелепый закон сохранения… Пока мои чувства иссякают, улетучиваются, ты просто не можешь справиться с переизбытком своих, не так ли? Страшно… Вернее, было бы страшно, однако во мне - только нервное возбуждение, лихорадочное стремление заполнять себя, волновать себя, получать свежие эмоции, знать, видеть… Да, я хочу видеть, как лезвие мягко входит в твою тонкую, гладкую кожу, оставляя за собой след - лишь алую ниточку, от которой через секунду отделяются густые капли твоей крови. Я хотел бы быть тем единственным, кроме тебя, человеком, кто смотрел бы, как льётся твоя кровь – твоя жизнь. Я хотел бы, чтобы ты доверил мне это сокровенное знание, ведь именно я – первопричина твоих переживаний, настолько болезненных, что ты заглушаешь их собственной физической мукой. Ты становишься слабее? Или это мне только кажется?..

Мысли путаются. Я теряюсь. Всё, что прежде имело какой-то смысл, потеряло его. Зачем я делаю это, почему? Не знаю… Я почти не помню первоначальной мотивации, поводов, которые толкали меня вперёд. Остаётся только безотчётное желание продолжать, утолять этот странный голод, необходимость впитывать душой твоё страдание. Моя жизнь замыкается на тебе, на стремлении увидеть тебя слабым… Что-то произошло со мной – ещё не знаю что. Как и не знаю, к чему это всё может меня привести… Хорошо одно – подобные мысли мучают меня слишком редко…
Сегодня я знаю, я уверен, что ни в коем случае не пропущу спектакля, а иначе я начинаю чувствовать себя проигравшим в собственной игре! Наступил вечер, и мне даже пришлось отказаться от запланированной встречи с Марисой, потому что уже некоторое время я следил за тобой и, кажется, научился понимать, когда приближается нужный момент.

Так, ты не знаешь, что я дома. Для этого пришлось изобразить спешку, сборы, поиск ключей от автомобиля. Играя радостную суету, я проносился перед тобой, застывшим на диване в гостиной, одновременно наблюдая, какой эффект на тебя производит эта моя беготня. Наконец, я хлопнул дверью в холле, выждал несколько минут, тихо вернулся. Так и есть: гостиная опустела. И вот уже десять минут ты находишься в ванной комнате, оттуда не доносится ни единого звука. Только совершенно бесшумно прижав ухо к холодной глянцевой поверхности двери, я слышу твоё равномерное, тяжёлое дыхание. Чувствую, как нервно дрожат мои руки – от нетерпения, от странного, противоестественного беспокойства. Отступаю, несколько секунд глубоко вдыхаю переработанный кондиционером воздух коридора, успокаиваюсь. Обхватываю ладонью гладкую хромированную ручку двери, без стука, без предупреждения открываю. Твои карие глаза – это первое, что я вижу: они огромные на бледном, узком лице, затуманенные и не выражают почти ничего, только смутный оттенок удивления.

- Что тебе нужно? – твой голос хриплый, равнодушный, в нем не звучит привычной для тебя теплоты, мягкости, вкрадчивости. Но я молчу, пропуская мимо ушей твой вопрос, и тебе, очевидно, ещё не скоро удастся получить ответ. Мой взгляд блуждает, стараясь охватить всё разом. Раковина залита кровью, твои руки тоже испачканы ею едва ли не до локтя, тёмные струйки непрерывно сочатся из старой, в который раз разрезанной раны и густыми рубиновыми каплями падают в водосток, словно рассыпавшиеся бусины из порванного ожерелья. В нос с тёплой волной влажного воздуха ванной ударяет кисло-сладкий, медный, одуряющий запах. Ты, прослеживая направление моего взгляда, медленно опускаешь глаза, смотришь на свою кровоточащую руку, постепенно понимая, что происходит, осознавая, что я – рядом.

Я запираю за собой дверь, мы остаёмся вдвоём в тесной комнатке. Но ты почти не обращаешь на это внимания, ты совершенно безразличен. Неужели тебе всё равно, что я стал свидетелем твоей слабости? Или для тебя уже просто не имеет значения, что я подумаю о тебе? Неужели ты решил выйти из игры до того, как естественным путём придёт финал?

Ты неспешно, неохотно открываешь кран. Шипящий поток воды разбавляет кровь до светло-рябиновой, быстро возвращая раковине её глупую белизну. Неловкими, неверными движениями ты крепко обматываешь запястье полотенцем, без единой эмоции на лице, без оттенка неудобства, видимо, настолько привыкнув к боли, что потерял её ощущение. Теперь ты тяжело вздыхаешь, вновь тускло обращаешься ко мне:

- Ну что, увидел? Теперь уходи, - ты продолжаешь неподвижно сидеть на краю ванны и смотреть на меня так, словно смотришь сквозь мутное стекло – напряжённо, однако почти бессмысленно. Я отмечаю, что следы твоей драки, случившейся накануне нашего прошлого разговора, уже исчезли, только над бровью красуется едва заметный рубец, и на губе в месте, где она была рассечена, осталась красная полоска, заметная лишь на фоне почти бескровной, белой кожи лица. Ещё я замечаю, что внутри меня всё дрожит, мелко, навязчиво, холодно, как от страха, словно маленькие льдинки покалывают каждый нерв. Но я не намерен уходить. Я увидел твою кровь, увидел, как ты обезображиваешь себя, делаешь так, чтобы на твоей безупречной, прекрасной молочно-белой коже оставались уродливые шрамы. Мне это льстит. Я знаю, что проник в святая святых, что чувствовал твоими чувствами, но… Но я не испытываю радости. Почему, чёрт возьми, я не испытываю радости, когда ты страдаешь? Почему я вовсе не так представлял себе эту сцену? И почему ты такой отрешённый? С тех самых пор, как я узнал о природе твоих неестественных чувств, я ждал от тебя проявления каких-то эмоций, любых, самых разных, от ярости до безнадёжности, но ты холоден, ты закрыт для меня…
Я осторожно сажусь рядом с тобой на краешек белой роскошной ванной, не отрывая взгляда от твоего лица, стараясь не обращать внимания, что белое махровое полотенце, обмотанное вокруг твоего запястья, медленно, неотвратимо окрашивается в насыщенный алый цвет. Моя голова начинает слегка кружиться от интенсивного опьяняющего запаха крови, а к горлу неожиданно резко подкатывает тошнота. Ты смотришь на меня уныло, со скукой. Ты ведь понимаешь, что я только лишь продолжаю играть, братишка? Наверное… Хотя, знаешь, я постепенно устаю от этого. Становится сложнее дурачить тебя, всё бессмысленнее… Моя ненависть как-то незаметно переросла в непрерывное раздражение, ты становишься навязчивой идеей, манией, но я никак не пойму, что же делать дальше, как быть?

Я бережно отвожу от твоего лица жёсткие пряди залитых липким лаком волос, слегка дотрагиваюсь кончиками пальцев до нежной сливочной кожи твоей щеки, почти любуясь тобой, зачарованно следя за своими движениями… Я не могу бросить игру, не пройдя все туры до конца. Но ты отшатываешься, будто моё прикосновение ударяет тебя током или жжёт кислотой. Ты боишься меня? Или уже выучил истину о том, что все эти игры не приведут тебя ни к чему, кроме боли и очередного разочарования? А жаль… Ведь где-то в глубине души я надеялся, что ты мог бы снова довериться мне, оступиться – теперь, прямо сейчас. Да, я хотел этого. Для чего? Чтобы банально повторить ту же самую старую шутку? Пожалуй… Но ты не так уж наивен, братик. Тем более что ты знаешь меня слишком давно, слишком хорошо…

Я беру твои руки в свои, игнорирую твой протестующий возглас, пытаясь отвлечься от мерзкого ощущения под своей ладонью полотенца, теплого от пропитавшей его крови. Мне интересно, чувствуешь ли ты боль, слабость, хоть что-нибудь? Твои глаза пустые, лицо бледно, губы совершенно белые, и только место шрама выделяется алой полоской. Я заставляю тебя встать вместе со мной, непрерывно глядя в твои почти стеклянные зрачки. Я не выношу этого выражения твоих густо обведённых чёрным карандашом глаз: ты смотришь сквозь меня, смотришь и не видишь. Оттого ли эта растерянность, что ты потерял много крови? Или же ты просто не хочешь смотреть на меня? Ты наконец-то начал ненавидеть меня так же, как я – тебя? Или даже сильнее?

В любом случае, мне жизненно необходимо стереть это бесчувственное выражение с твоего лица. Прямо сейчас! Мне почти дурно, мысли путаются и стираются. Я отпускаю твои мягкие, безвольные руки, кладу ладонь на твой лоб. Он прохладный и слегка влажный, но ещё приятный на ощупь. Ты всё же сдаёшься, закрываешь глаза, совершенно усталый, измученный, словно вместе с кровью вытекла часть твоих жизненных сил. Несмотря на твою молодость, юность семнадцати лет, в эту секунду ты кажешься мне безумно старым. Когда ты снова находишь в себе силы поднять отяжелевшие веки, когда смотришь на меня, в твоих глазах безнадёжность:

- Зачем ты продолжаешь мучить меня? Тебе ещё мало всего этого? – твои губы шевелятся почти беззвучно, совершенно сухие, и твой шёпот – только дуновение воздуха, похожее на шорох осенних листьев под ногами. Твой тон заставляет меня зябко поёжиться, во мне вздымается неприятное чувство, до боли напоминающее страх, кажется, моё тело покрывается холодной испариной. Как прекратить – наконец – всё это?! Как ты успел за такой короткий срок из ничего не значащего для меня ничтожества превратиться в центр всей моей жизни? Как?! Я ненавижу тебя, слышишь, ненавижу!

- Пошёл к чёрту! – мои мучения рвутся наружу с этим криком, я с силой отталкиваю тебя в сторону, впадая в какое-то исступление. Ты не сопротивляешься, впрочем, как и всегда. Вдруг раздаётся звон, хруст разбитого стекла, и это немного отрезвляет меня. Я понимаю, что толкнул тебя к стене, ты сильно ударился затылком о зеркало, висящее на ней. Я замираю в испуге, но ты, кажется, разучился испытывать боль – только недоумённо, с искренним удивлением смотришь то на меня, то на разбитое зеркало за плечом. На его стеклянной поверхности сеточка трещин, похожая на паутинку, и лишь острые края, торчащие, как маленькие зубки хищника, окрашены красным. Ужасно, бесконечно долго, как в замедленной перемотке киноплёнки, ты касаешься своего затылка, затем смотришь на кончики своих тонких белых пальцев, увенчанных бурыми каплями крови, похожими на малиновое варенье.

Мне становится совсем дурно. Как тошнотворно… Слишком много крови за один только вечер, слишком много боли.

- Плохая примета… Разбитые зеркала, - улыбаешься ты. Что-то вдруг изменилось. В позе, в твоём внезапно ожившем взгляде, где читается какая-то новая эмоция, новое понимание. И ещё это твоя мертвенно-бледная, жуткая улыбка на бескровных губах. Сумасшедший! Боже, как тесно!..
Я с грохотом распахиваю дверь ванной, выбегаю наружу, жадно хватая ртом воздух. Боюсь, что меня сейчас стошнит. Бегом по коридору мимо наших комнат, цепляюсь за угол, скорее, ещё скорее, вниз по лестнице, мимо напуганной матери, через холл – быстрее на улицу. Я бегу всё дальше от тебя, словно от погони, но мне кажется, что вся моя одежда, даже моя кожа пропахла твоей кровью: её приторно-сладкий, металлический запах преследует меня. Шлёпаю по ледяным лужам, вода заливается в кроссовки, но мне всё равно. Лишь бы смыть этот запах, лишь бы избавиться от него… Ради этого я готов хоть сорвать с себя собственную кожу, если она действительно навсегда пропиталась им…

Уже в конце посёлка, в самом низу улицы, на перекрёстке, где всегда останавливается городской автобус, я перехожу на шаг, чтобы перевести дух. Безлюдно, и я радуюсь этому как никогда. Лёгкие горят, в грудной клетке – пульсирующая боль, перед глазами плывут тёмные круги. Если бы я умел, я бы, возможно, плакал. Тебе, например, дана эта способность, и здесь ещё один повод завидовать… Кто ты такой, в конце концов? Что ты делаешь со мной? Кто из нас и кому причиняет страдания? Я уже ничего не понимаю, я сам загнал себя в ловушку, сам развязал эту игру… Я запутался… И больше не хочу… этого…

Холодный осенний ветер, смешанный с колючей моросью, постепенно помогает мне остыть. Я вспоминаю, что одет только в бесформенные, но от этого вовсе не тёплые штаны и в лёгкую футболку. Вода хлюпает в обуви, становится очень холодно, дреды намокают и тяжелеют. Тошнота отступает, возвращается утерянная на время способность думать относительно спокойно. Поворачиваю, пока не простудился, неторопливо шагаю по тротуару, минуя лужи, в сторону дома. Ветер словно выдувает из головы лишние мысли. И это хорошо: я не хочу думать о тебе, о том, как быть дальше. Я просто ненавижу тебя так сильно, что от одного воспоминания о недавнем мои внутренности завязываются в болезненный узел, мне становится страшно. Даже слишком страшно. Я помню твою последнюю полубезумную улыбку. Что же, если ты попытаешься казаться спокойным, я, пожалуй, тоже воспользуюсь твоей мудрой тактикой. Лишь бы прекратить это. Любым доступным мне способом.

Вернувшись домой, я - как могу тихо - чтобы никого не потревожить, не застать, надеваю куртку, беру с полки ключи от автомобиля и уже по пути в гараж набираю номер Марисы. Знаю, она будет рада. А ты… ты не испортишь мне жизнь, я не позволю. Завтра суббота, выходной, и эту ночь я проведу вне дома, подальше от отвратительных переживаний последнего часа. Подальше от тебя. Осталось только сочинить подходящую отговорку для матери…
Я возвращаюсь только утром. В автомобиле тепло, потрескивает радио, не поймавшее ни одной волны, о ветровое стекло размазываются редкие крупные капли дождевой воды. Никакой подходящей отговорки так в мою утомлённую голову и не приходит. Не знаю, что именно я скажу матери по поводу своего ночного отсутствия, однако… будь что будет! Почему-то сейчас это всё мне удивительно безразлично. В душе пустота, в мыслях сквозняк, тело приятно расслаблено. Хочется лечь, дождливая погода только благоприятствует сонному, спокойному настроению. Наконец, я въезжаю в наш посёлок. Шины шуршат по асфальту, из-под колёс во все стороны разбрызгиваются лужи. Я действительно не хочу домой, стараясь отвлечься, мои мысли возвращаются к Марисе.

Мариса замечательная девушка, чувствительная, добрая, не стерва, но и не синий чулок. Нам было хорошо вдвоём, но… но мне придётся как можно скорее порвать с ней. Лучше бы сделать это постепенно, чтобы сохранить дружеские отношения. Только не знаю, как получится на самом деле… У Марисы красивые, глубокие карие глаза и от природы иссиня-черные прямые волосы, которые она носит распущенными. Её руки очень нежные, тонкие и мягкие, но, чёрт возьми, когти острые, как у дикой кошки. Должно быть, царапины на моей спине заживут ещё не скоро, спустя много времени после того, как мы расстанемся. Но я никак не могу больше встречаться с нею. Вчера вечером… она открыла дверь, улыбнулась сладко, немного застенчиво, склонила голову чуть в сторону, спросила, почему я так поздно, почему не предупредил заранее, пригласила войти, объяснила, что родители уехали на неделю в столицу, позвала в комнату… Всё шло словно само по себе, по накатанной колее: скучно, но в меру пресно, чтобы не приелось с первых мгновений, привычно, однако одновременно всё-таки немного иначе, чем с другими. И вроде бы неплохо, но… когда мы остались наедине друг с другом, Мариса слишком напоминала мне о ком-то ещё. Держа её руку, глядя в её глаза, улыбаясь ей, целуя её, я не мог прекратить сравнивать, думать не о ней… О тебе… Я не мог сосредоточиться, не мог отдаться самому процессу - полностью, без остатка. Когда я окунался лицом в её пушистые, пахнущие дорогими духами локоны, я размышлял, каковы твои волосы, если касаться их так же. Я не мог отделаться от отвратительной мысли, что твои крашенные чёрным лаком ногти впивались бы в мою кожу точно так же, если не глубже. И когда я целовал Марису, я думал, что, должно быть, именно этого ты хотел бы от меня. Хотел быть на месте моих девушек. Эти мысли лишали меня всего удовольствия. Она спрашивала, всё ли в порядке, всё ли делает правильно… А я нервничал, раздражался… Необычайное сходство Марисы с тобой просто убивает меня, я хочу отделаться от этого навязчивого, ужасного сравнения, но никак не могу. Кто-нибудь, посоветуйте, как пропылесосить содержимое собственной, а заодно и твоей головы?! Иначе я скоро окончательно замучаю себя этими отвратительными мыслями…

Оставляю машину в гараже, неторопливо поднимаюсь на крыльцо, открываю своим ключом дверь. Первое, что бросается мне в глаза – записка перед зеркалом. Что же, к счастью, мне не придётся объясняться с родителями: они, оказывается, ещё вчера вечером уехали к своим друзьям на все выходные. С другой стороны, мы остались вдвоём в пустом доме. Раньше я был бы рад такому стечению обстоятельств, но не теперь. Ты, знаю, как обычно никуда не уйдёшь, будешь сидеть в гостиной, словно пустил там корни, а мне придётся два дня скитаться по квартирам и домам друзей, лишь бы не видеться с тобой.

Вешаю куртку возле двери, кладу записку на место. Сейчас-то я не должен бежать. Рано или поздно мы столкнёмся после вчерашнего: в конце концов, мы по-прежнему живём в одном доме. И поскольку встреча всё равно неизбежна, пусть лучше всё самое неприятное случится пораньше, не стоит тянуть. Я прислушиваюсь. Из кухни доносится шипение чайника, негромкая музыка. Потому я иду туда. И действительно, ты сидишь за кухонным столом, неспешно пережёвываешь свой подрумяненный тост, густо обмазанный шоколадным маслом, и шумно запиваешь вонючим зелёным чаем. Твои запястья надёжно скрыты напульсниками, веки только слегка тронуты карандашом. В общем, ты выглядишь умиротворённым, и это не изменяется, даже когда ты замечаешь меня – только приветливо киваешь, продолжая завтракать. У тебя на щеках лёгкий румянец от тёплого чая, к моему облегчению, ты уже не напоминаешь ту бледную, почти бесплотную тень, которой был вчера. Я сажусь напротив нерешительно, почти робко, будто на минуту мы поменялись ролями. Но нет, я не допущу этого всерьез, в реальности. Ты снова спокойно, тепло улыбаешься мне, пододвигаешь чашку с ещё горячим, дымящимся кофе и поджаристый тост. Всё именно так, как я люблю. Терпкий запах заглушает вонь от твоего мерзкого зелёного чая, приятно щекочет ноздри, но я не могу понять, что на тебя нашло. В ответ на мой удивлённо-испуганный взгляд ты только криво усмехаешься и говоришь почти весело:

- Не беспокойся, я вовсе не собираюсь тебя отравить, Том! Просто подумал, что твоя малолетняя девушка навряд ли покормит тебя утром, прежде чем указать на дверь. Я не прав? – ты щуришься забавно. Если честно, я почти забыл, как мило у тебя это получается. Как я и предположил, ты решил притворяться, будто ничего не случилось, будто не было этих двух, нет, почти уже трёх лет отчуждения и открытой ненависти с моей стороны? Что же, по совести именно я виноват перед тобой. Если ты сам предлагаешь такой выход, я готов попробовать склеить давно разбитое стекло. Хотя бы попробовать сделать это. Мне уже слишком надоели эти глупые, бессмысленные игры…
Я соглашаюсь. Благодарю тебя кивком, пододвигаю к себе завтрак. Всё действительно очень вкусно, однако мне вовсе не хочется есть. Совсем нет аппетита. Я изредка поглядываю на тебя из уголка глаз. На твоих губах играет рассеянная улыбка, ты спокоен – ни признака нервозности, тревоги, зажатости, которые неизменно находили на тебя в моём присутствии ещё вчера. Что так изменилось? Что такого я вчера сделал, чтобы так успокоить тебя? Ты тронулся рассудком или… или ты просто понял всё обо мне, смирился и… ты снова оказался сильнее? Лучше меня? Ты умеешь прощать, не так ли? И демонстрируешь, что я – не умею?.. Что же, я уже понял, что искать ответы бессмысленно, потому просто пытаюсь наслаждаться неожиданным покоем.

Несколько минут проходят в тишине, внезапно я замечаю, что ты становишься серьёзнее, твоя задумчивая улыбочка колеблется, на мгновение наморщиваешь лоб, а потом обращаешься ко мне:

- Послушай, Том… Я не дурак, я всё наконец-то понимаю. Ты ненавидишь меня, это ясный факт. Не стоит больше доказывать этого, вчера было вполне достаточно, - ты улыбаешься чуть застенчиво, почти виновато, слегка касаясь затылка. Отнимаешь пальцы от головы, кратко, печально смеёшься. Я совсем перестаю понимать тебя. Что же ты чувствуешь? Но ты тем временем продолжаешь свою речь: - Я понимаю всё, скажи мне только одно – за что? Почему ты так поступаешь со мной? Нет, не так… - ты обрываешь себя на полуслове, задумываешься ненадолго. – Я о другом. Ещё до того, как тебе случилось прочитать мой глупый дневник… Кстати, я не виню тебя за это. Возможно, моё любопытство тоже взяло бы верх… Но раньше, до этого, пока ты ничего не знал и, я уверен, не догадывался, почему же, Том?..

Ты замолкаешь, глядя на меня блестящими, умоляющими глазами. Я замираю в растерянности. Что я могу ответить? Мысли кружатся в голове в каком-то бешеном хороводе, смешанные с воспоминаниями. Сказать ли, что я ненавижу, потому что завидую тебе? Или… За то, что ты настолько совершенен? Ты сильный, в тебе в избытке всего того, чего недостаёт мне? За то, что ты лучше меня, но никогда действительности не стремился показать своё превосходство надо мной? Ненавижу ли я тебя за то, что ты никогда не давал мне повода ненавидеть? Или за то, что когда-то ты был нужен мне как никто другой, потому что я сам верил, что нужен тебе?.. Так что же я должен сказать? Ты смотришь выжидательно, тонкие пальцы сплетены в замок под твоим подбородком – ты отставил чашку далеко и полностью сосредоточил на мне своё внимание. Мне не уйти от ответа. Но я не могу сказать тебе ничего из того, что приходит на ум. Почему, действительно, я мучаю тебя, почему? Хочу ли я сломить тебя и доказать, что я – сильнее и лучше, что ты вовсе не совершенен? Хочу ли я уничтожить более удачную версию самого себя, свой антипод, своё второе я – или во мне просто говорит застарелая, нарвавшая обида?.. А, может, я пытаюсь доказать самому себе, что ты мне не нужен?

Наконец, я улыбаюсь тебе, готовый отвечать. Но ты не спешишь возвратить мне улыбку, ты смертельно серьёзен, сомневаясь в моей искренности. Хмуришься:

- Просто скажи правду, Том, - шепчешь ты, и я решаюсь ответить.

- Билли… Если ты хочешь знать… - я набираю больше воздуха в грудь, я хочу сказать это скорее, на одном дыхании. – Мне… просто мне нравится так поступать. Я люблю видеть твою боль, мне доставляет удовольствие смотреть, как ты мучаешься, - прямо сейчас я наблюдаю, как твоё прекрасное, недавно совершенно спокойное лицо на минуту искажается спазмом неприязни, но продолжаю говорить, чувствую, что должен высказать всё до конца. – Билл, ты мне отвратителен, просто помни это, и тогда больше не возникнет вопросов. А то, что случилось вчера… Знаешь, мне вовсе не жаль… - я собираюсь с силами и добавляю: - Более того, это было довольно приятно…

Всё наконец-то сказано. Я замолкаю, опустив голову. Нет, я не испытываю стыда за то, что говорил. Просто… я не знаю… ничего… Пусто. Ты медлишь, но затем поднимаешься из-за стола, чуть побледневший, однако невозмутимо спокойный:

- Какой извращенец, - бросаешь ты кратко, без укора, без злости, без эмоций – просто говоришь и уходишь из кухни. А я остаюсь сидеть неподвижно перед чашкой остывшего кофе и думать о том, что же всё-таки я сказал. Действительно ли я подразумеваю это? Где же правда? В моих словах? В моих мыслях? Или где-то ещё? Почему мне неожиданно обидно, грустно, что ты ушёл, несмотря на то, что я сам всё сделал ради этого и… верно ли я так ненавижу тебя, как привык думать?..

Я роняю голову на руки, некоторое время просто сосредотачиваюсь на тихой медленной музыке, льющейся из колонок. Я вспоминаю, как хорошо только что было просто завтракать вдвоём - тихо, мирно, как одна семья. Но этого, видно, больше не будет, не может быть. По одну сторону этой стены, выстроенной нашими общими усилиями, ты со своими нелепыми чувствами, по другую – я.

Крепко стискиваю ладонями виски. Голова начинает раскалываться от боли, вызванной неприятными размышлениями, а ведь это ещё только утро, начало отвратительного дня. Я вообще не хочу больше думать, нуждаясь в том, чтобы хоть как-то занять себя. Потому я достаю мобильник и набираю Марисе краткое sms: "Всё кончено. Не звони". Отправляю, удаляю её номер из списка контактов. Теперь вздыхаю, но облегчения не чувствую. Не так я хотел закончить отношения с этой девушкой. Всё-таки она была особенной, кажется, любила меня, к тому же она была девственницей… Ощущаю себя довольно паршиво. Но что я могу поделать с этим, как я могу заботиться о ком-то ещё, если у меня не получается разобраться даже в том, что твориться в моей собственной жизни?..
Проходит время, осень продолжается, затянувшись на неопределённый срок, как и наше молчаливое противостояние. Твои напульсники сменились тонкими браслетами-ниточками, которые вовсе не скрывают твоих уже полностью затянувшихся шрамов. Кажется, ты почти щеголяешь этими белыми полосками на коже гибких тонких запястий. Мне, впрочем, всё равно - делай, как считаешь нужным. Это не про меня по всей школе говорят, как о самоубийце-неудачнике… Ты не изменил себе: каждое утро выходишь из ванной комнаты накрашенный, свежий, с совершенно безумной причёской, которая, тем не менее, кажется безупречной. Изменилось только одно: ты улыбаешься, пытаясь выглядеть довольным и беззаботным. Смеёшься, хихикаешь, читая газеты, жуёшь жвачку, сидя рядом на переднем сидении, и нагло выдуваешь пузыри. Они лопаются с хлопками, от которых я вздрагиваю, но тебе всё равно. Ты притворяешься, что тебе на всё плевать, что ты вполне счастлив. Или это действительно так? Даже после всего того, что я наговорил… Создаётся впечатление, что тебе действительно безразлично…

Постепенно, шаг за шагом ты налаживаешь отношения с матерью. Знаю, она всегда мечтала иметь детей, с которыми она могла бы часами беседовать, передавать им соседские сплетни, шататься вместе по магазинам, готовить что-нибудь вкусненькое для отчима. Думаю, ей не хватало дочери, ну а ты постепенно начал занимать это место. Теперь вы часто говорите наедине, перешёптываетесь и смеётесь, замолкаете, когда я вхожу, у вас появились свои секреты. Ты переступил свою безумную гордость, пошёл на то, чтобы в чём-то подчиниться матери, лишь бы досадить мне. Раньше я был любимым, чуть ли не единственным сыном. Но теперь мать уже не говорит, что я лучше, она перестала ежеминутно сетовать, что ты не похож на меня. Мне обидно. Ты поступился малым, но снова занял моё место – незаметно, постепенно вытеснил меня - ты со своей извиняющейся мягкой улыбкой, с удивительно нежным блеском тёмно-ореховых глаз. Ты оказываешься более сильным и стойким, более жизнеспособным, чем я, приспосабливаешься, снова и снова ненавязчиво, незаметно доказывая мне это. Или я слишком много внимания уделяю твоим поступкам? Может, ты вовсе не стремишься наказать меня, победить, заменить меня? Может, тебе просто больше некому жаловаться, кроме матери, может… нет, ведь ты не мог рассказать ей всё, не так ли?.. Не хочу верить в это, только не в это…

По дороге в школу в автомобиле ты теперь частенько болтаешь со мной о всяких незначительных мелочах, о пустяках, будто ничего не произошло, будто ты провёл под прошлым жирную черту и решил всё начать заново, без той твоей неуловимой, но явной зависимости от меня, моего настроения, мнений, слов. Казалось бы, это к лучшему, всё должно бы быть хорошо, но я… теперь я чувствую смутную горечь. Между нами всё ещё холодное отчуждение, невидимая стена непонимания, застарелых обид. Эта видимость благополучия эфемерна, она никого не может обмануть, только не меня, не тебя… Это временное двустороннее перемирие вовсе не означает, что мы снова стали братьями, стали ближе – нет. Кажется, наши родственные отношения разрушились окончательно и бесповоротно, чего даже время не изменит… Не уверен, что это холодное равнодушие, разбавленное наигранными сценами дружелюбности, когда-нибудь исчезнет. Мне скучно, я испытываю непонятное разочарование. Продолжать мучить тебя, когда ты такой, просто невозможно. Ты не позволяешь мне этого своим независимым поведением, своей напускной, как мне кажется, фальшивой жизнерадостностью. Ты слишком сильный, и я вроде бы постепенно смиряюсь с этим…

Однако в школе ты всё ещё прежний, ничего не изменилось. Я вижу, как ты прячешься от людей, как ты молчаливо и неизменно одиноко ковыряешься вилкой в своей тарелке где-нибудь в укромном уголке столовой на большом перерыве. Нет, я вовсе не слежу за тобой. Только не понимаю, как ты мог так поменяться по отношению ко мне – и остаться прежним изгоем здесь… Не понимаю тебя, но всё же по какой-то не известной мне причине хочу снова понять.

- Эй, Том! – резкий приветственный возглас Ларса обрывает размеренный ход моих мыслей. Парень шлёпается рядом на стул, с грохотом водружая свой поднос чуть ли не перед моим носом. Всегда поражался его наглости. Так и не знаю, это игра на публику или врождённое отсутствие такта. Так или иначе, эта стратегия принесла свои плоды. Ларс успел за несколько лет с момента перевода в нашу частную школу сколотить довольно крупную компанию, больше похожую на банду отморозков. В любом случае, дружба с ним не раз оказывалась мне полезной. – Здорово, дружище! – закончил своё приветствие Ларс звонким хлопком по моей спине. Чуть не подавившись кофе, я вяло отзываюсь:

- Хай! – поднимаю ладонь в знак узнавания, продолжая смотреть в твою сторону. Ларс, кажется, перехватывает мой взгляд, поскольку снова бесцеремонно толкает меня локтем в левый бок, прямо под рёбра:

- Я как раз собирался поговорить с тобой о твоей сестрёнке - Билли…

- Ну? – всё ещё без видимого интереса проговариваю я. Мы с Ларсом около года учились вместе, потому он прекрасно осведомлён относительно моей неприязни к тебе. Он знает, и потому мне всё же любопытно, о чём он хочет поговорить. Но я вынужден скрывать этот интерес, потому продолжаю неторопливо отхлёбывать свой кофе, почти игнорируя недовольное сопение Ларса.

- Брось, я знаю, у тебя зуб на Билли, - наконец выговаривает он, растягивая слова. – И у нас, кстати, тоже…

А как же, я и забыл, что теперь вы учитесь вместе. Интересно, чем мой тихий, спокойный, застенчивый братишка мог так досадить самой отвязной компании в школе?
Интересно, чем мой тихий, спокойный, застенчивый братишка мог так досадить самой отвязной компании в школе?

- И что? – невнятно бормочу я, всё ещё играя полное равнодушие.

- А ты знаешь, какие дела? – срывается на крик возмущённый мои хладнокровием Ларс. – Твой Билли…

- И вовсе он не мой, - вставляю я свою краткую реплику.

- Ладненько, пусть не твой, но он всё равно уродец и выскочка, но всё бы ничего, если бы моя сестра… Если бы она не помешалась на этом… этом… - Ларс сердито ударяет кулаком по столу, чашки жалобно звенят, на нас начинают любопытно посматривать, и он начинает говорить тише. – Она твердит, что Билли и умный, и красавец, и такой добрый, и то, и сё… С ума по нему сходит, сохнет девчонка. А он… он просто предложил дружить. Прикинь?

Я снова едва не давлюсь своим многострадальным обедом, но стараюсь делать незаинтересованную мину. Шустрый ты, однако… И когда успел, сидя-то постоянно дома? Через интернет, что ли? Смешно…

- И что же из этого? – тускло спрашиваю я, Ларс сразу делает серьёзное лицо, будто готовит заговор. Так и есть:

- У нас к тебе дело. Мы с ребятами уже пытались выбить дурь из этого странного пацана, но что-то наша воспитательная работа мало подействовала. Выродок!.. Теперь его одного даже не удаётся поймать, ты всё время, каждый божий день забираешь его на тачке! Я, конечно, понимаю, мать, разборки, но всё-таки…

@темы: токио хотел