Лучше поздно часть 3

[stervaN]

Автор: Mummica


— Послушай, Поттер, — негромко произносит Снейп, и холодная рука касается моей кисти успокаивающим жестом. — Я предлагаю не дразнить гусей. Не позволяй Блэкстону втянуть себя в открытый конфликт… и Макгонагалл, — он улыбается с насмешливой нежностью, — это тоже ни к чему. Давайте спокойно дождемся суда — до него не так уж много осталось. Я… продержусь, а ты тем временем поговоришь со Скримджером, возможно, удастся настоять на моем допросе под Веритасерумом… соберешь показания школьников… возможно, это что-то и даст, но сейчас…

И снова он, наверное, прав — но оставить его здесь?! Он-то продержится, в этом я не сомневаюсь — теперь, зная про себя правду, он выдержит что угодно, да и Блэкстон тоже вряд ли захочет… открытого конфликта с героем войны и директрисой Хогвартса и поостережется обращаться с ним совсем уж скверно — только вот я не хочу, чтобы он еще хоть что-то терпел. Кажется, я впервые понимаю смысл затертой фразы «пальцем не дам притронуться» с такой пронзительной ясностью.

Пальцем не дам притронуться — никому, никогда. Волоску не позволю упасть. И что-то там еще про пылинки… ах, нет, это я буду сдувать с него пылинки, когда мы отсюда выберемся — только пусть он сначала со мной согласится. Пожалуйста.

— Нет, — тихо говорю я. — Сейчас. Конечно, прямо сегодня вас в любом случае не оправдают, ну и черт с ним — пусть будет… домашний арест, я не хочу, чтобы вы даже лишнюю минуту здесь находились. А не получится — чем мы рискуем? Мне он ничего не сделает — не посмеет, и вас больше мучить не будет, побоится огласки.

Мерлин, только бы он не начал спорить… поберег бы силы. Но он сосредоточенно обдумывает мои слова — и, кажется — нет, точно! — соглашается.

— Что ж, раз ты готов рискнуть карьерой… — усмехнувшись, начинает он и прерывает себя, увидев мой возмущенный взгляд. — Ладно. Пойдем… то есть как ты это себе представляешь? Только, предупреждаю, никакого Мобиликорпуса! — Разумеется, — ответ на это вопрос у меня давно готов. — Я вас просто донесу.

— Это невозможно, Поттер. Ты надорвешься. Я пойду сам.

— Вы себе льстите, сэр, — фыркаю я, и он улыбается, уловив собственные интонации. — Только вот… не обещаю, что не будет больно… хотя я постараюсь, чтобы вам было удобнее…

— Можно подумать, ты оставил мне выбор, — ворчит он, когда я осторожно пристраиваю его руку к себе на плечо. — Хотя… давай я все-таки попробую немного пройти сам… что мы теряем?..

И ему действительно удается встать, привалившись ко мне, простоять с полминуты и даже сделать пару спотыкающихся шагов — но с каждым шагом его рука все судорожнее вцепляется в мое плечо, сердце под моей ладонью бьется резкими толчками, и в конце концов он вынужден остановиться, почти повиснув на мне и глотая воздух.

— Нет… не могу, — выдыхает он, и я стискиваю зубы, понимая, чего ему стоило это признание. — Придется тебе… если не получится — черт с ним, пусть Мобиликорпус.

Ну уж нет. И никому больше не позволю. Примерившись, я осторожно подхватываю его и оказываюсь перед дилеммой: прижать к себе покрепче — так ему будет слишком больно, ослабить объятие — рискованно, вдруг все-таки не удержу. В конце концов, прислушиваясь к неровному дыханию, я нахожу разумный компромисс и делаю по камере несколько пробных шагов. М-да… весит он все же несколько больше, чем вначале показалось. Но это ничего, я справлюсь — до главного входа я его, конечно, не донес бы, но до блэкстоновского кабинета — вполне.

Мобиликорпус… вот еще. Это я приберегу для Джоэла, если к тому времени не очухается. Хотя куда он денется… точно, кажется, начинает шевелиться. Мне совсем не хочется, чтобы он сейчас нас увидел — наверняка скажет какую-нибудь пошлую гадость. Мне-то плевать, но со Снейпа унижений достаточно. Я перешагиваю порог быстрее, чем собирался, и чувствую, что он, напрягшись, весь как-то подбирается на моих широко расставленных руках — наверное, боится, что потеряю равновесие. А может, я сделал ему больно?..

— Вам неудобно? — тихо спрашиваю я, не останавливаясь, немного перемещаю его, так, что холодный висок касается щеки, и я, решившись, поворачиваю голову и дотягиваюсь губами до голубоватой жилки, просвечивающей сквозь прозрачную кожу, — наверное, это не ко времени, но я просто не смог удержаться.

— Не отвлекайся, впереди лестница, — слабый смешок щекочет шею. — Неудобно?.. нет, скорее… непривычно -— меня еще никто не носил на руках… в сознательном возрасте.

— Не беспокойтесь, я держу. Крепко, — невпопад отвечаю я, смаргивая с ресниц дурацкую влагу. Хорошо, что он этого не видит — он опустил голову мне на плечо и, кажется, прикрыл глаза. Ответа я особенно не жду, но когда начинаю подниматься, осторожно нащупывая ступеньки, он негромко произносит:

— Я не беспокоюсь. Ты меня удержишь, я знаю.

И он прав. Я его удержу — со всеми его рубцами и кровоподтеками, распухшими руками, кашлем и сломанными ребрами. С его болью и слабостью, одиночеством и ночными кошмарами, ненавистью и унижением, которые ему пришлось пережить. С его дурной репутацией и отвратительным характером. С его смелостью и мужеством, верностью однажды данному слову и непоказной готовностью помочь. С его достоинством и гордостью, которую, слава Мерлину, так и не удалось подавить. С его язвительными репликами и ироничной усмешкой, с его привычкой встряхивать волосами и щуриться… со всем, что я уже успел полюбить, и со всем, что мне только предстоит узнать — но я приму любое открытие как подарок. Потому что он единственный, кто мне нужен — и я его… удержу.

Лестница уже позади и до блэкстоновской двери остается шагов двадцать, когда он произносит тихо, но очень настойчиво:

— Если Блэкстон… применит силу, обещай, что ничего не сделаешь. Что не будешь меня защищать — иногда чтобы выиграть, приходится отступить, и сейчас как раз тот случай.

— Ну уж нет, — от возмущения я даже убыстряю шаг. — Вы что, и правда думаете, что я позволю ему вас ударить?! А Макгонагалл — ей вы тоже запретите вмешиваться?

— Поттер, это не просьба и не совет, я на этом настаиваю — в тихом голосе звучит раздражение, и Снейп сильнее сжимает мое плечо. — Макгонагалл умеет сдерживать эмоции, ты же можешь наделать глупостей.

— Ага, — хмыкаю я, останавливаясь перед дверью. — Она тут на днях рассказывала, как швырялась зельями в вашем кабинете… по-моему, странный способ сдерживать эмоции, — я жду новых раздраженных увещеваний, но он вдруг насмешливо фыркает:

— Да, прекрасно помню этот примечательный эпизод… неплохой оказался повод, чтобы незаметно сунуть ей в карман очередную записку. Ладно, я понял, что не убедил тебя… черт с тобой, поступай как знаешь. Что ты так на меня смотришь? Тяжело держать? Так заходи скорее, сможешь меня усадить и…

Записки. Снейп сунул ей в карман очередную записку. Мерлин…

— Записку, — выговариваю я непослушными губами, — вы сказали — записку… так это вы их писали?..

— А разве ты не догадался? Я думал, это ты в первую очередь сообразил, — удивленно произносит он. — Конечно, тебе и орденцам записки мог подбрасывать кто угодно, но школа была под тотальным контролем, камины были заблокированы, досматривалась вся корреспонденция, чтобы не дать никому с тобой связаться — тебе ли этого не знать?.. Кто еще, по-твоему, мог их писать — сам Темный лорд?

Вопрос, конечно, риторический, но я в любом случае не мог бы ответить — горло стиснуто спазмом, и на этот раз я уже не в силах удержаться. Привалившись к стене и притиснув его к себе оцепеневшими руками, я реву, вжимаясь в его мантию, и сипло выдавливаю между всхлипами:

— Я т-такой идиот… Я должен был… должен был догадаться… еще в четверг… когда мы с М-макгонагалл обсуждали… хотя бы п-попробовать, дать вам хоть какую-нибудь… чтобы заклинание… П-простите меня… пожалуйста…Простит, конечно, простит, раз до сих пор не упрекнул ни словом, ни взглядом, только мне от этого не легче. Разумеется, он не считает то, что сделал, ни подвигом, ни вообще сколько-нибудь примечательным поступком — была возможность помочь, ну, он и… помогал. А я, уже услышав от него «Вы предпочли бы, чтобы кто-то погиб?», уже сварив с ним Феникс Лакрима и, главное, уже поняв, что столь уникальную информацию мог передавать только кто-то из самых приближенных к Волдеморту, — я… не догадался. Куда там, я был гораздо больше озабочен проблемой, поцеловать его или дождаться воскресенья… идиот… он-то меня простит, только вот сам себя я вряд ли прощу.

Он молчит, но через какое-то время я слышу негромкий вздох, а затем холодные пальцы мягко поддевают мой подбородок. Наверное, хочет, чтобы я посмотрел на него, будет успокаивать… только я не заслужил ни его взгляда, ни этого ласкового жеста… лучше бы отчитал или съязвил по обыкновению. Но я все-таки поднимаю глаза — а когда встречаю его взгляд…

Я уже видел в его глазах это выражение — только теперь это не мгновенный промельк, как в пятницу. Свет, мерцающий в черных глазах, сродни тому яркому, щедрому сиянию, что всегда исходило от Дамблдора — но этот свет предназначен только мне, хотя я его и не заслужил… и я просто не могу отказаться.

— Успокойся, — очень тихо произносит он, проведя по моей влажной щеке кончиками подрагивающих пальцев. — То, что случилось… должно было случиться. Простить… что я должен тебе прощать? То, что только благодаря тебе я вообще выжил и мне есть ради чего жить дальше? То, что ты… впрочем, вчера я уже перечислял, что ты для меня сделал, и с удовольствием повторю это — но немного позже и в другой обстановке, согласен? Вот и хорошо… дай я вытру лицо… вот так… кстати, высморкаться тебе тоже не помешает, и, раз уж у тебя заняты руки, придется посодействовать… и не дергайся — на этой мантии уже столько пятен, что немного соплей погоды не сделают.

Ох… Он что это, серьезно?! Увернувшись — впрочем, без особого труда, после Круцио с координацией у него не очень — я оскорбленно шмыгаю носом, втягивая соленую влагу, — и успеваю заметить мелькнувшую в уголках губ довольную усмешку. Ну конечно… Снейп есть Снейп — и успокаивает он тоже в своей фирменной манере… и, Мерлин, как это прекрасно, что после всего он смог остаться прежним. Плакать мне уже точно не хочется. Мне хочется сказать ему — так, чтобы он услышал — все, о чем до сих пор я говорил только взглядом. Но он опять прав — лучше сделать это немного позже и в другой обстановке… благо ждать осталось совсем недолго — теперь я в этом почти не сомневаюсь. Теперь у меня есть доказательство, к которому прислушается даже Блэкстон.




Воскресенье, 30 ноября. Часть 2.



За блэкстоновской дверью слышны голоса — значит, аврор все-таки не решился отмахнуться от визита директрисы Хогвартса. Постучать?.. обойдется, да и руки все равно заняты. Я уже заношу ногу, чтобы толкнуть дверь носком ботинка — и вдруг совсем рядом раздается раздраженный голос Макгонагалл:

— … Раз вы отказываетесь сообщить, где держите профессора, я сама отправлюсь на поиски — и тут уж не обессудьте… я найду способ открыть любую дверь в вашем клоповнике… противозаконно?.. а то, что вы творите — законно?!..

Фыркнув, я переглядываюсь со Снейпом — о да, у Макгонагалл отлично получается держать себя в руках — но тут дверь стремительно распахивается и я еле успеваю отступить назад, опасаясь, что директриса в ее состоянии просто не успеет притормозить и врежется в нас так же, как в прошлое воскресенье я врезался в Снейпа. Но реакция у моего бывшего декана по-прежнему отменная… хотя, возможно, это просто шок — увидев нас, она застывает на пороге как изваяние, схватившись за сердце, и, бесслезно всхлипнув, с трудом выговаривает побелевшими губами:

— Мерлин мой… Гарри, ты нашел его… Северус… господи, какой ужас…

— Минерва, все в порядке, я чувствую себя лучше, чем выгляжу, — тихо говорит Снейп. Правды в этой фразе ровно столько же, сколько золота в лепреконских монетах, и Макгонагалл это понимает, но интонации и манера выражаться прежние, снейповские, и, кажется, это ее немного успокоило.

— Ничего… главное, ты жив, — произносит она, пытаясь улыбнуться. — Гарри, пойдем… там есть удобное кресло…

— Лучше что-нибудь, чтобы он смог лечь, — быстро говорю я, переступая порог, — у него несколько ребер сломано.

Кивнув, она взмахивает палочкой, кресло превращается в узкую кушетку с подголовником, и я осторожно устраиваю на ней Снейпа, а Макгонагалл, склонившись, поправляет складки мантии и вздрагивает, коснувшись его ледяной руки:

— Господи, ты совсем замерз... сейчас сотворю что-нибудь теплое.

— Такое же теплое, как та магловская шуба, в которой вы как-то явились на собрание Ордена? — Снейп улыбается ей уголками губ, и я невольно фыркаю, вспоминая, как забавно выглядела директриса в магловской одежде. Но Макгонагалл смотрит на нас без улыбки, и я понимаю, что ее тревожит. Хорошо, что с этим все обстоит гораздо проще, чем нам представлялось в Хогвартсе.

— Профессор действительно все вспомнил… практически все, кроме некоторых несущественных подробностей — поспешно отвечаю я на безмолвный настойчивый вопрос, горячо надеясь, что Снейп не придал нашим переглядываниям особого значения и Макгонагалл сумеет обойтись без лишней мимики. Но она быстро справляется с удивлением, понимающе кивнув, наколдовывает пушистый плед, разворачивает его — и вдруг, прервав движение, встревоженно спрашивает:

— Гарри, что у тебя с руками? Ты что, ранен?

А что у меня с руками? Недоуменно щурясь я оглядываю свои ладони, словно испачканные бурой краской… только это, разумеется, не краска. Свитер тоже весь перепачкан — я и забыл, что вытирал о него руки. И джинсы — я прослеживаю направление ее взгляда — джинсы тоже — я ведь стоял рядом со Снейпом на коленях.

Пожалуй, я не буду выбрасывать эти вещи. Спрячу подальше, чтобы достать, если вдруг придет в голову вернуться к полной тягот и трудов аврорской службе.

— Хлыст с шипами, — медленно говорю я, — изюминка интенсивной терапии. Шипы зрелой шипоглазки, они, знаете… намертво врастают в кожу при соприкосновении, ну и… отдираются только вместе с кожей, — я поспешно прерываю себя, вдруг сообразив, что Снейп тоже все это слышит, и сглатываю, вспомнив, как он выглядит под мантией. — В общем… это не моя кровь…

— Я уже поняла — выговаривает Макгонагалл, бесцельно вертя в руках плед, словно забыв, зачем его наколдовала. Нет, конечно же, не забыла — встряхнув шерстяной ком, она склоняется к Снейпу — и вновь на мгновение застывает, глядя на его лицо, на котором живыми кажутся только глаза, на распухшие руки, на мантию, испещренную темными пятнами. Но она больше не всхлипывает — побледневшее лицо мрачно, губы сжаты в тонкую полоску, и, бережно укрыв Снейпа, она поворачивается к аврорскому столу и произносит с ледяным презрением:

— Скоты. Ах, какие же вы скоты. Вам что, мало было Веритасерума?

— У вас свои методы, директор, у нас свои — бесстрастно произносит Блэкстон, до сих пор молча наблюдавший за нашими манипуляциями. — Результаты применения наших методов нас вполне устраивают, что же касаются ваших… ваш воспитанник только что совершил должностное преступление, и вы всячески ему в этом потворствовали — я не ошибаюсь, профессор? — в голосе аврора звучит металл, но для запугивания он явно выбрал не тот объект.

— Не ошибаетесь, — подчеркнуто спокойным тоном говорит Макгонагалл, сухо усмехнувшись. — Более того, могу даже назвать вам идейного вдохновителя этого преступления — да-да, вы угадали, это профессор Дамблдор… вам напомнить, кто он и что сделал директор для победы над Волдемортом? Или, может быть, вам напомнить, что сделал для этого мой… воспитанник, которым я безмерно горжусь?

— Да нет, не стоит… — скучающим тоном выговаривает Блэкстон, лениво откинувшись в кресле, — их заслуги перед магическим миром всем известны — признаться, я все ждал, когда же вы мне о них напомните? — вот только все это никак не оправдывает нашего бесценного профессора Снейпа, которому, я вижу, вы тоже имели несчастье поверить, наслушавшись слезливых россказней его любовника.

Ну и кто тут умеет сдерживать эмоции? Мне-то плевать на все, что он про меня скажет, но Снейп комкает плед, приподнявшись на локтях, Макгонагалл возмущенно подается вперед, и Блэкстон в притворном испуге вскидывает руки:

— Мерлин, какое трогательное единение… но нельзя ли по очереди? Сначала вы, профессор, — привстав, он отвешивает Снейпу ироничный поклон, — безумно интересно услышать, что вы скажете в защиту человека, с которым так необыкновенно… сблизились.

— Поттер в моей защите совершенно не нуждается, — выговаривает Снейп очень спокойно, — мальчик уже… достаточно вырос, в том числе и для того, чтобы самому решать, с кем ему… сближаться, и ни перед кем в этом не отчитываться. Но я удивлен, какого невысокого мнения вы о профессоре Макгонагалл — неужели она неспособна сделать самостоятельные выводы из тех фактов, которые стали ей известны?

— Северус, я целый час ему это объясняю! — Макгонагалл в раздражении всплескивает руками. — Я рассказала ему о том, как весь прошлый год ты защищал детей… причем умудряясь делать это незаметно, — она смотрит на Снейпа с сердитым восхищением, — рассказала, что ты сделал на этой неделе — и как я мучилась, пытаясь сопоставить такое самопожертвование со всем, что о тебе знала… и как после объяснений Дамблдора все встало на свои места — но он, по-моему, даже не слушал! Может быть, вы думаете, что я вру? — снова обернувшись к Блэкстону, выговаривает она со сдержанной яростью. — Или профессор Дамблдор заблуждается, считая, что, убив его и вернувшись к Волдеморту, профессор Снейп всего лишь осуществлял тот план, который они с директором вместе разработали?

— Да нет, не думаю, — произносит Блэкстон серьезно — слава богу, он прекратил свой идиотский спектакль. — И вы предельно искренни, и Дамблдор, которого я, представьте, уважаю не меньше вашего, скорее всего, был прав, думая, что профессор действовал по его приказу. Только вот… это ничего не меняет — и никого не оправдывает.

— Как… не оправдывает?.. — Макгонагалл обескураженно смотрит в хмурое лицо аврора. — Объясните… я не понимаю…

— Что тут объяснять, — да, похоже, он решил, что называется, расставить точки. — Почему вам не пришло в голову, что ваш драгоценный профессор действительно выполнил то, о чем просил его директор — но сделал это в своих интересах? О, мистер Поттер, кажется, сообразил, что я имею в виду, — так, может, он вам и объяснит?

— Как это? — бормочет Макгонагалл, растерянно обернувшись ко мне, но я спокойно встречаю ее недоумевающий взгляд — мне действительно есть что сказать и ей, и Блэкстону… только сначала я извинюсь перед Снейпом за то, что ему предстоит все это выслушать.

@темы: гп

Comments

[stervaN]

— Сэр, потерпите еще чуть-чуть, скоро все закончится, — тихо говорю я, опускаюсь на пол рядом с его кушеткой и беру в свои ладони холодную руку, игнорируя блэкстоновскую ухмылку. — Все очень просто, — я обращаюсь уже к Макгонагалл. — Мистер Блэкстон хотел сказать, что, убив Дамблдора, профессор в итоге получил что хотел — милость Волдеморта и директорский пост, ну а то, что его об этом попросил сам Дамблдор — всего лишь удачное совпадение, которым он позже в случае чего рассчитывал воспользоваться. А что, все логично — школьников защищал для очистки совести, портрет уничтожил для того, чтобы директор не понял его истинных намерений и не смог потом его разоблачить… память потерял вообще по чистой случайности… на этой неделе просто втирался в доверие… все правильно, я ничего не упустил? — я поднимаю глаза на Блэкстона и аврор, взглянув на меня, снова усмехается:

— Блестяще, я и сам не смог бы сформулировать лучше… досадно только, что, по-видимому, все сказанное нисколько вас не разубедило. Или вы накопали еще доказательств невиновности вашего… хм… столь же смехотворных, что и предыдущие?.. Поттер, поймите же наконец, — Блэкстон даже привстает, оперевшись о столешницу кончиками пальцев, — это же тварь, не достойная ни прощения, ни жалости, он же вас использовал…

— Это вы меня использовали, — перебиваю я, чувствуя, как вздрагивают в моей руке холодные пальцы. — А себя все это время пытались убедить… вот как раз в этом — что он тварь, мразь и так далее. Поэтому и издевались, как ни над кем из подследственных, поэтому и пытались выбить из него то, что вы называете спесью, — я говорю очень спокойно, но Блэкстон почему-то вжимается в спинку кресла и нащупывает палочку. — Потому что не понимали, что заставляет его держаться с таким достоинством — а достоинство проще растоптать, чем поверить в него, правда? А вы не дали себе труд не то что поверить — а просто проверить, хотя бы попытаться понять, в чем причина его амнезии — но вы этого не сделали, потому что так было проще, да? Проще засадить человека навечно и забыть о нем, чем заставить себя разобраться в истинных мотивах его поступков?.. — я с трудом заставляю себя остановиться. — Ладно. Вы хотели еще доказательств? Сейчас вы их получите.

Поднявшись и с сожалением выпустив чуть потеплевшую руку, я подхожу к аврорскому столу и усмехаюсь, заметив, как Блэкстон напрягся:

— Успокойтесь, я вполне адекватен и лично от вас мне ничего не нужно. Мне нужна только записка — та, которую вы оставили себе для опросов.

— Зачем вам? — сухо интересуется Блэкстон. — Предположим, Снейп вспомнит, кто автор — и что с того? Хотите поведать мне очередную байку о том, как ваш героический профессор вырвал автора записок из лап Волдеморта — но ах, было слишком поздно, и несчастный скончался… или еще какой-нибудь бред в этом духе?

— Ну зачем так усложнять, — бормочу я, хлопая себя по карманам — да нет, свои я давно выложил… эх, черт… — ничего я вам особенно рассказывать не буду, просто кое-что покажу. Так вы дадите записку?

— Поищите для своих фокусов что-нибудь менее ценное, — кривится Блэкстон, — и имейте в виду, это последнее, что я позволяю вам сделать — и то исключительно из уважения к профессору Макгонагалл.

Ага. Можно подумать, я собираюсь спрашивать позволения. Что ж, его записка не единственная, хотя с предупреждением о падении башни, на которой находился его сын, вышло бы нагляднее. Наверное, Снейп не зря подозревал меня в склонности к дешевым театральным эффектам, но уж очень хотелось бы увидеть лицо Блэкстона после того, как он прочел бы именно ее. Ладно, у меня и своих достаточно — и я почти готов позвать Добби, когда Макгонагалл, тоже шарившая в карманах, виновато вздохнув, показывает мне темный клочок:

— Вот, Гарри, возьми мою… я собиралась отдать Добби, но… как-то не нашлось времени…

Взглядом я пытаюсь ее успокоить — эльф вряд ли что-то вспомнил бы, а теперь этот клочок пергамента как нельзя кстати. Щурясь, всматриваюсь в кривые строчки — ага, об Удушающем заклятии… неплохо, тоже впечатлит кого угодно… только бы у него получилось. Черт, только как же он удержит палочку?.. может, попробовать беспалочковой магией? Но я тут же отметаю эту мысль — не стоит давать аврору лишнего повода для придирок, — и, молча переглянувшись со Снейпом, помогаю ему приподняться, поддерживая левой рукой, а правой вкладываю в его руку собственную палочку, осторожно сжав негнущиеся пальцы, чтоб не соскользнули.

— Профессор, можно поближе? — и Макгонагалл, кажется, уже сообразившая, в чем дело, волнуясь, быстро подносит пергамент, держа его так, что Снейпу остается только взмахнуть палочкой, — но тут Блэкстон, до сих под демонстративно глядевший в сторону, будто наши манипуляции нисколько его не интересуют, невыразительно произносит:

— Поттер, вы осознаете, что делаете, доверив свою палочку преступнику? Очередной серьезнейший проступок — и боюсь, что я вынужден буду настаивать…

— Настаивайте, — равнодушно говорю я, сосредоточившись на своих ощущениях — да, рука помнит этот короткий зигзагообразный взмах слева направо… чтобы у нас получилось, движения должны быть синхронными… что он там такое говорит?.. а, об увольнении… — да ради Мерлина, увольняйте, я и сам бы здесь не остался.

— Что ж, я рад, что вы понимаете… — но я, уже не слушая, поворачиваю голову к человеку, который столько раз взмахивал палочкой, накладывая меняющее почерк заклятие, — и спасал десятки и сотни, а теперь не в состоянии сделать одно-единственное движение, чтобы спасти самого себя. На меня он не смотрит — слишком напряжен, наверное, тоже мысленно пытается воспроизвести этот короткий резкий взмах. Конечно, он думает, что этот шанс — единственный, он ведь тоже слышал слова Блэкстона, и боится меня подвести, и снова рассчитывает только на свои силы — как в прошлом году, когда он остался совершенно один. Что ж, до сих пор он оказывался прав, а вот сейчас ошибся –больше ему не придется справляться с чем бы то ни было в одиночку.

— Сэр, вы сможете, — тихо говорю я, чуть сильнее сжав его руку. — Давайте вместе, на счет три. Раз… два…

Он использует невербальное заклинание — может быть, боится, что голос дрогнет, так же, как вздрагивают распухшие пальцы — но он сделал, сделал это единственное движение! — и, кажется… кажется, у него…

— Получилось!.. — потрясенно ахает Макгонагалл, и я поспешно отпускаю его руку, чтобы не причинять лишней боли. Палочка мгновенно выпадает из бессильно разжавшихся пальцев, но теперь это уже неважно — корявый детский почерк меняется на глазах, и Снейп, слабо усмехнувшись, выговаривает:

— Интересно наблюдать обратный процесс… честно говоря, я сомневался, что когда-нибудь снова его увижу.

Я тоже, хочется мне ответить, но в горле застрял комок, и я молча наблюдаю, как буквы делаются мельче, вытягиваются, заостряются, становясь все более узнаваемыми. Резкие линии, острые углы, решительный упрямый наклон… сколько раз меня передергивало от ненависти, когда я читал язвительные рецензии, написанные на полях моих работ этим самым почерком. Я ненавидел этот почерк, ненавидел этого человека — а теперь, когда его лицо светлеет и успокаивается, губы сами собой расплываются в дурацкой счастливой улыбке. Не помню, когда я последний раз был так счастлив — наверное, летом, когда Рон с Гермионой объявили о помолвке, но тогда, после объяснения с Джинни, к этому чувству примешивалась горечь. Теперь к нему тоже много чего примешивается, от тревоги за его состояние до опасения, что он все-таки вспомнит — но даже если это случится, мы… справимся — это я понимаю так же ясно, как вижу сейчас четкие разборчивые строки на темном пергаменте.

— Северус, я уже почти не надеялась, что когда-нибудь узнаю, кто оберегал и защищал нас весь тот проклятый год, — негромко произносит Макгонагалл, когда метаморфоза завершается. — Эта записка… я ведь нашла ее в тот вечер, когда вылила зелье… — запнувшись, она опускает глаза. — Как же я тебя тогда ненавидела… и как боялась, что тот, кто передал записку, пострадает… и вот… так и случилось…

— Не вздумай извиняться, — сердито говорит Снейп, но Макгонагалл, покачав головой, мягко, но решительно берет его руку в свои — и вдруг быстрым движением подносит к губам. Не знаю, чего он ждал, но он так ошеломлен, что даже не пытается сопротивляться — правда, потом с протестующим возгласом делает слабую попытку высвободить руку, но Макгонагалл, на мгновение коснувшись губами отечной кисти, сама осторожно укладывает ее обратно.

— Прости, — говорит она очень тихо. — Я знала тебя лучше, чем Гарри… понимаю, что так и было задумано, но я все равно не должна была верить в твое предательство так… безоговорочно. Прости… и спасибо за все, что сделал — для меня, для школы, для всех нас. И, — она неожиданно улыбается, ласково глядя в ошеломленное лицо, — привыкай к благодарности — я далеко не последняя, кто захочет сказать тебе все, что о тебе думает.

— Если… если только остальные не выберут для этого тот же способ, — наконец выговаривает Снейп севшим голосом. — Я понимаю, что сейчас похож на живые мощи, но это совершенно не повод для того, чтобы прикладываться ко мне или устраивать паломничества, — в его голосе звучит откровенный ужас — наверное, живо представил себе вереницу желающих приложиться к ручке, и мы с Макгонагалл весело переглядываемся — этим желающим явно не позавидуешь.

[stervaN]

— Ну, вряд ли кто-то еще осмелится подойти к вам на столь близкое расстояние, сэр… в случае чего просто испепеляйте всех взглядом, как вы это умеете, — невозмутимо советую я, и Снейп, фыркнув, чуть заметно морщится:

— Поттер, если тебе не трудно, не смеши меня какое-то время… у тебя ведь нет под рукой Костероста?

— Есть… есть Костерост, — вдруг доносится хриплый голос, и мы синхронно вздрагиваем, повернув головы к аврорскому столу. О Блэкстоне мы как-то забыли… вернее, он сам о себе не напоминал — и, увидев его, я понимаю, почему.

Совсем недавно я уже видел такой мертвый потухший взгляд и застывшую маску вместо лица, только, разумеется, не у него — у Снейпа. А теперь и господин старший аврор, похоже, в полной мере ощутил, что значит чувствовать себя мразью, которой нет ни прощения, ни оправдания. Только вот Макгонагалл мне основательно польстила — не ко всякой мрази я способен испытывать жалость. Блэкстону вот почему-то совсем не хочется сочувствовать. Может быть, если бы он хоть раз прислушался к моим неуверенным предположениям, я не сделал бы того, что собираюсь сделать — но я подхожу вплотную к аврорскому столу и кладу прямо перед ним видоизменившуюся записку. Он торопливо отводит глаза, но я пододвигаю пергамент ближе.

— Это написано рукой Северуса Снейпа, — спокойно сообщаю я, глядя в серое лицо с выступившей на лбу испариной. — Почерк подлинный… впрочем, вы можете в этом убедиться.

— Я… я уже убедился, — бормочет Блэкстон, но я быстро взмахиваю палочкой, тоже применив невербальное заклятие — и с удовольствием наблюдаю, как его бегающие глаза в ужасе останавливаются на проступившей в нижнем углу пергамента четкой подписи.

— Значит, вы подтверждаете, — говорю я ровным тоном, — что эту записку — равно как и остальные — написал профессор зельеварения Северус Снейп? Подтверждаете, что переданная профессором Снейпом информация спасла сотни жизней, способствовала удачному завершению многих операций аврората и Ордена Феникса и в конечном счете помогла уничтожить Волдеморта?

Блэкстон торопливо кивает, и к горлу подкатывает злость — как он легко и, главное, молча со всем соглашается! Конечно, этого согласия я и добивался, но пусть не рассчитывает, что ему удастся вот так отмолчаться. Меня не отвлекает даже явственно прозвучавшее за спиной насмешливое фырканье — перечисляя профессорские заслуги, я ждал чего-то подобного, и мне ужасно хочется обернуться, чтобы увидеть его лицо, но я сдерживаюсь. Язвительные пассажи об изысканности моих формулировок я успею выслушать позже, а сейчас надо дожать эту сволочь.

— Так вы признаете, — подавшись к нему, негромко говорю я, и Блэкстон вжимает голову в плечи, — что даже не пытались по-настоящему расследовать дело профессора Снейпа? Признаете, — мне вдруг перестает хватать воздуха, но я хрипло договариваю, — что мучили и чуть не убили человека, спасшего жизнь вашему сыну?

Прошептав что-то невнятное, Блэкстон опускает голову на судорожно сжатые кулаки, а я заставляю себя отстраниться — еще немного, и я вцепился бы в мерзавца и тряс до тех пор, пока не получил бы внятный ответ — и тут слышу за спиной почти синхронное:

— Гарри, достаточно, — укоризненно произносит Макгонагалл.

— Поттер, это неспортивно, — глубокий голос очень спокоен, но, кажется, в нем тоже слышны укоризненные нотки. Неспортивно?.. Я рывком оборачиваюсь и выдыхаю, сердито глядя во встревоженные любимые лица:

— А мне плевать! Вы хоть понимаете, что ему ничего за это не будет — даже легкого взыскания, даже выговора? Потому что любое расследование приведет к огласке, а огласка… — Снейп чуть вздрагивает, дернув уголком рта, и я тихо договариваю: — вот именно. Поэтому я хочу, чтобы он хотя бы… — но я не заканчиваю фразу.

Хотя бы как следует прочувствовал, что натворил, хочется мне сказать, но я смотрю в серьезные лица Снейпа и Макгонагалл, перевожу взгляд на скорчившегося в кресле аврора, вспоминаю снейповское «унижать тех, кто не может ответить» и его же «вы успели научиться у Дамблдора человечности» — и желание додавить Блэкстона куда-то улетучивается. Не то чтобы мне стало по-настоящему стыдно, но… они правы. Надо остановиться, чтобы потом самому не было противно. Хватит, больше ничего ему не скажу — пусть сам себя судит и наказывает… хотя кое-что добавить все-таки придется.

— Можете не отвечать, — я вновь оборачиваюсь к аврору, стараясь говорить ровным тоном. — Вы слышали, что я сказал — никакого расследования ваших поступков не будет. Сейчас вы разблокируете камин и мы уйдем. Как именно вы это оформите, меня не интересует, но профессора я здесь не оставлю. И еще… неделю назад я получил от вас несколько инструкций, которых, слава Мерлину, не придерживался. Я тоже дам вам несколько… настоятельных рекомендаций — только посоветовал бы не брать с меня пример и выполнить все, что я скажу.

Дождавшись кивка и глядя прямо в серое лицо, я размеренно перечисляю:

— Первое. Я понимаю, что даже с учетом… новых обстоятельств суд состоится не завтра и к профессору еще могут быть вопросы. Но в аврорате он больше не появится. И если возникнет необходимость… побеседовать, — аврор сжимается, услышав это слово, — то только если он сам даст согласие… и только в моем присутствии.

— Или в моем — и, разумеется, никакого Веритасерума или легилименции, — быстро добавляет Макгонагалл и я, благодарно взглянув на нее, продолжаю:

— Второе. Вы возвращаете профессору палочку… разумеется, разблокированную, — Блэкстон вскидывается было, но, встретив мой взгляд, торопливо кивает и через минуту передо мной оказывается палочка, которую я быстро передаю Макгонагалл. — Вы снимаете ментальный контроль за его заклинаниями… и визуальный тоже — никакой слежки и надсмотрщиков.

— И последнее. Вы поняли, почему мы не будем требовать расследования, — я не спрашиваю, а утверждаю, и Блэкстон, сглотнув, опускает глаза. — Но если я вдруг узнаю… а я узнаю, не сомневайтесь, — я понижаю голос почти до шепота, раздельно выговаривая слова, словно говорю на парселтанге, — что кто-то из тех, кто участвовал в его допросах, выбалтывает… подробности или распространяет сплетни о наших… отношениях — долгой и счастливой жизни я им не обещаю.

Кажется, мой тон убедил аврора в том, что я не преувеличиваю — он снова судорожно кивает, в серых глазах плещется ужас, и я невольно усмехаюсь — еще бы, как тут не ужаснуться, когда скромный стажер, «вполне простецкий парень, хоть и Поттер», как он однажды кому-то обо мне сказал, вдруг оборачивается таким вот змееустым чудовищем. Ладно, действительно пора уходить, пока я не запугал его до потери координации… уже не говоря о том, что каждая минута задержки стоит Снейпу лишних мучений.

— У меня все. Можете разблокировать камин, — бросаю я, отворачиваясь, и Макгонагалл, решительно поднимается:

— Прекрасно. Думаю, нас больше ничто здесь не держит, так что я отправляюсь в Сент-Мунго — будет лучше, если я появлюсь там первой, чтобы подготовить персонал. Ну а вы, надеюсь, дальше справитесь без меня… Северус, что-то не так?

— Все в порядке, — голос очень спокоен, но что-то действительно не так — руки нервно поглаживают плед, перебирая бахрому, и морщинка между бровями прорезалась глубже. Может, ему стало хуже? Тогда на руках его нести не стоит.

— Сотворить носилки? — негромко спрашиваю я, склонившись к нему, но тут он произносит почти беззвучно — явно с тем расчетом, чтобы его услышал только я:

— Поттер, может быть… обойдемся без Сент-Мунго?

[stervaN]

Вот оно что. Мог бы и сам догадаться, что в госпиталь ему очень не хочется, и дело даже не в том, что кому-то еще стали бы известны… подробности — врачебную тайну еще никто не отменял, а брезгливого равнодушия, шепотков за спиной или оскорбительных намеков после объяснений Макгонагалл можно не опасаться. Да и официальное оправдание не за горами, так что опасаться ему придется скорее сочувственных вопросов, подчеркнуто понимающих взглядов и навязчивого внимания. Вот именно. Хватит с него чужого внимания, чужих рук и взглядов, и спокойствие для него сейчас важнее зелий и примочек. А я… пусть колдомедик из меня никакой, и не поручусь, что мое внимание не будет навязчивым — но раз он сам попросил меня об этом, раз согласен на мою неуклюжую помощь, значит… значит, я для него уже не чужой. Только почему он попросил так тихо — чтобы оставить мне выбор? Неужели он еще не понял, что свой выбор я давно сделал?

— Конечно, обойдемся, — так же беззвучно отвечаю я, наклонившись ближе и скользнув губами по холодному виску — кажется, вышло незаметно. Быстро разгибаюсь и поворачиваюсь к вопросительно хмурящейся Макгонагалл, стараясь, чтобы голос звучал уверенно:

— Не нужно в Сент-Мунго. Мы и сами справимся — в Хогвартсе, только мадам Помфри предупреждать не надо. Профессор сам назначит себе лечение, а я постараюсь в точности выполнять его указания… в общем, мы справимся.

Слава богу, она не вдается в расспросы — наверное, еще одного взгляда на Снейпа ей хватило, чтобы тоже сообразить, в чем дело. Сокрушенно вздохнув, Макгонагалл, соглашаясь, кивает и после паузы выговаривает:

— Хорошо. Тогда… пойду предупрежу Альбуса, чтобы не задерживал вас расспросами. Ну и вы здесь… не слишком задерживайтесь.

Улыбнувшись Снейпу и презрительно дернув щекой в ответ на сдавленное блэкстоновское «До свиданья, профессор», она исчезает в каминном пламени… а я вновь оказываюсь перед дилеммой: все-таки трансфигурировать кушетку в носилки — или опять поднять его на руки? Откинув плед, я быстро оглядываю его — кажется, пятен на мантии не прибавилось… рискнуть?.. а вдруг кровотечение все же усилится?.. Я уже готов взмахнуть палочкой, как вдруг Блэкстон, поднявшись, произносит:

— Давайте… давайте я его пока подержу…

Еще чего не хватало! Рассерженно мотнув головой, я быстро загораживаю от него Снейпа, но, как оказалось, недостаточно быстро — обогнув меня, аврор неуловимым движением оказывается совсем рядом с кушеткой, и я вижу, как Снейп привстает на локтях, словно пытаясь отстраниться — но в заблестевших глазах нет брезгливости или страха. Впрочем, ненависти там тоже нет — там спокойная уверенность в том, что сделай Блэкстон еще шаг, и ни снейповская слабость, ни опасение закончить свои дни в Азкабане не спасут аврора от старой доброй Авады. Слава Мерлину, Блэкстон тоже это разглядел — он застывает, словно наткнувшись на стену, и хрипло бормочет:

— Я… я только хотел помочь…

— Вы очень меня обяжете, если оставите свои благие порывы при себе, — выговаривает Снейп тоном, от которого меня пробирает дрожь — именно так он говорил со мной во вторник, когда я всерьез испугался за свою жизнь. — Реакцию я сохранил, а вот нервы, знаете ли, несколько расстроены… боюсь не удержаться и применить к вам что-нибудь такое, что внесет коррективы в мои дальнейшие планы. Но раз уж речь зашла о помощи, — Снейп продолжает очень тихо, но так, что Блэкстон, рискуя споткнуться, пятится к своему столу, боясь повернуться к профессору спиной, — я хотел бы напомнить, что у меня изъяли некоторые ценные книги, и я очень рассчитываю получить их обратно. И еще — если от меня вновь потребуются показания, я, разумеется, согласен помочь, но при одном условии — я не желаю больше видеть никого из тех, кто меня… допрашивал, включая вас, мистер Блэкстон. Никого. Никогда.

Вы их больше не увидите, молча обещаю я, встревоженно наблюдая, как, задохнувшись, он умолкает, как пылают яростью ввалившиеся глаза, как стискивают плед дрожащие пальцы — он явно хотел что-то добавить, но удержался усилием воли. Вы правы, профессор, это неспортивно, и мстить мы никому не будем — просто пусть держатся от нас подальше… от меня, в частности — я на вашем месте сейчас… не удержался бы.

— Д-да… к-конечно… я понимаю… — сжавшись, выдавливает аврор и, допятившись наконец до стола, выдвигает нижний ящик и торопливо достает несколько флаконов, позвякивающих в его трясущихся руках:

— Возьмите хоть зелья… Вот… Костерост, кроветворное… и еще… возьмите, Поттер, он ведь сейчас не способен… и еще долго не сможет…

Вот этого ему говорить не стоило.

— Он сможет все что угодно гораздо раньше, чем вы способны себе представить, — рассовав пузырьки по карманам, быстро говорю я, но, взглянув на Снейпа, понимаю, что моих слов он не услышал. У снейповского самоконтроля тоже есть пределы — от проклятия он удержался, но хотел бы я сейчас посмотреть на того, кто помешал бы ему доказать свою… дееспособность непосредственно сию секунду. Во всяком случае, я этим кем-то точно не буду — жизнь мне еще не опротивела.

— Поттер, — произносит он очень спокойно, — помоги-ка мне встать. До камина я дойду сам.

— Сэр, может, лучше… — все же выговариваю я — черт, ну что за мальчишество, что и, главное, кому он собирается доказывать?! — и поспешно осекаюсь под его горящим взглядом. Ладно… неважно. Настоять на своем у меня просто духу не хватило бы — слишком часто и слишком многим он в последнее время подчинялся, и если эти несколько шагов до камина необходимы ему, чтобы доказать — Блэкстону, мне или самому себе — что он выжил и смог остаться прежним — пусть доказывает. А в случае чего… я ведь рядом. Подстрахую, подхвачу, если потеряет сознание… только я почему-то уверен, что он продержится.

Когда с моей молчаливой помощью он поднимается на ноги, я все же не решаюсь совсем его отпустить, придерживая под локоть, но он раздраженно стряхивает мою руку и делает первый шаг, дрожа и шатаясь, и я сглатываю тугой комок, а Блэкстон следит за ним от своего стола тяжелым остановившимся взглядом.

Шаг, еще один… ни на Блэкстона, ни на меня он не смотрит — глаза полузакрыты, изможденное лицо сосредоточенно и бесстрастно… кажется, он действительно пытается что-то доказать исключительно самому себе.

Шаг, еще один… измазанные в крови босые ноги ступают по гладкому полу так, словно он идет по битому стеклу — и я ступаю след в след, чтобы успеть его подхватить.

Шаг, еще один… прямая спина, гордый разворот плеч — вот так же он шел через весь тот проклятый год, балансируя над пропастью, сжав зубы и делая, что должно — и никого за спиной, чтобы подхватить, если упадет.

Шаг, еще один — и, слава Мерлину, он уже у каминной решетки, и теперь я с полным правом могу поддержать его, прижав к себе, с тревогой вслушиваясь в частое поверхностное дыхание. Рука, которую я осторожно пристраиваю себе на плечо, бессильно соскальзывает, но ему удается сделать этот последний шаг через решетку — и когда перед глазами возникает знакомая круглая комната, его сил еще хватает, чтобы улыбнуться и кивнуть что-то обсуждавшему с Макгонагалл Дамблдору:

— Рад снова видеть вас в Хогвартсе, Альбус… и я, как видите, тоже вернулся…

Слабый шепот обрывается, и Снейп повисает на мне безжизненной тяжестью — вот теперь силы закончились, все и сразу. Горестный вздох Макгонагалл, потрясенное молчание Дамблдора — он размыкает было губы, пытаясь что-то выговорить, но молча машет рукой — и я, обхватив бессильно привалившееся ко мне тело, выдыхаю:

— Подземелья.

… — Северус…

— Ну наконец-то… — слабый смешок. — Я уж посчитал, что амнезия все-таки заразна. Что там у тебя?..

— Вот… мазь почти закончилась, — я растерянно верчу круглую баночку с размазанной по стенкам желтоватой массой — оказывается, в четверг на Льюисов он извел почти все, того, что осталось, не хватит и на мизинец — и слышу сонный вздох:

— Да? Досадно… впрочем, Мерлин с ней, отек и так спадет… постепенно… Поттер, я, кажется, засыпаю, поэтому перечисли, что и в какой последовательности ты сейчас используешь. Да, верно… нет, затем нужен бальзам… да, вот этот… потом примочки… лучше бы в сочетании с заклятьем, но ты его не знаешь… ладно, неважно, как-нибудь научу… — сонный шепот затихает — кажется, действительно задремал. Вздохнув, я послушно отставляю баночку — он прав, поле деятельности у меня и без того обширное, даже после десятка зелий и пинты заживляющего настоя, который я вылил в ванну — конечно, уже после того, как кровотечение прекратилось и я смог его вымыть.

[stervaN]

Сознания он все-таки не потерял — когда я дотащил его до спальни и опустил на кровать, с ужасом глядя на стремительно расползающиеся по мантии темные пятна и испытывая горячее желание метнуться сразу в трех направлениях — в ванную, в лабораторию и к Помфри за консультацией… эх, похоже, без нее не обойтись, раз Снейп не в состоянии объяснить мне, что делать, — он прохрипел через упавшие на лицо волосы:

— Не мечись. Сначала зелья... запиши последовательность. Ванна потом. И никакой Помфри.

Поклявшись обязательно расспросить его, каким образом ему удается читать мои мысли даже с закрытыми глазами, я, призвав перо и пергамент, торопливо нацарапал десяток продиктованных хриплым шепотом названий — и тут же понял, что если я и правда попытаюсь справиться сам, лучше расспросить его обо всем прямо сейчас: номером первым в списке шло мое вчерашнее кровеостанавливающее, только доза на порядок больше, значит, и снотворный эффект сильнее… а будить его, когда заснет, я, понятно, не собирался.

— Профессор, может, сможете заодно объяснить, что делать потом, после ванны… хотя ладно, не надо, сам как-нибудь разберусь, — поспешно добавил я, когда, отведя спутанные пряди, понял, как ему плохо. Чертова гордость… надо было хватать его в охапку и отправляться сразу за Макгонагалл, не дожидаясь блэкстоновских благих порывов. А теперь он и мне примется доказывать, что вполне дееспособен для внятных объяснений, а до беспамятства ему, судя по всему, только пары фраз и не хватает… ну точно, пытается что-то выговорить… что?!

— Да, ты уж, пожалуйста… сам как-нибудь… разберись…

Кажется… нет это и впрямь не ирония, хотя теперь я точно знаю, что он способен язвить даже в таком состоянии. Но это… Он не пытается ничего мне доказывать, как не пытается прятать свою слабость. Он… он сам попросил о помощи. И, кажется, поверил, что я способен буду… разобраться.

— Хорошо, сэр, — с трудом выдавил я, и мгновение спустя его губы вновь шевельнулись:

— И перестань называть меня… сэр… или профессор…

— А… а как же?.. — но я уже понял — как, и когда он снова разомкнул губы, пытаясь выговорить собственное имя, я осторожно прижал пальцы к этим распухшим, потрескавшимся, единственным в мире губам, тихо выдохнув:

— Северус, — и он улыбнулся — я почувствовал эту улыбку кончиками пальцев.

А потом я принялся поить его зельями, вместе с ним задерживая дыхание и сглатывая, когда он сглатывал, и с облегчением перевел дух, когда темные пятна перестали расползаться и он наконец открыл глаза — впрочем, тут же вновь опустил ресницы, когда я начал расстегивать его мантию. Может, он боялся увидеть на моем лице брезгливость или отвращение, а может, просто стеснялся, но я подготовился к обоим вариантам, и когда с последней застежкой было покончено, я уже знал, что скажу ему прежде, чем снова увижу его обнаженным:

— Северус, — тихо сказал я, — Северус… ты ведь сам попросил так тебя называть. Давай пусть это будут не просто слова. Давай ты попробуешь… позволишь себе на самом деле быть для меня… не сэром и не профессором. Северусом.

Не знаю, насколько это его успокоило… наверное, совсем не успокоило — он не кивнул и не улыбнулся, а когда я осторожно откинул полы, он дернулся и руки дрогнули в попытке прикрыться. Но больше я ничего не стал говорить — главное он услышал… и со временем, надеюсь, поймет. Поэтому я просто поднял его на руки и отнес в ванную.

Я мыл его одной рукой, придерживая левой под лопатками, впервые так полно и подробно осязая его тело — и с болью ощущал, как он вздрагивает и сжимается всякий раз, как моя ладонь касается… даже не свежих ран и полузаживших рубцов — обезболивающее уже должно было подействовать — а нежнейшей кожи в паху и на внутренней стороне бедер. Но я молчал — слова сейчас все равно ничего бы не изменили, здесь могло помочь только время. Я бы успокоил его взглядом, но глаза он так и не открыл… поэтому все, что мне оставалось — молча целовать его всякий раз, как он вздрагивал — влажный висок, морщинку между бровями, сомкнутые веки. Губ я коснулся всего единожды — когда он дернулся, почувствовав, как моя рука скользнула между ягодицами и я смог оценить… размер ущерба. Может, надо было пробормотать что-нибудь ободряющее, но я просто накрыл его губы своими и поцеловал, как он меня в субботу — требовательно и жестко, чтобы одна боль заглушила другую — и он ответил мне, слабо, но вполне осязаемо, и с этого мгновения вздрагивал реже и слабее, а когда я закончил с его телом и сменил помутневшую от крови воду, влив в ванну зеленоватый заживляющий настой, он прошептал, по-прежнему не открывая глаз:

— Твой вариант терапии оказался… более действенным, чем зелья.

— Надеюсь, — выдавил я сквозь сжавшееся горло — я предпочел бы, чтобы он использовал другую терминологию. — Можно, я вымою тебе голову?

— Исполняешь заветное желание? — слава Мерлину, он наконец попытался усмехнуться — и, кажется, это было разрешением, и я втер в его волосы собственный шампунь, тщательно промыл густые пряди тугой струей, и горло вновь сжалось — теперь уже от восхищения, когда вместо грязной свалявшейся пакли на худые плечи упала тяжелая глянцевая волна. Сальные пряди, которые в свое время так меня раздражали… пусть даже не надеется, что я оставлю его волосы в покое, после того как увидел, какими они могут быть красивыми. Не удержавшись, я провел по ним ладонью — раз и другой, и вздрогнул, когда он тихо пробормотал:

— Он тоже любил это делать.

Кто, хотел я спросить — но, слава богу, удержался, потому что уже понял — кто, и сердце забилось резкими толчками, а он продолжал быстрым отчетливым шепотом:

— Он был моложе тебя… магл… нам было по шестнадцать… он приехал к родственникам на лето. Тогда я уже жил один, и он часто бывал у меня… Месяц… только один месяц. Он любил гладить мои волосы… он любил… — прерывистый шепот не умолкал, и я вслушивался, замерев, боясь спугнуть его вздохом, не то что словом, и с пронзительной ясностью понимая — это те подробности, те самые, которыми наслаждались на его допросах мои бывшие коллеги. И еще одно я понимал так же ясно — зачем он мне это рассказывает — чтобы мерзостные сцены из порнофильмов, в которые превратились его воспоминания о первой любви, снова стали для него… просто прошлым — светлым, полудетским прошлым, когда он еще не стал Пожирателем, и не было смертей, а был тот мальчик…

[stervaN]

… Возвращаясь домой, он погиб… катастрофа… Потом у меня никого не было. Прости, что вообще… — но я не дал ему договорить, снова склонившись к бледным губам, только теперь чуть касаясь и не требуя ответа, и это снова помогло — через полминуты он произнес уже громче и с почти прежней снейповской интонацией:

— Надо было прервать меня раньше, раз уж я временно не в состоянии себя контролировать. Если уже насмотрелся на мои волосы, будь так добр, извлеки меня отсюда, а то я пропитался этим настоем как Сибилла Трелони — хересом, — и я, улыбнувшись, отнес его в спальню, старательно делая вид, что принял эту интонацию. Пусть. Пусть пытается доказать, что это просто потеря самоконтроля. Здесь тоже поможет только время, только время научит его мне доверять — но я не буду торопить события… тем более что первый шаг он все-таки сделал.

Я завернул его в слизнортовскую махровую простыню и призвал еще зелий — перечисляя названия, он не упомянул кроветворное — и был вознагражден за усердие краткой, но весьма выразительной лекцией о свойствах кроветворных зелий и нежелательности их употребления перед сном во избежание некоторых побочных эффектов. Ага, конечно, эффекты… редкостная гадость это зелье, я-то знаю, поэтому и оттягивает момент.

— Ты ведь уже пил его в пятницу перед сном, — возмущенно заявил я, на секунду ощутив себя мадам Помфри, врачующей строптивого студента, но Северус — кажется, я впервые назвал его про себя по имени — шансов почувствовать себя колдомедиком мне, разумеется, не оставил:

— Если б я тогда отказался, я обесценил бы твой героический поступок — фыркнул он, но тут же добавил с ласковой насмешкой:

— Это и правда подождет… впрочем, можешь дать мне немного вина — желательно из непочатой бутылки… и займись потом руками и всем остальным — поле деятельности у тебя… обширное.

Вот он, на столике — недопитый бокал с мерцающей рубиновой жидкостью. Я чуть приподнимаю его, как в пятницу, но прежде чем поднести к губам, тихонько говорю, глядя в спокойное — наконец-то спокойное — лицо:

— За тебя, Северус. За тебя.

А потом отставляю бокал и, закусив губу, откидываю простыню.

Почему я был уверен, что справлюсь?.. Пока что я с трудом справляюсь с собственной обморочной слабостью, поминутно вздрагивая от бешенства и жалости. Но прийти в себя и отвлечься от того, чем заняты руки, неожиданно помогают… другие подробности, проступающие даже через уродливую путаницу шрамов. Сморщенная кожица на локтях. Трогательная цепочка позвонков. Выпуклая родинка на правом бедре… в ушах снова звучит быстрый шепот — он говорил об этой родинке, что его мальчик любил… вот так… Черт, не удержаться… Я склоняюсь и чуть прихватываю губами мягкий комочек, благодаря всех богов, что он задремал — я вряд ли решился бы на такое, знай, что он это почувствует... и вряд ли решусь в дальнейшем, по крайней мере пока он не подпустит поближе. А не позволит — что ж, это его прошлое, и он вправе хранить о нем память… только я найду и другие способы доказать, что к нему чувствую — конечно, когда смогу изучить его тело по-настоящему.

Вздохнув, я с сожалением разгибаюсь и облегченно замечаю, что руки уже почти не дрожат. Вот и хорошо, значит, дело пойдет быстрее — и я действительно заканчиваю даже раньше, чем рассчитывал и, наконец облачив его в ночную сорочку, все же решаю хоть что-нибудь сделать с отечными кистями. Мерлин, ну конечно… даже в лабораторию идти не надо — вот она, баночка, которую я вчера машинально сунул в карман. Да, это лучший из возможных вариантов — и ожоги подлечит, и отек спадет уже к утру.

На что я, спрашивается, надеялся, думая, что следы исчезнут к понедельнику?.. Ни на что я не надеялся, вообще ни на что — теперь я уже могу себе в этом признаться, да и ему, если спросит. Просто любил. И он это понял — и выжил, и теперь я смазываю темные отметины, осторожно придерживая хрупкие запястья, укладываю руки на простыню, вытянув вдоль тела, укрываю его одеялом и, помедлив, осторожно опускаюсь рядом — до вечера еще далеко, но ноги гудят и глаза закрываются сами собой. Наверное, лучше было бы сразу уйти на свою кушетку, но я просто не могу заставить себя подняться — и не только потому, что хочется быть к нему как можно ближе. Галлюцинации… если уйду спать в гостиную, рискую не услышать, если ему что-то привидится. А что если кошмар снова будет связан с тем воспоминанием?.. Зябко поежившись от этой мысли, я призываю плед — можно было бы и одеяло с кушетки, но в тепле больше опасений, что засну, а засыпать я не могу… не должен…

— Я не могу этого допустить.

Может, я все-таки заснул?.. Пусть это будет сон. Пожалуйста. Но, распахнув веки и подавшись ближе, я, похолодев, понимаю — не сон. Конечно, он лежит в том же положении — сам он сесть сейчас не смог бы — но глаза широко открыты и в отрешенном взгляде та же горечь, что и в тихом голосе, интонации которого сегодня на удивление спокойны.

— Прошу вас, скажите мне, где пещера. Я сделаю это сам.

Рядом с ним снова Дамблдор… И явно что-то отвечает — взгляд становится задумчивым и сосредоточенным, словно он прислушивается к возражениям — и, судя по всему, они его не убедили:

— Альбус, поймите — вас любят. Вы многим нужны… очень нужны. А я — так сложилось, что моя смерть ни для кого не станет горем. И…

[stervaN]

О чем говорит ему сейчас директор, если губы морщатся в скептической усмешке? Что его одиночество когда-нибудь закончится? А если… если я попробую заменить его невидимого собеседника? Дурацкая затея, но вдруг получится? Я придвигаюсь ближе, так, что губы касаются влажных прядей, и шепчу:

— У тебя обязательно появится тот, кому нужен ты и кто необходим тебе... Ты не всегда будешь один.

В обычном состоянии он наверняка ответил бы на это колкостью, но я уже научился разбираться в оттенках его сарказма и знаю, что чаще всего это просто щит, за которым одиночество и страх показаться слишком… человечным. Но когда-нибудь он перестанет прятаться от меня — а может, и остальных — за этим щитом. А пока — пусть язвит… интересно, что же он ответит?.. Что?!

— Не успокаивай меня, Поттер, — это уже не галлюцинации. Он пришел в себя… и все слышал — замерев, я вижу, как он медленно поворачивает голову и теперь его глаза совсем рядом. Так близко. Огромные, черные, полные горечи и тоски.

Вспомнил… все-таки вспомнил. Хорошо, что сегодня днем я уже подготовился к этому разговору — теперь мне есть что ему сказать.

— Хватит меня успокаивать. Я должен был сделать это сам, сам исправить то, что… — но я не даю ему договорить. Приподнявшись и сжав тонкое лицо в ладонях, я говорю — негромко, но со всей убедительностью, на какую способен:

— Исправить что? То, что ты натворил двадцать лет назад? Северус, ты был тогда мальчишкой, злым на весь мир, тщеславным и готовым на все ради признания твоих талантов — но ты изменился, когда понял, что за тебя расплачиваются другие. Ты смог измениться… и больше не должен никому это доказывать. Мне ты точно ничего не должен доказывать, я знаю, что это такое — совершить ошибку и быть не в силах ее исправить. Мой пятый курс… Сириус… он ведь погиб из-за того, что я так и не научился скрывать свое сознание… да, я знаю, что ты скажешь, — я прижимаю пальцы к возмущенно дрогнувшим губам, — он сам сделал этот выбор… но, знаешь, Дамблдор тоже сам сделал свой выбор. Что он тебе тогда говорил — то, что сейчас сказал я? Вот видишь, значит, он верил, что в твоей жизни тоже что-то изменится… и теперь есть ты… и я… если я тебе нужен…

— А я? — спрашивает он беззвучно, так, что я скорее угадываю, чем слышу слова. — Я тебе… нужен?

— Больше всего на свете, — шепчу я, — больше всего на свете. Ты… ты единственный… такой, какой есть… жалко, что я понял это так поздно… но ведь не слишком поздно, правда? — и горечь тает, уходит из его взгляда, и через долгие полминуты он выговаривает — медленно, словно сам удивляясь тому, что произносит:

— Нет. Не слишком.

Это не признание… но это больше, намного больше, чем слова, которых я от него точно не услышал бы. Спасибо, хочется мне выговорить, но я молча склоняюсь к нему и медленно, чуть касаясь, целую это единственное в мире лицо — прозрачные виски, веки, высокие скулы, вбирая остатки горечи, и когда касаюсь его рта, губы под моими губами наконец-то складываются в улыбку.

— Хватит меня успокаивать, — теперь он говорит это немного другим тоном, и я позволяю себе сделать то, о чем, признаться, давно мечтал — быстро, пока он не сообразил, в чем дело, скользнуть губами по резкой горбинке и стремительно чмокнуть его в кончик выдающегося во всех отношениях носа.

— Поттер!.. — негодующе шипит он и пытается выпростать руки, но я успеваю отстраниться, довольно улыбаясь — похоже, это стало достойным завершением терапии, если уж ему хочется называть мои утешения именно так… да пусть называет как угодно, лишь бы действовали. Этот сеанс, судя по всему, оказался вполне эффективным.

— Он еще и улыбается… только попробуй еще когда-нибудь это сделать, — ворчит он, сердито глядя на мое довольное лицо. — Предупреждаю, схлопочешь подзатыльник.

— А что такое? — невинно интересуюсь я. — Нос как нос… часть тела… такая же замечательная... прямо скажем, выдающаяся, как и все остальные…

— Много ты в этом понимаешь… мальчишка… — но он уже прикрыл глаза, голос вновь становится сонным, и через минуту я понимаю, что он заснул. Привстав, поправляю сбившееся одеяло — черт, тонкое, слишком тонкое. Укрыть пледом — а, собственно, зачем? Что мне мешает вернуть все как было? Взмах палочкой — и я подавляю смешок — Северус, утонувший в перине и укрытый пышным одеялом до плеч, кажется спичкой в коробке с ватой. Тонкое тело и черное с серебром пламя волос на белой подушке… сравнение уже не кажется смешным, и Северусу я о нем не скажу — вдруг ему понравится это пуховое безобразие?

А что, было бы забавно... Я ведь не так уж много знаю о его привычках. Знаю, что он любит хорошее вино и абрикосовый джем, что терпеть не может горячего молока… знаю и кое-что посущественнее — что он привык жить один. И… спать один. Интересно, что он скажет, если, проснувшись, увидит меня рядом?..

Хотя для меня это ведь тоже впервые — проснуться и понять, что ты не один. Что кто-то рядом.

Что он рядом.

[stervaN]

Понедельник, 1 декабря, год спустя.



Вечер. Неужели наконец-то вечер?

Вздохнув, я разворачиваю очередной пергамент. Конечно, работы можно было бы проверить и в лаборатории, но сегодня мне совсем не хочется посвящать вечер препирательствам с Северусом по поводу моего — «Поттер, ну кто бы сомневался!» — снисходительного отношения к гриффиндорцам. Впрочем, после он, хмыкнув, добавляет что-то вроде «ну конечно, сам не так давно научился отличать цитварник от полыни».

Неправда. Цитварник от полыни его стараниями я научился отличать еще в прошлом декабре. Собственно, заниматься со мной зельями — и так, что в первую неделю я скинул фунтов десять и цвет лица стал немногим отличаться от его собственного — он начал после прошлого Рождества, едва выздоровев — окончательно, как решительно заявил он, и очень приблизительно, по мнению Макгонагалл. Спорить при ней я, разумеется, не стал, но перед сном заметил:

— Знаешь, я могу и передумать.

— То есть? — спокойно спросил он, выходя из ванной. — Ты решил вернуться в аврорат?

Я бросил на него сердитый взгляд — вот язва, сам ведь присутствовал при моем недавнем разговоре со Скримджером. Явившись в Хогвартс, министр был немногословен — не глядя на Снейпа, он сообщил, что суд состоится в ближайшее время, и спросил у меня, не намерен ли я вернуться. В ответ я поинтересовался, не пора ли, по его мнению, познакомить магическую общественность с положением дел в аврорате. Скримджер промолчал, и я решил, что он счел мой вопрос риторическим, но через месяц — вскоре после суда, на котором Северуса оправдали — несколько авроров было уволено «в связи с несоответствием занимаемой должности и злоупотреблением служебным положением», как сухо сообщил очередной «Пророк». Блэкстона среди них не было — потом стало известно, что он уволился сам.

— Так что? Ты передумал заниматься зельями? — откладывать разговор он не собирался.

— Нет, не в том смысле. Я готов тебе ассистировать, но если ты хочешь сделать из меня учителя и для этого собираешься заниматься со мной теми же темпами, что мы варили Феникс Лакрима, зелье в итоге понадобится тебе самому. А я такое еще долго изготовить не смогу.

— Сможешь, — проворчал Северус, взбивая подушку. — И гораздо скорее, чем думаешь. То, что ты не идиот, мы уже определили… правда, тонкости в тебе не прибавилось, но того, что есть, вполне хватит для занятий с младшими курсами. Что ты на меня так смотришь? Высшие зелья я тебе, разумеется, не отдам, и не мечтай…

— … Вот еще, мечтать о преподавании Высших зелий — ты ведь вроде решил, что я не идиот…

— Посмотрим, что ты скажешь, когда мы с ними закончим… я прошел бы с тобой курс за три месяца, но так и быть, придется растянуть на полгода, раз уж ты так беспокоишься о моем здоровье, — но я не дал ему договорить, обняв и прижавшись щекой — обняв осторожно, хотя прикосновения давно не причиняли боли.

И он был прав. Высшие зелья мы освоили за полгода, и к концу этого срока меня просто распирало от желания немедленно поделиться с кем-нибудь новообретенными знаниями — я ведь помнил по занятиям с Отрядом Дамблдора, какой это кайф — учить тому, что тебе нравится и удается. А мне удавалось — по правде говоря, меня даже слегка настораживала — нет, конечно, не легкость, легким процесс обучения у Снейпа не мог быть по определению — а таинственная готовность, с которой это древнее искусство открывало передо мной свои секреты — словно музыкальная шкатулка миссис Фигг, послушно щелкнувшая замочком и, повинуясь прикосновениям пальцев, проигравшая мне все свои мелодии. Я даже начал подозревать, что с его стороны не обошлось без каких-нибудь специальных заклинаний, но когда осторожно спросил его об этом, он усмехнулся, но не раздраженно, а неожиданно ласково:

— Знаешь, так обычно и происходит, когда занимаешься тем, что действительно твое — или ты до сих пор считаешь, что на шестом курсе только мой учебник был причиной твоих успехов в зельеварении?

Хмыкнув — я-то помнил, сколь плачевными стали эти успехи после того, как презент Принца-полукровки пришлось спрятать в Выручай-комнате — возражать я все же не стал, потому что, честно говоря, это была чуть ли не первая похвала за полгода. Он был требователен до придирчивости, порой просто невозможен, он выжимал из меня все соки, сам при этом умудряясь вести занятия и варить зелья для больничного крыла. Впрочем, последнее постепенно стало моей обязанностью — он, разумеется, проверял каждое, поначалу демонстративно кривясь, потом — улыбаясь уголком рта, когда думал, что я его не разглядываю. Я не обижался — просто не представлял ситуации, когда смог бы всерьез на него обидеться... правда, пару раз что-то похожее все-таки случалось. Последний был как раз в прошлую субботу, когда он спокойно заявил, что в первую неделю будет присутствовать на всех моих уроках.

[stervaN]

— Не то чтобы я тебе не доверял, но я должен убедиться, что ты справляешься, — и я, подавив вздох, не стал спорить — в конце концов, он был прав — и чуть позже был вознагражден за уступчивость сторицей. А потом была сумасшедшая неделя — нестройное «Здравствуйте, профессор Поттер» и мое горячее желание снять десять баллов с хихикнувшего пятикурсника-слизеринца; зелья, пергаменты, вопросы, расплавленный одним из Льюисов котел, мое первое Сферическое заклятие — и устремленный на все это внимательный взгляд черных глаз с последней парты; а все выходные мы занимались его исследованиями и засыпали, едва добравшись до постели. Но сегодня шанс у нас, кажется, появится — по крайней мере, можно будет на это надеяться, если…

— Вы необязательны, мистер Блэкстон, крайне необязательны, — голосом директора можно заморозить Гольфстрим, и я невольно сжимаюсь, представив несчастное лицо тихого белобрысого семикурсника — слава Мерлину, внешне он совсем не похож на отца. Я помню, как после сообщения Макгонагалл о том, что Блэкстон хочет забрать из школы сына, войдя в гостиную, я увидел, как Северус отбросил тот самый номер «Пророка» — хорошо хоть не разорвал надвое. Я не знал, как подступиться к разговору, но через полчаса он неожиданно проворчал:

— Успокойся, я не собираюсь мстить мальчишке. Одну подобную ошибку в свое время я уже сделал.

Уж не знаю, как Макгонагалл донесла это до Блэкстона, но парень остался — и Северус действительно не мстил, то есть относился так же, как к любому другому студенту… ну или почти к любому другому… по крайней мере, лучше, чем ко мне в свое время…

— Вам было ясно сказано вернуть работу в пятницу. А сегодня понедельник. И как вы это… — но я уже в коридоре и спрашиваю деловым тоном:

— Профессор Снейп, не заглянете на минуту? Необходима ваша консультация.

Раздраженно дернув щекой, Северус берет из подрагивающих рук парня измятый свиток и, покосившись на него, вдруг фыркает:

— Не тряситесь. Если работа достойная, баллы за задержку не сниму. Можете идти.

Не глядя на меня, он, чуть не задев плечом, проходит в кабинет, а я, кивнув в ответ на благодарный взгляд Блэкстона-младшего, захожу следом и спокойно интересуюсь:

— Как прошел день? Всех студентов запугал или мне сколько-нибудь оставил?

— Дождешься от тебя, как же, — фыркнув, он с облегчением опускается на жесткую ученическую скамью — конечно, устал, все-таки первый день в новой должности… то есть в старой должности… в общем, сегодня портреты на стенах небольшой круглой комнаты вновь приветствовали его как хозяина кабинета.

— Если бы только портреты, — нет, я, наверное, никогда не узнаю, как ему это удается — читать мысли, черт побери, не только не глядя в глаза — даже не притрагиваясь. — Аплодисменты в Большом зале… я думал, что оглохну — видимо, директорское кресло — некая акустическая зона, в которой фокусируется…

— Ага, акустическая зона, — фыркаю я, присаживаясь рядом. — Весь Большой зал — одна сплошная акустическая зона, просто ты отвык — со дня, когда тебя оправдали, прошел почти год.

Это верно — прошлое его вступление в должность сопровождалось, вне всяких сомнений, лишь слизеринскими хлопками, зато в тот январский день, когда его оправдали… Я, наверное, никогда не забуду, как распахнулись тяжелые двери и в проеме появилась высокая тонкая фигура в черной мантии, и разговоры мгновенно стихли, и в звенящей тишине он прошел к своему месту — крайнему справа — прежней стремительной летящей походкой, прищурившись и надменно вздернув подбородок. Не забуду, какими взглядами провожали его школьники — Макнот, рядом с которым я сидел, чуть не вывернул шею — и как менялись лица, когда он подходил ближе, и как весь зал устроил ему овацию, которой эти стены не помнили со дня праздничного пира после победы. Тогда так чествовали победителей, выживших в Последней битве, — и вот теперь его, выжившего и победившего. И когда он опустился на свой стул с высокой спинкой и, усмехнувшись, склонил голову, мы с Макгонагалл невольно переглянулись — только мы знали, откуда столько горечи в этой усмешке. Сегодня горечи было, пожалуй, чуть меньше.

— А что у тебя? — он оглядывает класс и морщится, заметив, что банкам с его уродцами опять пришлось потесниться — Гермиона прислала мне из Европы несколько замечательных образцов средиземноморских земноводных. — Котлы не взрывались?

— Обошлось, — потершись щекой о его плечо — черный бархат чуть щекочет кожу — я с сожалением поднимаюсь и подхожу к столу, заваленному пергаментами. — Слушай, у меня тут еще много работ — ты иди, я скоро буду, — но Северус вдруг тоже встает и, не присаживаясь, разворачивает один из свитков.

— Ладно уж, — ворчит он, стремительно пробегая взглядом убористые строчки, — так ты здесь надолго застрянешь, а у меня на сегодняшний вечер немного другие планы.

— Закончить с тем зельем?.. — невинно интересуюсь я, и он, усмехнувшись, перебивает:

— Ну конечно, только об этом ты и мечтаешь. Не отвлекайся, чтобы мне не пришлось потом переучивать твоих балбесов.

— Между прочим, год назад кто-то утверждал, что не прочь оставить преподавание, — бормочу я, приготовившись к язвительным возражениям — он не любит, когда его ловят на слове — но Северус отвечает неожиданно спокойно:

— Считаешь, я первый директор в Хогвартсе, совмещающий то и другое? Это всегда было обычной практикой. Дамблдор? Нет, он не преподавал — думаю, тебе не надо объяснять, на что у него уходило слишком много времени. Мне, благодаря одному настырному гриффиндорцу, бороться больше ни с кем не нужно.

Хмыкнув, — еще бы он признался, что ему нравится преподавать — всегда нравилось, только теперь он наконец-то позволил себе это признать, — я сосредоточиваюсь на чьем-то глубокомысленном опусе, искоса наблюдая, как он один за другим откладывает пергаменты, черкнув на каждом что-то не менее язвительное, чем замечания, оставленные им в свое время на наших работах, — и это по-прежнему жутко раздражает, и я не раз замечал брошенные на него сердитые взгляды и слышал сказанные в его адрес крепкие словечки. Но когда в марте ему снова пришлось варить Феникс Лакрима и на следующий день он был бледнее обычного, нужные ингредиенты для зелий появлялись на его столе быстрее, чем он успевал протянуть руку к шкафчику, и несколько гриффиндорцев, помявшись, сами подошли к нему после занятия за скребками для размазанных по столам останков флоббер-червей. Его до сих пор искренне забавляют такие случаи — ничего, когда-нибудь привыкнет, главное, что он остался в Хогвартсе.

[stervaN]

Я знаю, что он окончательно решил это для себя после сентябрьского визита Скримджера, когда они о чем-то долго говорили с глазу на глаз в директорском кабинете. Конечно, я догадывался — о чем, Макгонагалл, с чьей подачи разговор и состоялся, давно рассказала, что попечители и общественность не против, так что последнее слово оставалось за ним. В тот вечер Северус решил побить рекорд молчаливости и даже в лаборатории ограничивался жестами, но я терпел и перед сном наконец дождался невыразительного:

— Он предложил мне директорский пост.

— А ты? — спросил я осторожно.

— Сказал, что подумаю. Ты еще не готов к работе, а я не смогу совмещать все сразу.

— Но когда я… буду готов, ты согласишься?

— И что потом? Ты — зельевар, значит, жить будешь здесь… не боишься, что пойдут сплетни? Конечно, я могу занять комнаты Дамблдора… не хотелось бы, я привык к своей лаборатории, но…

— И всего-то? — перебил я его, облегченно выдохнув — так это он о моей репутации беспокоится! — Северус, за эти полгода у меня даже гриффиндорцы не поинтересовались, где живу — все знают, что я — твой ассистент, значит, и жить должен где-то в подземельях, а где именно — никому не интересно. Кто и когда в этой школе интересовался личной жизнью преподавателей?

— Ты уже забыл о… — но я не дал ему произнести имя мучившего его подонка, перебив:

— А ты уверен, что он все это не выдумал? Ни я, ни кто-либо еще в этой школе никогда о тебе такого не слышал — действительно, когда я расспрашивал школьников в ту неделю, его какими только эпитетами не награждали, но слово «гей» не было произнесено ни разу. — Уверяю тебя, ни один школьник представления не имеет о том, где находятся личные комнаты учителей, и вряд ли кому-то придет в голову, что мы… что у нас… в общем, освобождать комнаты тебе совсем не нужно и переживать из-за сплетен — тоже, разве что мы сами дадим им повод, поцеловавшись в Большом зале или на лужайке перед замком. Северус?.. — я, кажется, упустил момент, когда из задумчивого выражение его лица сделалось предвкушающим, так что поцелуй застал меня врасплох.

— Ты решил… заткнуть мне рот… или это ответ?.. — наконец смог я выговорить, но он не дал мне отстраниться и вновь привлек к себе:

— Вы с Дамблдором, должно быть, сговорились — сегодня он полчаса убеждал меня в том же самом. Ну, раз уж тебе плевать на репутацию — мне вообще терять нечего… выгонят обоих с треском к чертовой матери… — он не договорил, но на этот раз я ничего не имел против.

И сегодня утром я помог ему уложить складки черной с серебром мантии, которую после того сентябрьского разговора мы выбрали вместе, и сам расчесал густые пряди, и критически оглядел его перед выходом, ища, к чему бы еще приложить руку — эх, нацепить бы орден Мерлина, так ведь не позволит же! — и дождался предсказуемой насмешки:

— Ты так хлопочешь, словно готовишь меня к Святочному балу, — но насмешка оказалась ласковой, и я произнес, стараясь говорить серьезным тоном:

— А что, это идея — только цвет мантии мы, разумеется, сменим… что скажешь о гриффиндорских цветах в честь дамы сердца? — подзатыльник оказался не менее предсказуемым, но я успел от него увернуться.

А потом любовался им в Большом зале, искоса поглядывая в сторону директорского кресла, и день тянулся как резиновый, и сейчас, когда он наконец отложил последний пергамент, мне уже как-то не верится, что через пару минут мы наконец окажемся у себя. В наших комнатах.

В гостиной уже ждет поднос с ужином, но Северус, не подсаживаясь к столу, на ходу цепляет тарталетку с вареньем и открывает дверь в лабораторию. Сердито подцепив соседнюю — к этой его привычке перехватывать на ходу я так и не приспособился — я иду следом, но, увидев, как усталое лицо освещается радостным предвкушением, забываю обидеться — черт возьми, кажется, эксперимент, на который мы потратили — загубили, как частенько бросал он в сердцах — два месяца ежевечернего каторжного труда, оказался удачным.

— Вот, смотри, — дожевав и тщательно отряхнув руки, он протягивает мне небольшую стеклянную плошку, на дне которой плещется голубоватая прозрачная жидкость.

— Красиво, — тихо говорю я. — Оттенок в точности такой, как ты объяснял. Значит, получилось… У тебя получилось.

— У нас, — поправляет он, и мне хочется обнять его за плечи, но я сдерживаюсь. — У нас получилось. Как мы его назовем?

— Может, просто Меморис? — неуверенно предлагаю я — что-то уж очень коротко и очевидно, но Северусу, похоже, нравится.

— Меморис, Меморис… — задумчиво повторяет он, осторожно ставя плошку на стол. — А что… неплохо. Кратко и выразительно. Представляешь, сколько проблем оно поможет решить — но, разумеется, только после того, как мы окончательно его доработаем. Переодевайся и приступим.

Меморис, думаю я, расставляя ингредиенты в нужной последовательности. Зелье, восстанавливающее любые повреждения памяти, помогающее при любых видах амнезии, вплоть до последствий Обливиэйта, исцеляющее даже таких, как Локонс… а что, это мысль.

— Испытаем на Локонсе? — невозмутимо предлагаю я. — Заодно проверим на побочные эффекты.

[stervaN]

— Только давай в палату к нему войдешь ты, — он вдруг улыбается совсем по-мальчишески — я так люблю эту легкую улыбку без оттенка горечи или иронии. — А я, так уж и быть, спасу тебя от последствий гриффиндорского героизма.

— От героя слышу, — бормочу я, улыбаясь в ответ. — Хватит меня спасать. Пойдем лучше ужинать, там уже все остыло.

Но я ошибся — у стола нас ждет Добби. Словно священнодействуя, он с серьезной физиономией раскладывает тарелки и приборы, согревает остывший чай и с непреклонным видом — наверное, у меня в соответствующие моменты бывает такой же — придвигает к Северусу два блюда, накрытых салфетками.

— Мясной пудинг и пирог с абрикосовым джемом, — выговаривает он торжественно. — Добби сам испек это для профессора. Профессору нужно лучше питаться, особенно теперь…

— Чтобы представительнее выглядеть? — ворчит Северус, покорно убирая салфетки, и мы с Добби весело переглядываемся — перед своими любимыми блюдами он не устоит и съест все до крошки. — Чего вы добиваетесь — чтобы я стал похож на Слизнорта? Кстати, о Слизнорте — думаю, Меморис и ему сможет помочь — если подобрать определенную последовательность зелий…

Почти не слушая, — все равно слишком устал, чтобы что-то толком запомнить, а Северус не обидится — ему подобные лекции бывают нужны скорее для того, чтобы лучше все обдумать — я рассеянно оглядываю гостиную. Мы так и не стали ничего менять — разве что шкафов с книгами прибавилось и появилось еще одно кресло. Стоп, а это что такое?.. а, видимо, Добби с этим и пришел… Дотягиваюсь до таинственного свертка, но едва взяв в руку, уже понимаю, что в нем и от кого — хотя и надпись, несомненно, заслуживает внимания.

— «Профессору Снейпу и профессору Поттеру от четы Малфоев» — зачитываю я с выражением. — По-моему, подарок вполне равноценен поводу, а ты как считаешь?.. Добби, достань, пожалуйста, бокалы… да, вот эти… нет, спасибо, с вином я справлюсь сам.

Как хорошо, что Добби тихонько испаряется, и больше никто нас сегодня не потревожит — Макгонагалл тоже не откажешь в тактичности. Потрескивает камин, и погасли все факелы, кроме двух, и я смотрю и не могу насмотреться на спокойное задумчивое лицо. Обычно, сидя вот так перед камином и согревая в ладонях бокалы, мы молчим — каждому и так ясно, что сказал бы другой. Но сегодня можно нарушить традицию.

— За тебя, Северус, — тихо говорю я, приподнимая бокал. — Не за директорство. Ты знаешь за что.

За то, что тогда разрешил себе надеяться. За то, что выжил. За то, что впустил меня в свою жизнь. Я сказал бы это, если бы умел говорить такие слова, но он ведь и так все понимает.

— За тебя, Гарри, — он так редко называет меня по имени. — За тебя, — и свет, мерцающий в темных глазах, разгорается ярче.

А потом спальня, и он с негромким смешком опускается на скрипнувший матрац — слизнортовскую роскошь мы с обоюдного согласия все-таки сменили. Нам и так хорошо, на этом жестковатом пружинном матраце, всегда было хорошо — с самого первого раза, после которого он наконец поверил, что мне… не противно. Тогда я ужасно боялся — этого его смущения, собственной неловкости, бог знает чего еще, и поначалу так и было — и смущение, и неловкость… а потом исчезло — и остались только руки, узкие сухие ладони, и губы, и прижавшееся ко мне тело, и удивительная нежность, в которой растворилась боль, и счастье — наконец-то беспримесное, сполна разделенное на двоих.

Да, вот так… о господи, он изучил мое тело лучше, чем я сам, и сейчас, похоже, опять собирается сделать все, чтобы я достиг вершины первым — ему нравится наблюдать за мной в такие моменты. Но сегодня мне хочется перехватить инициативу.

— Северус, позволь мне… — шепчу я, приподнимаясь, и он, усмехнувшись, чуть отстраняется, и я начинаю с того, в чем никогда не могу себе отказать — медленно пропускаю сквозь пальцы тяжелые глянцевые пряди с мерцающими в них серебристыми нитями. Целую прохладную гладкую кожу — выпуклую жилку на шее, вздрагивающую под моими губами, ямку между ключицами — и, скользнув рукой по впалому животу, с бьющимся сердцем чувствую, как вздрагивает и меняется под моей ладонью тело любимого человека. Я готов переместиться ниже и взять все… не только в свои руки, но он мягко удерживает меня, и я без лишних слов понимаю, чего ему хочется.

Конечно. Все, что ты хочешь… все, что хочешь — разве я хочу чего-то другого? И я принимаю его, вжимаясь в сильное поджарое тело, скольжу ладонями по ниточкам шрамов, пробегаю кончиками пальцев по выступающим позвонкам — и он беззвучно ахает, наконец перестав сдерживаться, и поцелуи, то быстрые, то ошеломляюще глубокие, лишь разжигают пожар, пылающий внутри. Последние толчки, последние яростные содрогания — и стон, его — короткий и резкий, почти выдох, мой — дрожащий и протяжный, и я, придя в себя, боюсь пошевелиться, чтобы дольше чувствовать благословенную тяжесть его тела.

Потом он засыпает, ласково что-то пробормотав, — он всегда засыпает первым, хотя сначала обычно успевает прикрыть меня краешком одеяла. Но сегодня я набрасываю одеяло на нас обоих и потом еще долго лежу без сна, вслушиваясь в тихое сонное дыхание и легонько сжимая прохладную кисть — мне нравится так засыпать, держа его руку в своей. В камине с тихим шелестом догорают угли, а выше, почти под сводчатым потолком, мерцает чудо, которое я никогда не устану разглядывать — прозрачная серебристая сфера, а внутри…

Прошлое Рождество, и после долгих уговоров Макгонагалл он согласился подняться с нами к рождественскому столу — разумеется, проворчав при этом, что с гораздо большей пользой провел бы вечер в лаборатории. Но когда мы вошли в Большой зал, во взгляде, брошенном на огромную, сверкающую огнями ель — в этом году Хагрид принес всего одну, зато невероятных размеров — было больше теплоты, чем я ждал, и на осторожные вопросы о здоровье он отвечал коротко, но без раздражения. Конечно, никто не пытался нахлобучить на него остроконечную шляпу или осыпать конфетти, но когда Хагрид проделал это с разрумянившейся Макгонагалл, по мелькнувшей усмешке я понял, что он был бы, пожалуй… не против. А когда мы поднялись из-за стола и повернулись к выходу, кто-то робко тронул меня за плечо и, обернувшись, я придержал Северуса за рукав.

— Да, мистер Макнот? — взглядом я умолял его удержаться от сарказма, но язвить он, кажется, не собирался — просто ждал, спокойно разглядывая переминающегося с ноги на ногу семикурсника. Разумеется, извинения были принесены и — холодно и сухо — но приняты, как только он смог вернуться к занятиям, но с тех пор Макнот, кажется, ни разу не поднял на него глаза. Теперь он тоже стоял, опустив голову и разглядывая собственные сжатые кулаки, и Северус нетерпеливо вскинул бровь — но тут Макнот, решившись, наконец протянул руку.

— Вот, — тихо выговорил он, — это вам, сэр.

Я не знал, куда мне смотреть — на ошеломленное лицо Северуса или на чудо, мерцающее на раскрытой ладони. Крошечная серебристая сфера росла на глазах и наконец застыла, став похожей на огромный елочный шар, а внутри…

Хогвартс. Это был замок — весь, со всеми его башенками, и бойницами, и арочными мостиками, и паутинными ниточками плюща, оплетавшими стены, и дымком из труб, и мерцающими окнами. Чудо сияло собственным светом — так же, как сияли его распахнувшиеся глаза, и когда Макнот наконец поднял голову, Северус не отвел взгляда, бережно приняв подарок.

Дом, который принял его со всеми его ошибками, и он понял это и смог измениться. Дом, который он так любил и не предал, в который он в конце концов вернулся — навсегда, что бы он там ни говорил. Дом, в котором мы теперь вместе.

— Спи, — шепчу я, — он чуть пошевелился. Я не тревожусь, это не кошмар — кошмары его давно не мучают, просто иногда он чуть вздрагивает во сне. И тогда я обнимаю его, как сейчас, и тихонько глажу по волосам, и шепчу почти беззвучно:

— Спи. Ты дома.

Конец.