Элитная школа для мальчиков

[stervaN]

Автор: Elle D.

Хорошо прописанная вещь и по сюжету и по эмоциональному накалу. Читается на одном дыхании.

- Это хорошая школа, - говорила миссис Стюарт, и в её больших, небесно-голубых глазах подрагивали крупные блестящие слёзы. - В самом деле, поверь мне, ведь ты же знаешь, я не отпустила бы тебя, если бы всё хорошенько не выяснила. Да, она далеко, но... оттуда ведь всего сорок миль до Троубриджа. А в Троубридже живёт твоя тётя Кэйтлин, ты помнишь тётю Кэйтлин, Пол? Она давно приглашает меня в гости, и может быть, я всё же съезжу к ней на Рождество, и навещу тебя, а потом заберу и мы вместе поедем на каникулы...
- Да всё в порядке, мам, - отвечал Пол. - В порядке, правда.
- Ох, мой бедный, - сказала миссис Стюарт и наконец расплакалась.
Полу пришлось вытерпеть её объятия, поцелуи, увещевания, утешения, в которых он нисколько не нуждался, и бесконечные наставления о том, как он должен себя вести, во что одеваться и что есть. Он терпел стоически, но не потому, что отличался такой уж твёрдой волей: просто ко всему этому он успел привыкнуть. Так уж случилось, что Пол Стюарт в третий раз переживал то, что на долю более везучих мальчиков выпадает лишь однажды: он в третий раз отбывал в частную школу, а следовательно, в третий раз переживал утомительную сцену разлуки с матерью. И в третий раз выслушивал все эти "о, бедный, бедный мой мальчик!" Он очень надеялся, что третий раз наконец-то станет для него последним.
- Всё будет хорошо, мам, - снова сказал он и позволил матери поцеловать себя в лоб. Губы у неё были горячие и скользкие от слёз, глаза припухли - Пол знал, что в последние дни она плакала очень много, он всё время слышал её всхлипы, когда проходил мимо спальни. Ему не нравилось, что она плачет. Это было неправильно. И он злился на неё за то, что она всё время плачет, на отца, за то, что его так долго нет с ними, и больше всего - на себя, за то, что ничем не мог ей помочь.
Хотя нет, кое-чем всё же мог: мог стоять смирно и отвечать: "Да, мам, всё в порядке, мам" на её тысяча и одно наставление. Он пообещал ей писать каждую неделю и даже позволил повязать ему на шею шарф с тартаном, который она вязала ему всё лето. И послушно ждал у экипажа, пока она, всхлипывая, в который уже раз разглаживала и так безупречно уложенные шерстяные кисти.
Сейчас он теребил эти кисти, глядя в окно на заброшенный, заросший кустарником двор, серый от дождя, и следил за дождевой каплей, лениво сползавшей по стеклу в уголке рамы. Теребил и думал про опухшие глаза матери. В комнате стоял полумрак - горела лишь одна лампа на столе, освещавшая кипу разрозненных бумаг, край бархатной скатерти и острый локоть директора Аддерлея, расположившийся опасно близко к чернильнице.
"Береги горло, пожалуйста, - сказала Полу миссис Стюарт. - Обещай мне не пить холодного, обещаешь?"
- Тринадцать лет, - пробормотал директор Адделрей и встряхнул промокашку. Нос, усы и взгляд у него были такими же острыми, как и локти. - Значит, четвёртый класс. Так и запишем.
Пол всё ещё смотрел в окно. Снаружи занималась буря, сад облетал, и кроны яблонь гнулись под тяжестью ветра.
- Так значит, прежде ты учился в Хотинтоне...
- Да, сэр, - ответил Пол. - И в пансионе Кроули перед тем.
- Кроули, - повторил директор Адделрей и закашлялся. - Гхм... в чьём классе?
- В классе мистера Уинзброу.
- А! Знавал его, знавал... Мы вместе учились в Кембридже, - как-то слишком поспешно сказал директор Адделрей и быстро добавил: - Каким спортом ты занимался в Хотинтоне?
- Конкуром, сэр.
- В самом деле? Хорошо ездишь верхом?
- Стараюсь, сэр.
- Гхм... гхм... а как насчёт бокса? Я слышал, в Кроули... гхм...
Пол вежливо дождался, пока очередной приступ кашля отпустит директора. Он не смущался и ждал безмятежно; его даже немного смешила нервозность Адделеря. Хотя если бы год назад Полу сказали, что его может рассмешить чей-то кашель, он ни за что бы не поверил.
- Я не умею боксировать, сэр.
- Плохо. Очень плохо! Но ничего, у тебя будет время научиться. Четвертый класс, да. Когда тебе исполняется четырнадцать?
- В ноябре, сэр.
- В ноябре... гхм... совсем скоро. Хорошо, посмотрим. Если ты будешь достаточно старателен в учёбе, возможно, перейдёшь на следующий год сразу в шестой. Я вижу, в Хотинтоне... да, в Хотинтоне ты учился в пятом.
- Да, сэр. Я успешно справился в программой четвёрого класса за одно полугодие и...
- В Бродуэллском пансионе придерживаются классической системы образования, - напыщенно изрёк директор. Его локоть дёрнулся и приблизился к чернильнице на критическое расстояние. Пол вздрогнул и сказал:
- Я знаю, сэр.
- И распределение по классам происходит согласно возрасту, а не личным заслугам учеников или их, гхм, родителей! К тому же наша программа сложна, многогранна и насыщенна. Могу поспорить, в четвёртом классе Бродуэллского пансиона ты узнаешь то, о чём даже учителя не знали в Хотинтоне!
- Я уверен в этом, сэр, - ответил Пол. Директор Адделрей довольно кивнул.
- Вижу, ты смышлёный парень. Хорошо, ты можешь идти. Твои вещи отнесут в спальню, - добавил он, когда Пол встал. - Найди мистера Терренса, он поможет тебе устроиться и всё объяснит. Добро пожаловать в Бродуэлл, мальчик. Господь тебе в помощь!
- Спасибо, сэр, - сказал Пол и бросил последний раз на окно, по которому всё ползла и ползла ленивая капля унылого октябрьского дождя.
Искать мистера Терренса ему не понадобилось; мистер Терренс сам нашёл его и сграбастал за плечо, когда Пол одиноко шёл по коридору и нерешительно останавливался возле каждой двери, прислушиваясь и пытаясь по звуку определить, что за ней находится. На третьем этаже, куда отправил его директор Адделрей, было тихо, как в могиле - стояло послеобеденное время, разгар занятий, все ученики находились в классах. Он шёл по коридору совсем один, но мистер Терренс, заложив крутой вираж вокруг дальнего угла, вылетел прямо на Пола и скрасил его одиночество.
- Прогуливаешь?! Имя? Класс? Какой у тебя урок? - схватив Пола за плечо, воскликнул он и близоруко прищурился. Мистеру Терренсу на вид было немногим более двадцати, но на лбу у него уже была проплешина, а на переносице красовались здоровенные очки с такими толстыми стёклами, что глаз за ними почти не было видно.
- Пол Стюарт, сэр. Прибыл сегодня из Лондона. Зачислен в четвёртый класс. Мистер Адделрей...
- Директор Адделрей, - поправил мистер Терренс и поволок Пола по коридору. - Что ты тут делаешь, это этаж старшеклассников! Увидь они тебя, устроили бы торжественную встречу, не сходя с места. Это спальни, тут спит пятый, а здесь шестой класс. В конце коридора туалетная, она для учителей, никогда не смей в неё заходить. Нам сюда, вниз. Тут спят первые и вторые классы. Третьеклассники в дальнем конце, не суйся туда, тебе там делать нечего. Видишь ступеньки вон там? Это душевые. Общие для всех, четвёртый класс моется по вторникам. Здесь туалетная. Если пройдёшь по этому коридору до конца и свернёшь налево, попадёшь во второе крыло, на этом этаже столовая и спортивный зал. Ты боксируешь?
- Нет, сэр, - ответил Пол, пытаясь запомнить хоть крохи этой лавины сведений, извергавшейся на него, пока они с мистером Терренсом мчались полутёмными коридорами.
- Плохо, очень плохо. Это тоже туалетная для учителей, не смей сюда заходить. Второе крыло тебе в общем не нужно, за исключением второго этажа, там классные комнаты. На третьем учительские спальни. Не смей туда заходить. Ещё там библиотека, в ней готовятся к уроком старшеклассники, тебе там делать нечего. На первом - кабинет господина директора, там ты, я полагаю, уже побывал, но не смей туда заходить впредь без особого вызова. А вот и спальни четвёртого класса, - сказал мистер Терренс и резко остановился.
- Не сметь сюда заходить? - не выдержал Пол.
Мистер Терренс посмотрел на него, подслеповато щурясь.
- С таким характером ты быстро заработаешь кучу неприятностей, - коротко резюмировал он и нажал на ручку.
К удивлению Пола, дверь открылась.
Комната ничем особенным не выделялась - спальня как спальня, пожалуй, даже побольше и попросторнее спальни пятиклассников в Хотинтоне. Вдоль стен двуми рядами стояли двадцать двуспальных кроватей; впрочем, о том, что они двуспальные, можно было судить лишь по наличию двух подушек и даже двух одеял на каждой. В Кроули младшеклассники укрывались вдвоём одним одеялом. Пол начинать думать, что Бродуэлл и в самом деле хорошая школа.
- Четвёртому классу у нас везёт, - заметил мистер Терренс, вихрем проносясь по узкому пространству между деревянными спинками и шумно хлопая ящиками комодов. - Как видишь, для вас оборудована отдельная спальня, тогда как первые два класса младших спят все вместе. Так, посмотрим, что тут у нас... надеюсь, у тебя не много вещей?
- О нет, сэр, совсем мало, - ответил Пол, а сам подумал, судьба ли ему ещё увидеть свой саквояжик, который унёс из прихожей чопорный лакей... Это был третий пансион Пола, и во всех трёх лакеи были совершенно одинаковы. Да они, должно быть, всюду такие.
- Хорошо, хорошо.... о, вот. Да. Иди сюда, - сказал мистер Терренс и поманил его, будто малыша. Пол протиснулся между сдвинутыми слишком близко кроватями и подошёл к нему. Кровать стояла одной из последних в ряду, почти у самого окна, и хотя от стены её отделяло добрых десять футов, Пол ощущал лёгкое прикосновение сквозняка, задувавшего сквозь щели в плохо подогнанной раме.
"Мама с ума бы сошла", - подумал он и улыбнулся, широкой, бесшабашной, немного сумасшедшей улыбкой.
- Рад, что тебе нравится, - рассеянно сказал мистер Терренс и хлопнул ладонью по одеялу. - Располагайся с этой стороны. Комод немного шатается, завтра я пришлю столяра. Вечерняя молитва в шесть, ужин в семь, свет гаснет в девять. После того, как свет погас, никто из учеников не имеет права покидать спальни.
- Я знаю, сэр. Я уже учился в пансионах.
- Нет, ты точно заработаешь неприятности и очень скоро, - рявкнул мистер Терренс, проигнорировав множественное число, которое Пол намеренно употребил. - Подъём в шесть. Полчаса на умывание и туалет. Утренняя молитва в половине восьмого, без четверти восемь - гимнастика. В половине девятого завтрак. В девять часов старшие идут на спортивные занятия, остальные - по классам. Занятия до полудня, в полдень гимнастика вместе со старшими классами. Обед в два...
Пол слушал, кивал, больше не перебивая и даже не пытаясь запомнить. Всё это он ещё успеет выслушать и выучить, в крайнем случае будет просто держаться своих. Свои... почти все они были младше его едва ли не на год, и, Пол не сомневался, в массе своей глупее. Но он в третий раз попадал в пансион, и знал, что быть самым старшим и самым умным - не значит оказаться в выигрышном положении. Скорее, наоборот, ведь всегда найдётся рядом кто-то ещё старше и умнее, чем ты.
И при этом он старшеклассник, а ты - нет.
Мистер Терренс наконец ушёл, столкнувшись в дверях с чопорным лакеем. Окинул взглядом саквояжик Пола и ещё раз заявил, что он вскоре наживёт себе неприятности. На саквояжике тоже был тартан - кусочек клетчатой шерсти, которую мать приколола на счастье. Или на несчастье, флегматично подумал Пол. Он собирался снять тряпицу, просто забыл. И шарф тоже хотел снять, но троубриджская осень оказалась холоднее и сырее, чем осень в Лондоне, и он страшно замёрз ещё в экипаже. В комнатах было теплее, и хотя камин в спальне четвёртого класса не полыхал так весело, как в кабинете директора Аддерлея (его, видимо, зажигали только на ночь и только в особенно холодное время), здесь всё же было вполне терпимо. Оставшись один, Пол снял пальто, стянул шарф и, бросив всё это на постель, сел рядом и уставился в окно - казалось, то самое, в которое смотрел совсем недавно, слушая покашливание директора Адделрея. Тот же угрюмый заросший двор представал перед взглядом, те же яблони гнулись под порывами ветра, и даже капля, ползшая по стеклу, была как будто та же самая. А впрочем нет, та ползла в левый угол окна, а эта приютилась в правом. Больше не отличалось ничего.
Миссис Стюарт была, быть может, и права, и это была хорошая школа, но только Пол знал, что все школы одинаковы.
Мистер Терренс сказал, чтобы он устраивался и спускался к вечерней молитве. Это значило, что на сегодня его освобождают от занятий. Это было хорошо. Другой мальчик на месте Пола воспользовался бы нежданной свободой в месте, где не был свободен никто, и совершил бы вылазку с целью разведывания местности. Сам Пол так и сделал год назад, когда попал после Кроули и Хотинтон, за что ему порядком влетело, когда он забрёл ненароком на учительскую половину. На этот раз он никуда не пошёл. Он сидел один в тёмной, холодной, пустой спальне, держась обеими руками за краешек кровати, и смотрел, как сердитый осенний дождь хлещет землю Бродуэлла.
Когда за дверьми раздался гул, Пол обернулся, но с места не двинулся. Гул нарастал, дверь распахнулась, и стайка гогочущих мальчишек влетела в спальню, прыснула во все стороны, болтая, толкаясь и смеясь. Его сперва даже не заметили - он сидел почти в самом конце спальни, и к этому времени уже почти совсем стемнело. Пол смотрел, как какой-то мальчик решительно идёт в его сторону, потом вдруг сбавляет шаг и его лицо вытягивается. Последние шаги он еле проплёлся. Сосед, понял Пол. Что ж, будем знакомиться.
- Привет, - сказал он. - Я Стюарт. Пол Стюарт. Мне сказали, что я буду спать здесь. Это твоя кровать?
- Ага, - протянул мальчик, подходя наконец к нему. Он был высокий, тощий и рыжий, со щедрой россыпью веснушек на щеках. Пол всё ещё сидел, обернувшись через плечо, и краем глаза следил за мальчишками, носившимися по спальне; похоже, это было время свободного досуга - час между послеобеденными занятиями и молитвой, единственный час в сутках, когда каждый мог делать, что хотел. До него ли им было?..
- Надеюсь, у тебя нет привычки стаскивать одеяло на себя, - сказал Пол.
- Тут у каждого своё одеяло, - ответил его сосед и насупился. Сопляк, тут же оценил Пол, с некоторым облегчением. По крайней мере, начало не труднее, чем в прошлый раз.
- Я заметил. Я имел в виду, что не приветствую привычки отобрать у меня моё одеяло, если вдруг ты замёрзнешь под одним, - вежливым тоном сказал он. Мальчишка всё ещё пялился на него. Их наконец заметили другие мальчики, и понемногу болтовня и смех стали смолкать. Они пихали друг друга локтями, указывая на Пола, и шепот "новенький" зашелестел по спальне, перекрывая все другие звуки.
- Я... это... Я Энтони Тинли, - представился наконец его сосед, похоже, так и не придумав. что сказать. - Можешь звать меня Тони.
"Посмотрим, как я буду тебя звать", - подумал Пол, пока они пожимали друг другу руки. Ладонь у Тинли была маленькая и вялая, и, хуже всего, влажная, что Полу совершенно не понравилось. Возможно, Тинли волновался, но более вероятно, что он просто вечно потел, а делить койку с потливым мышонком в течение целого года Полу совсем не улыбалось. Тем не мене он изобразил самую любезную мину из всех, входивших в его арсенал, и завёл праздную болтовню про то, как чертовски холодно в Тоунбридже.
- А ты откуда? - спросил его один из мальчиков, подобравшихся к ним поближе.
- Из Лондона. Но родился в Дэвоншире.
- А фамилия у тебя не дэвонширская... ой, а это что? Похоже на тартан, - сказал, поразив Пола эрудицией, другой мальчишка, толстый и наглый, похожий на епископского сынка (Пол знавал троих, и все были одинаковы), и подёргал шарф, неосторожно оставленный Полом на одеяле. Пол наклонился и вытащил шарф из жирных, как сардельки, мальчишеских пальцев - не резко, но решительно.
- Это и есть тартан, - сказал он, и мальчики притихли. Кто-то фыркнул, а ещё один спросил:
- Ты что, шотландец?
- Мой отец родом из Эдинбурга. Мать из Дэвонширов.
- Из графов Дэвонширских, что ли? - будто насмехаясь, спросил тот же мальчишка, но ухмылка тут же сползла с его губ, когда Пол кивнул.
В спальне повисла благоговейная тишина. Пол вздохнул про себя. Сперва все реагируют вот так. А потом...
- Что же ты делаешь тогда в этом свинарнике? - спросил тот мальчик, который первым обратился к нему.
- Приехал поиграть со свинками! Хрю, хрю! - выкрикнул кто-то, и мальчишки радостно загоготали. Похоже, это была какая-то местная шутка, понятная сугубо для аборигенов. Пол вежливо улыбнулся.
- Говорят, что это хорошая школа.
- Хорошая, - сказал "епископский сынок". - Но не для графов Дэвонширских.
- А может, ты бастард? - невинно спросил кто-то, и Пол не сразу сообразил, что этот вопрос, вопрос, за которого в другом месте другие люди могли бы убить на месте, задал никто иной, как Тинли. Тот самый мальчик, с которым ему предстояло жить бок о бок и, желательно, подружиться, если Пол хотел облегчить свою жизнь здесь. Только вот в том, что они сумеют поладить, Пол уже всерьёз сомневался.
Пол встал, прежде чем ответить. И холодно сказал:
- А может, бастард ТЫ?
Тинли смущённо развёл руками - похоже, его ничуть не задело оскорбление. Ну и тряпка, подумал Пол с отвращением, и тут заметил, что остальные мальчишки тоже смотрят на него с виноватыми улыбками.
- Ты извини, - сказал один из мальчиков; потом Пол узнал, что его фамилия Перри. - Просто нас тут немало таких. Благородных фамилий, но не самых чистых кровей. Что не делает наши фамилии менее благородными, верно?
- К шотландцам это тоже относится. - вставил Тинли, видимо, пытаясь любезностью сгладить напряжение, но то, что для него было любезностью, Пол воспринял как новое оскорбление. Везде одно и то же... и мама не могла понять, что гораздо больше, чем постоянные переезды, его злит и огорчает необходимость каждый раз заново объяснять, что рождён он в законном браке, просто его отец, Роберт Стюарт, простой экономист из Эдинбурга, приехал в Лондон и в одном из салонов встретил смешливую и свободолюбивую Бетси Дэвоншир, белую ворону своей чопорной семьи, придававшую не так уж много значения родовитости и связям. И что они полюбили друг друга, и что её семья так и не простила ей этого брака. Когда Пол рассказывал это, на него смотрели так, словно он признавался, что рождён от союза овцы и обезьяны. Скоро он перестал рассказывать. Но сказать хотя бы один раз требовалось всегда - особенно если его подвергали таким унизительным подозрениям, как сейчас.
Но в остальном эти парни оказались не так уж плохи - все, и даже толстый "епископский сынок", который на самом деле был из обедневших аристократов и, по его заявлению, однажды даже пробовал поиграть на волынке. Пол никогда в жизни не видел волынок, но он понимал, чего стоило и что означало в данных условиях такое признание от юного Рикмонда, как звали "епископского". Его приняли в клан четвероклассников легко и без сложностей - куда как легче, чем принимали в прошлом году в Хотинтоне. Правда, оставался ещё потливый Тинли и старшеклассники, которых Пол пока что не видел, но удачное начало его приободрило.
В конце концов, быть может, эта школа действительно была не так уж плоха.
Первый сюрприз ждал его на молитве. Часовня соединялась с основным корпусом пансиона длинным, продуваемом сквозняками коридором, так что мальчики не одевали верхней одежды, когда шли на молитву. Дорогу, однако, преодолевали бодрым маршем, разбившись на тройки - учителя во главе с мистером Терренсом подгоняли их задорными выкриками, и сами, видать, торопясь поскорее оказаться в тепле. Было воскресенье, и молитва длилась минут сорок; чтобы скоротать время, Пол шепотом задал стоявшему рядом Тинли вопрос - и получил ответ, ввергший его в ступор.
- Как это? - тупо переспросил он немного громче, чем следовало, за что удостоился сурового взгляда молодого учителя, который стоял неподалёку и имени котрого Пол пока не знал. - Как это - у вас нет фагов?!
- Ну может и есть, - смущённо прошептал Тинли. - Но я никогда о таком не слышал, так что не знаю... а что это такое?
Пол сглотнул. Что там говорил директор Адделрей?.. Классическое образование, старомодные традиции... каменный век!!!
- Там, где я учился раньше, - принялся шепотом объяснять он, отчасти чтобы справиться с потрясением и растерянностью, - и в Кроули, и в Хотинтоне, к младшему ученику приставляли наставника - кого-то из учеников старшей школы. Старший должен оберегать его, защищать от задир и помогать, если надо. А младший за это ему прислуживает по мелочам. Ну, одежду может выстирать, или сбегать по какому-то поручению, или ещё что... и такие младшие называются "фагами". У каждого старшего есть свой фаг, а у каждого малейшего - старший, который за него отвечает.
- Вот гадость! - тихо возмутился Тинли; молодой учитель уже буравил их взглядом вовсю, только что что дыру не прожигал. - Это же унизительно! Прислуживать кому-то - ещё чего!
- Да, но за это старший помогает тебе, - попытался объяснить Пол. - И не даёт в обиду остальным. Фагов обычно назначают учителя, хотя иногда ученики решают это сами, вот я и спросил... сейчас во всех школах ввели такую систему, чтобы ученики не унижали младших.
- Какая чушь! Ты об этом меня спрашивал, да?! Конечно, у на снет никаких фагов! Вот ещё глупости, чтобы я кому-то исподнее стирал.... а ты стирал? - вдруг спросил Тинли - и преглупо захихикал, заставив Пола залиться краской. Но мимолётный стыд быстро прошёл, и Пол тихо спросил:
- Кто же тогда защищает вас от старших?
Смех Тинли оборвался - Пол так и не понял, от его ли вопроса, или пламенеющий взор учителя наконец подействовал. Тинли неуверенно пожал плечам, и сердце Пола упало. В Бродуэлле не было фагов. Значит, никто не возьмёт опеку над ним, как то было в Кроули и Хотинтоне. Значит, со всем придётся разбираться самому.
Впрочем, пока не с чем было особенно разбираться. Никто к нему не приставал, не считая нескольких подначек и тычков в общей шеренге, когда они строились для похода в часовню и потом обратно. Тинли молчал, и Полу тоже не хотелось говорить. Когда она расшиковались и двинулись к выходу, Пол внезапно услышал громоподобный голос - и, подняв голову, увидел устремлённый на него обвиняющий перст.
- Стюарт! Тинли! Лишены ужина за болтовню во время молитвы! Живей, шевелитесь!
Надо же, думал Пол, меряя шагами холодный коридор, как быстро они выучили моё имя.
Столовая была одна на всех, и это было самое большое помещение в пансионе. Три сотни мальчиков и дюжина учителей, рассевшись за длинными столами по классам (учителя сидели со своими учениками; в конце своего стола Пол увидел мистера Терренса), свободно умещались в нём. Гул, создаваемый их голосами, напоминал гудение пчелиного роя. Всё как всегда. Обычная школа.
Пол удивился, когда перед ним поставили стакан чая без сахара и тарелку с куском хлеба. Усевшийся рядом Тинли получил такую же порцию.
- Нас лишили ужина, но не собираются уморить голодом, - объяснил он и с наслаждением вгрызся в сухарь. Особенно огорчённым он не выглядел. Пол, ничего не евший с самого утра, такого о себе сказать не мог. Он быстро проглотил свой хлеб и долго прихлёбывал чай, завистливо поглядывая на соучеников, активно уплетавших за обе щеки овощное рагу. Никто, разумеется, не предложил поделиться с ним своей порцией, но он этого и не ждал. Он украдкой оглядывался, пытаясь рассмотреть столы старшеклассников, но видел только долговязые спины и коротко стриженные затылки. За столом шестого класса шумели меньше всех, что и неудивительно - там сидел директор. И ещё Пол успел заметить учителя - довольно молодого, очень красивого человека со светлыми волосами и располагающей улыбкой.
- Это кто? - ткнув Тинли локтем в бок, спросил он.
- Это мистер Эткинс, - с полным ртом ответил тот. - Учитель математики. Он кузен директора Адделрея и самый главный тут после него. Не сворачивай шею, ты на него ещё насмотришься.
- Он читает четвёртому классу тоже?
- Всем читает.
И так Пол узнал, что математика была предметом, который четвёртые, пятые и шестые классы слушали все вместе, хотя у каждого было своё задание. А это значит, с упавшим сердцем понял он, что избежать тесного контакта со старшеклассниками никак не получится. Впрочем, он знал об этом и раньше: директор Адделрей говорил что-то о том, что утром младшие и старшие вместе занимаются гимнастикой.
Что ж, мрачно подумал Пол, посмотрим. Поглядим.
Когда они выходили из столовой, один из мальчишек спросил:
- Скажи, Стюарт, а правда, что это уже третья твоя школа?
Пол подавил вздох. Такие вещи быстро становятся всеобщим достоянием. Он вспомнил, как сказал об этом Тинли в часовне, и снова вздохнул. Их могли услышать, конечно, но Пол видел, как во время ужина Тинли оживлённо болтал с другими мальчишками, и самые страшные подозрения поселились в его душе...
- Правда, - как можно более равнодушно ответил он.
- И что, тебя выгоняли из всех? За тупость или за безделье? - спросил ещё кто-то - кто-то из старших, понял Пол, и молча выслушал грянувший со всех сторон хохот. Дождался относительной тишины и сказал:
- Меня ниоткуда не выгоняли. В Кроули я отучился три года, потом пансион закрыли, и мне пришлось переехать в Хотинтон. А там разразилась эпидемия чахотки, и нас всех отправили по домам.
Смех вокруг немного утих. Мальчики посерьёзнели. Слово "чахотка" было закомо слишком многим из них, и не только понаслышке.
- Что, кто-нибудь умер? - спросил какой-то мелкий мальчишка, и Пол ответил:
- Да. Очень многие умерли.
Повисло неловкое молчание. По лестнице в свои спальни они поднимались почти в полной тишине. Потом малышей повели налево, в комнаты для домашних занятий; шестиклассники свернули в сторону библиотеки, а остальным предстояло делать уроки прямо в спальнях, потому что места на всех не хватало.
- А в Кроули, кажется, был какой-то скандал, - сказал вдруг Рикмонд, вновь удивив Пола своей осведомлённостью. - Что-то такое гнусное с директором, да? Его сместили с поста, а он сам был главным содержателем пансиона, и Кроули обанкротилось.
- Не знаю, я сразу уехал, - неохотно отозвался Пол.
- Он водил к себе монашек из соседней обители, - громко пояснил всезнайка Рикмонд слушателям. - Или монашков... я не помню. Монашек или монашков, Стюарт?
- Говорю же, не знаю, - огрызнулся Пол.
- Целые оргии устраивал! - продолжал делиться сведиями Рикмонд. - На десять, пятнадцать человек! Они пели, плясали и трахались прямо на столах в классных комнатах!
- Если всё было так, они должны были чертовски шуметь, - хмыкнул кто-то. - Эй, Стюарт, вам там часом не выдавали затычки для ушей? Или, может, приглашали поглядеть, а то и присоединиться, а, Стюарт?
- А ты, видать, жалеешь до крайности, что не имел такой возможности? - лениво отозвался Пол, и мальчишки снова грохнули. Последовал обмен непристойностями, в котором каждый пытался предложить свою версию того, за что был низложен директор пансиона Кроули. Пол криво улыбался. Он не собирался удовлетворять их интерес.
Потом они делали уроки, а Пол, поскольку у него уроков на сегодня не было, распихивал по узким ящичкам комода свои пожитки. Мамин шарф он свернул и засунул подальше, чтобы не потерялся. Носить его в этом месте он не хотел; в конце концов, у него был ещё один шарф. более нейтральных тонов.
- Не трудно тебе вот так перебираться в третий раз? - вдруг спросил Тинли. Пол пожал плечами.
- Ничего особенного.
- Я бы не смог, - выпалил Тинли немного смущённо и отвернулся. Пол снова пожал плечами и ничего не сказал. Он устал за день, хотел есть и все ещё был обеспокоен новыми для него порядками в Бродуэлле. Впрочем, подумав, он решил отмахнуться от этих мыслей. Теперь он здесь и должен как-то приспосабливаться. Пока что всё идёт неплохо, а там видно будет.
Тинли зубрил рядом латынь, остальные мальчики тоже готовились, и от скуки и усталости Пол завалился спать. Он смутно заметил сквозь полудрёму, как погас свет, и немного позже услышал возню рядом с собой: это Тинли устраивался на ночлег. Он пихался и сопел, то и дело задевая Пола локтями. Ноги у него были ужасно холодные.
- Я же сказал, оставь моё одеяло, - пробормотал Пол сквозь сон и отодвинулся от этих ног, закутываясь плотнее. Дождь всё ещё барабанил в окно.
Тинли наконец угомонился. Пол снова начал дремать - и то ли во сне, то ли наяву опять услышал шорох рядом с собой. Кто-то придвинулся к нему сзади; стало теплее, Пол инстинктивно прильнул к тёплому телу...
И вдруг почувствовал, как мокрая ладошка берёт его руку, тянет её вниз и накрывает ею что-то маленькое и горячее.
Пол замер и распахнул глаза. Тинли тяжело и часто дышал ему в ухо.
- Пусти, - вполголоса сказал Пол. Кто-то на кровати рядом заворчал во сне. Тинли заёрзал, засопел, елозя ладонью Пола по своему паху. Пол резким движением высвободил руку - и перехватил тоненькое костлявое запястье с такой силой, что Тинли беззвучно взвыл.
- Не смей совать ко мне свои поганые лапы, - сказал Пол очень тихо. - Не то я тебе их повыдираю. Понял?
Сопение стало испуганным, потом обиженным. Пол выпустил его руку, и Тинли, отпрянув, отодвинулся на противоположный край кровати, к самому краешку. Пол удовлетворённо вздохнул и раскинулся на освободившемся пространстве.
В ту ночь он спал крепко и без снов.
На следующий день в полдень, согласно расписанию, старшие и младшие классы вместе собрались в спортивном зале. И там Пол впервые увидел Харшоу.
- Вон тот, что сейчас на ринге, - указал ему Тинли; он вёл себя как ни в чём ни бывало, ночное происшествие они не обсуждали, и Пол был этому искренне рад - всё-таки им предстояло и дальше спать в одной постели. - Он незаконнорожденный сын герцога Эдингтонского и жуткий засранец. Учится в шестом классе, вся надежда, что вскоре мы от него избавимся. Постарайся не попадаться ему на глаза, иначе тебе никто не поможет. Все учителя за него.
Пол кивнул. Эдвард Харшоу, побочный сын герцога - члена Палаты Лордов, одного из влиятельнейших людей в Англии. В каждой школе находится хотя бы один такой ублюдок с богатеньким папочкой, от которого и ученики, и учителя не знают спасу - и вот, в этом случае звание "ублюдок" он носит с полнейшим правом. Пол, кажется, начинал понимать, почему в Бродуэлле столь снисходительно относились к запятнанному происхождению воспитанников. Впрочем, бастард Эдингтона был в некотором роде благороднее их всех, вместе взятых. У него было красивое, слегка вытянутое лицо с правильными чертами и чётко очерченным подбородком, крупный рот, брови вразлёт над малахитово-зелёными глазами. Волосы у него были светло-русые, и он единственный среди шестиклассников носил их длиннее, чем было положено по уставу - саму чуточку, так, что они едва прикрывали затылок, но и это уже свидетельствовало о попустительстве, которое оказывали ему учителя. У него была нетипичная для англичанина внешность (Тинли шепотом сообщил Полу, что матерью Харшоу была француженка, балетная актрисулька, которая отказалась от него сразу после рождения, оставив в наследство яркую и дерзкую красоту), но безупречно английские надменность, холодность и презрение ко всему миру ясно читались в его слегка прищуренных глазах, плотно сжатых губах, в лениво-снисходительных гримасах, которые он то и дело корчил. У него было подвижное лицо, и он умел одним только его выражением показать всю глубину своего презрения к сопернику. Пол заметил это, наблюдая за его схваткой на ринге: Харшоу спарринговался с другим старшеклассником, который был крупнее его, и победил быстро и легко под общие выкрики восторга и одобрения. Это казалось странным: Харшоу хотя и был довольно рослым и плечистым для своих шестнадцати лет, однако особо внушительной мускулатурой похвастаться не мог. Пол сказал об этом Тинли, и Тинли снисходительно фыркнул - повторяя гримасу, только что скорченную Харшоу, заметил Пол, и это ему опять не понравилось.
- При чём тут мускулы, ты, дурак? В боксе не мускулы главное.
- А что?
- Ловкость и быстрота. И сила удара. Вот так...
Он попытался заехать Полу правой, но Пол без труда уклонился и перехватил запястье Тинли, едва не вывернув его. Тинли взвыл.
- Полегче, идиот!
- Стюарт, Тинли, вы снова напрашиваетесь на голодовку? - вчерашний молоденький учитель, мистер Оукинс, был тут как тут; оказывается, он преподавал гимнастику. - А ну марш к остальным! Стюарт, сходи за мячом. Он вон там. И поживее!
Пол с сомнением проследил направление, в которое указывала рука мистера Оукинса. Гимнастические принадлежности были сложены в другом конце зала, и чтобы добраться до них, Пол должен был пройти мимо ринга и сгрудившихся возле него старшеклассников. Впрочем, если постараться незаметно прокрасться вдоль стеночки...
Он попытался это сделать, и у него почти получилось. Он добрался до угла, никем не остановленный, взял мяч и пошёл обратно. На его беду, именно в этот момент Харшоу завершил очередной раунд, снова нокаутировав соперника. Зрители разразились овацией.
- Всё, надоело! - выпрямившись и отряхнув пот со лба, заявил Харшоу. У него был звучный, сильный голос, поневоле притягивавший внимание. Один из мальчишек, по виду немного млаше его, тут же подскочил и подал ему полотенце. Харшоу отёр шею и отбросил его с исключительно аристократической брезгливостью, и мальчишка угодливо поймал полотенце и отошёл. Будь они в Кроули или Хотинтоне, Пол решил бы, что этот мальчик - фаг Харшоу. Но в Бродуэлле нет фагов. Только подлизы и прихлебатели.
- Надоело драться с сосунками, которых за минуту укладываю одной левой! - презрительно заявил Харшоу, даже не глядя на своего поверженного, постанывающего противника. - Что с вами сталось, джентльмены, а? Совсем пораскисали. С тем же успехом я мог бы спарринговаться с третьеклассником. И то был бы более достойный противник.... а вот один идёт, кстати. Эй, ты!
Пол остановился. Знал, что нельзя останавливаться, надо опустить голову и сделать вид, будто не понимает, что это о нём - но всё равно остановился, сам не зная почему, и тут же покрыл себя за это мысленной бранью. Сильные руки схватили его за плечи и потащили вперёд, к рингу. Спины шестиклассников тут же сомкнулись за ним. Рядом не было никого из учителей, ни одного. Мистер Оукинс разговаривал с мистером Принклом в противоположном конце зала и даже не смотрел в их сторону. А если бы и посмотрел, подумал Пол в отчаянии, то что бы он увидел за шеренгой головастых старшеклассников? Пол ни одному из них даже до подбородка не доходил.
- Залезай, - потребовал Харшоу, указывая Полу на ринг перед собой. - И не бойся, я сегодня добрый и буду ласков и нежен, как твоя мамочка.
Пол судорожно стиснул мяч, который всё ещё держал в руках.
- Очень хочется избить того, кто младше, да? С равными не справляешься? - спросил он - и по потрясённой тишине, мгновенно обрушившейся на него, понял, что влип. Ну ты и дурак, Пол Стюарт! С кем ты вздумал так говорить? С главным подонком этой школы, в первый же свой день? Тут нет твоего старшего, который тебя защитит! Эти бугаи душу из тебя вышибут одним щелчком и глазом не моргнут.
Он думал так и всё равно стоял, прямой, как струна, гордо подняв голову, под обратившимся на него тяжёлым и пристальным взглядом Эдварда Харшоу.
- Ой, ой, - протянул тот, изобразив снисходительную улыбку. - Похоже, мы ошиблись, джентльмены. Я просил вас подать мне третьеклассника, а вы вместо этого взяли малявку-первачка, который только что попал в Бродуэлл и не знает, как надо разговаривать со старшими. Научим его, джентльмены?
- Я в четвёртом классе, - спокойно сказал Пол, не дожидаясь ответа его прихлебателей. - Но в Бродуэлле, действительно, только со вчерашнего дня. Ты, должно быть, очень пристально следишь за тем, когда прибывают новенькие, Харшоу, - что, тут уже все тебе задницу лижут, на каждого нового кидаешься, будто девка на солдата на побывке?
Кто-то из стоявших рядом мальчишек сдавленно хохотнул. Харшоу взглянул Полу в глаза. У него действительно было очень красивое лицо - вблизи Пол его рассмотрел. И вблизи было заметно, как много мелкой злобы прячется под маской снобизма и презрения. Пол знал таких людей раньше, в Кроули и Хотинтоне. Он их ненавидел.
Когда Харшоу наконец заговорил, Пол услышал в его голосе смертный приговор.
- Я не собираюсь пререкаться с малявкой. Если вы так круты, мистер Сопливый Носик, то извольте снять слюнявчик и выйти на ринг.
- Моё имя Пол Стюарт, - ледяным тоном сказал Пол - и мысленно завопил от ужаса: идиот, ну зачем ты назвался ему?! Но гнев и чувство неправильности были сильнее страха. - И я не боксирую, поэтому вынужден отказаться.
- Ха, он вынужден отказаться! - воскликнул Харшоу, похоже, от души забавляясь. Пол чувствовал, что горит от гнева и стыда, и сцепил зубы, заставляя себя не опускать взгляд. - Что значит - не боксирую? Джентльмены, неужели мы дожили до дня, когда в Бродуэлл стали попадать сопляки, не способные даже драться?
- Я не сказал, что не могу драться, - ответил Пол. - Я сказал, что не умею боксировать. Это не одно и то же.
Повисла тишина. Пол подумал, представляет ли хоть кто-нибудь - да хотя бы Тинли, - что происходит сейчас у ринга. Зарвавшийся четырёхкласник бросал вызов Эдварду Харшоу, некоронованному королю Бродуэлла. "Я же всё равно не смогу его одолеть, - подумал Пол, глядя на стройное, сильное, гибкое тело Харшоу, обтянутое спортивным трико, на плотные мышцы, выступавшие под тканью. - Даже если мы будем драться по всем правилам. Так что же я делаю?! Что же..."
- Стюарт! Вот ты где. Я ведь приказал тебе принести мяч! Ну, довольно. Ты лишён обеда!
И Пол, благословлявший мистера Оукинса, пока тот произносил первые фразы своей обвинительной речи, проклял его за последние слова. Однако понурил голову и позволил увести себя из тесного кольца старшеклассников, чувствуя спиной их взгляды. Они предвкушали развлечение - после обеда, или вечером, или завтра. "Мне лучше не оставаться одному", - подумал Пол. И ещё подумал: "Ни в Кроули, ни в Хотинтоне ничего такого не случилось бы. Там бы за меня заступился мой старший. И дрался бы с Харшоу за меня, если бы пришлось. Если бы понадобилось, Арчи бы за меня..."
Он не думал об Арчи с прошлой весны.
И теперь не стал думать тоже, только крепко, очень крепко зажмурился, пока мистер Оукинс вёл его, держа за плечо, к остальным.
- Ну ты и псих, Стюарт, - сказал Тинли возбуждённо. - Ты что, поцапался с Харшоу?! Ты точно больной.
Пол молча водил карандашом по бумаге.
- Он же мокрого места от тебя не оставит! Размажет по стенке, как медузу!
Пол по-прежнему не поднимал головы.
- Чего тебе вздумалось ему дерзить, а? Потупился бы и говорил бы на всё "да, сэр" - неужели это так трудно?
"Как я мог ответить ему "да, сэр", когда он потребовал, чтобы я с ним боксировал?" - мысленно крикнул Пол, а вслух сказал:
- Тинли, заткнись. Ты мне мешаешь.
Тинли засопел и умолк. Они сидели на задних рядах, мистер Тертлдав рассказывал классу об открытии Америки. Пол водил карандашом по бумаге, делая вид, что записывает, и думал о словах Тинли. "Да, сэр"... Ну, вышел бы я на ринг. Ну, сделал бы Харшоу из меня отбивную. Зато я бы его позабавил. Развлёк. Такие, как он, любят, когда их развлекают. Потом он наверняка помог бы мне подняться, похлопал по плечу и сказал, что я молодец и славный парень. И забыл бы о моём существовании, а я бы продолжал миро жить в этой неплохой, в сущности, школе. Ну и что, что все тут за Харшоу? Вовсе и не все. Ведь мистер Оукинс сегодня увёл меня оттуда - значит, всё-таки есть на него управа, пусть бы он и побочный сын герцога Эдингтонского! Хотя, конечно, может быть, что мистер Оукинс просто перестал болтать с мистером Принклом и вспомнил о своих прямых обязанностях. И о мальчишке, которого послал за мячом и который всего второй день в школе, а уже дважды заслужил наказание. И он опять лишил меня обеда. Соврешенно незаслуженно...

@темы: ориджинал

Comments

[stervaN]

Может, не все учителя на стороне Харшоу, но учителя в таких случаях вообще ни на чьей стороне.
На уроке математики, на который Пол шёл с затаенным страхом, ученики расселись по классам - сперва четвёртые, потом пятые и шестые - таким образом, Пол сидел далеко от шестиклассников и от Харшоу, чему был несказанно рад. Он постарался отвлечься от тревожных мыслей и переключиться на урок, тем более что ему всегда нравилась математика, и ещё - Пол признался себе в этом почти без труда, - ему нравился мистер Эткинс. Такой же красивый, как Харшоу, более холодный, но куда менее презрительный и совсем не злой. Его губы слегка кривились, когда он слышал от учеников особенно глупый ответ, но это было единственным выражением недовольства с его стороны. В отличие от других учителей, - а Пол немало их поведал на своём веку - он никогда не опускался до крика, брани или побоев. Он был так галантен и до того обожаем всеми, что его неодобрение уже было для каждого самым страшным наказанием. Пол поймал себя на том, что мистер Эткинс чем-то напоминает ему Арчи. Он второй раз за этот день думал об Арчи, и снова крепко зажмурился при этой мысли.
Тем временем мистер Эткинс стал вызывать учеников к доске, проверяя вчерашний урок. Он начал с шестиклассников, и Харшоу вызвали одни из первых. Пол приготовился немного позлорадствовать, но, к его изумлению, Харшоу отвечал блестяще. Цифры на доске он выводил ровным, чётким почерком, таким же красивым, как он сам, на вопросы отвечал без запинки и с лёгкой иронией, будто его спрашивали о вещах, понятных даже малым детям - хотя задача была довольно сложной. Мистер Эткинс смотрел на него из-под приопущенных век, и в его взгляде читалось нескрываемое удовлетворение. И у него Харшоу ходит в любимчиках, с разочарованием понял Пол, и мистер Эткинс тут же перестал ему нравиться. Тот, кто не способен раскусить этого ублюдка, как бы хорош он ни был в спорте и даже в учёбе, и сам должен быть насквозь гнилым. В то же время Пол злился и удивлялся из-за блестящего ответа Харшоу. Обычно такие мальчишки - дураки дураками, в них нет ничего, кроме их спеси и, иногда, физической силы, и уж тем паче они не проявляют прилежания в учёбе. А больше всего его злило, что Харшоу проявлял способности к любимой науке самого Пола. И он подумал, что, может быть, при иных обстоятельствах им даже было бы о чём поговорить.
Свободный час между занятиями и вечерней молитвой Пол провёл в спальне, читая книгу и вяло отмахиваясь от трескотни Тинли. Во время ужина старательно избегал смотреть в сторону стола старшеклассников, а потом их снова развели по разным классам, и он вздохнул облегчённо. На сегодня пронесло, а завтра, может быть, Харшоу и вовсе позабудет о нём... такие, как он, случалось, быстро забывали. Остальные, уже прознавшие об утренней стычке, посматривали на Пола косо, но вопросов не задавали. Они как будто слегка сторонились его. Что ж, это лучше, чем если бы приставали с глупой болтовнёй.
Когда погас свет, он обратил внимание на то, что удивило его ещё вчера.
- А разве двери в спальни не запирают на ночь? - спросил он Тинли, и тот ответил удивлённым взглядом.
- Нет. А что, в Кроули и Хотинтоне запирали?
- Но... что же получается, кто угодно может бродить по пансиону ночами? - Кто угодно, включая старшеклассников, мысленно закончил Пол, холодея.
- Попробуй! - хохотнул Тинли. - Вот поймает тебя мистер Терренс, поглядишь, какую задаст трёпку! Тут уж одним лишением ужина не отделаешься.
Пол покачал головой. Того, кто задумает под покровом ночи сделать какую-нибудь пакость, не остановит страх наказания. Он даже вытерпит порку, если понадобится - и это будет почётная порка в том случае, если вылазка окажется удачной. В эту ночь Пол заснул намного позже, чем в прошлую, и, пока Тинли шумно сопел рядом, лежал, напрягшись и вслушиваясь в ночные шорохи, стоны спящих мальчиков и скрип кроватей под ними, и в глухой шум ветра за окном. Один раз услышал шаги и, вздрогнув, приподнялся на локте и вперил взгляд в дверь. Она приоткрылась, и в отсветах фонаря показалась сонная физиономия мистера Терренса. Они хотя бы совершают обходы, подумал Пол с некоторым облегчением и юркнул под одеяло. Шаги отдалились, стихли, и он наконец уснул.
Следующий день был вторником. Пол не понимал, что это означает, до тех пор, пока за ними не явился мистер Терренс - до завтрака, чего вчера не было.
- Построиться! - скомандовал он, и мальчишки засуетились, склоняясь к своим комодам.
- Что происходит? - спросил Пол у Тинли, и тот ответил:
- Вторник. Банный день для четвёртого класса.
Ах да. Пол уже слышал что-то такое. По вторникам они мылись.
Душевая вмещала два десятка открытых кабинок, отгороженных друг от друга только небольшими листами фанеры, через которые легко можно было переговариваться и плескаться. Мистер Терренс проследил, чтобы они разделись, завёл их внутрь и, прикрикнув для профилактики, вышел. Мальчишки фыркали, перекрикивались сквозь шум воды, бившей из резиновых шлангов, звонко шлёпали друг друга по мокрым ягодицам. Один мальчик запрыгнул в кабинку напротив кабинки Пола, подскочил к мывшемуся там однокашнику и схватил его за член. Тот завопил, впрочем, скорее восторженно, чем возмущённо, и вцепился в член противника. Пол думал, они собираются подраться, но вместо этого они принялись яростно и активно мастурбировать друг друга. Остальные подбадривали их смехом и выкриками. Пол отвёл глаза - и увидел, что Тинли смотрит на него. Пол ответил ему холодным взглядом.
- Что, в Кроули и Хотинтоне такого не делали? - отрывисто спросил Тинли. Пол удостоил его пожатием плечами.
- Такое везде делают. Те, кому это нравится, конечно.
- Ну ещё бы, а ты у нас весь в белом, мистер чистюля, - прошипел Тинли. Пол подумал, что опрометчиво было с его стороны решить, будто Тинли так просто забудет инцидент в первую ночь. - Вот подожди, пока тебя выебет Харшоу, посмотрим, как ты тогда запоёшь.
Не дожидаясь ответа Пола, он решительно прошёл мимо, забросив на плечо полотенце и шлёпая босыми ногами. Мальчишки в кабинке напротив наконец кончили и измождённо привалились к стене. В кабинке рядом с Полом кто-то прерывисто и часто дышал, а в ответ ему быстро и неразборчиво шептали.
Всё как везде, подумал Пол. Обычная школа.
Он отвернулся и намылился. Вода была чуть тёплая, мыло смывалось плохо, кожа после него оставалась скользкой. За спиной всё так же слышались возня, плескотня и смех, хотя уже и немного потише. Ну и ладно. Можно вовсе не обращать на всё это внимания. Он попытался расслабиться, закрыл глаза. Шум отдалился, почти совсем стих. Было приятно стоять под струями тёплой воды, и он стоял, до тех пор, пока не услыша совсем рядом с собой:
- Брысь, мелюзга, кому сказано? Пошли все вон.
Пол круто обернулся.
Душевая быстро пустела. Шум смолк, теперь слышался только торопливым топот босых ног - мальчишки выходили, молча и поспешно. Пол сперва подумал, что это приказ учителя, но потом увидел их.
И всё понял.
- Кыш отсюда, - лениво сказал Эдвард Харшоу мальчику, возившемуся в кабинке напротив - тому самому, который развлекался с другим мальчишкой всего несколько минут назад. Тот бросил на Пола ошарашенный взгляд и дал стрекача. Теперь в поле зрения Пола не осталось ни одного одноклассника - зато перед ним, преграждая пусть из кабинки, стояли пятеро старших во главе с Харшоу. Они все были одеты, и один из них держал в руке мокрое полотенце, скрученное жгутом. Пол помнил его: это он вчера прислуживал Харшоу на ринге, так, что Пол даже принял его за фага. У него были серые глаза почти без ресниц и прыщавая физиономия, звали его Уотсон. Он поймал взгляд Пола и ухмыльнулся, показав длинные, как у зайца, передние зубы
- Привет, Стюарт, - сказал Харшоу. - Поболтаем?
И будто по команде, Уотсон с размаха хлестнул Пола мокрым полотенцем. Это было больно; Пола уже били так раньше, в другой школе, и это было не то ощущение, которое ему хотелось бы переживать снова и снова. Он вздрогнул от удара, но заставил себя не отступить и вздёрнул подбородок выше. Он был голый, мокрый, скользкий от плохо смытого мыла, вода стекала с его спины и кончиков волос, а их было пятеро, и они были старше, но он знал, что не имеет права показать страх.
- Ты именно это называешь дракой по правилам, Харшоу? - спросил он спокойно. Красивые зеленоватые глаза Харшоу сузились. Мягкая прядь русых волос волной спадала ему на лоб, он откинул её лёгким, изящным жестом и обворожительно улыбнулся. Строгий школьный костюм, в который были одеты все пятеро, был ему очень к лицу.
- Разве я сказал, что буду драться с тобой, Стюарт? - ласково спросил он, не двигаясь с места. - Разве я похож на человека, способного опуститься до драки с такой мелюзгой?
- Вчера ты, помнится, требовал от меня именно этого, - заметил Пол. - Или тебя возбуждают только публичные избиения?

[stervaN]

Зачем он это сказал?! При слове "возбуждают" они переглянулись с такими лицами, что поджилки у него скрутились узлом.
- Я расскажу тебе, мон шер, что меня возбуждает, - сказал Харшоу всё так же ласково. - Но не прямо сейчас, это слишком интимная беседа, для неё не место и не время. Сейчас я лишь хотел задать тебе несколько вопросов, которые со вчерашнего дня не дают мне покоя. Ты, говорят, попал в нашу благословенную обитель прямиком из Кроули?
Пол не ответил. Уотсон снова хлестнул его полотенцем. Пол попытался перехватить его, но не сумел. Старшеклассники сдавленно загоготали. Пол внезапно понял, что они стараются не шуметь. Значит, кто-то из учителей рядом... конечно, ведь время, отведённое на мытьё, ещё не вышло! Остальные копошатся в раздевалке, но с минуты на минуту за ними придёт мистер Терренс. Значит, надо тянуть время... можно, конечно, закричать, но лучше тянуть время. Это может помочь.
- Не знаю, кто твой информатор, но он явно не отрабатывает твои подачки, - коротко ответил Пол. - Я приехал сюда из Хотинтона.
- Но в Кроули ты тоже был, - резко сказал один из мальчишек. Пол пожал плечами.
- Это было давно.
- Это было в то самое время, когда тамошний директор был смещён за безнравственное поведение, - по-прежнему мягко сказал Харшоу. - Об этом много слухов ходило, но, как ты верно подметил, Стюарт, мои информаторы не всегда отрабатывают свой хлеб. Ты первый, кого я вижу, из тех, кто был там. Так расскажи нам, что там произошло. Видишь, мы просто умираем от любопытства.
Он ухмылялся. Они все ухмылялись, но ближе не подступали. Только цербер Уотсон стоял рядом с ним и помахивал полотенцем.
- Я не знаю, что там произошло, - ответил Пол.
- Ах, - вздохнул Харшоу, и его подвижное лицо изобразило искренне разочарование. - Не знаешь?... А может, тебе просто неприятно об этом вспоминать, а, Стюарт?
То, что случилось дальше, произошло слишком быстро. По лёгкому кивку Харшоу двое мальчишек ступили вперёд и схватили Пола за плечи, заломив ему руки за спину. Двое других схватили его за ноги под коленками и вздёрнули вверх, оторвав от пола и широко разведя его ноги в стороны. Он вскрикнул от неожиданности, и чья-то ладонь зажала ему рот. Пол дёрнулся, но вчетвером они удержали его без труда, растянув в воздухе в двух футах над землёй.
Харшоу шагнул вперёд, между подрагивающими ногами Пола, и задумчиво посмотрел на его промежность. Пол ощутил, как заливается краской, попытался закричать, но ладонь на его губах сжалась крепче, подавив крик.
- Я слышал, - сказал Харшоу, - что директор Кроули любил развлекаться с мальчиками. Особенно с первоклассниками. Ты ведь именно в Кроули начал получать образование, верно, Стюарт? И что же, нравилось тебе, когда тебя ебал господин директор? Или, может быть, он брезговал шотландской швалью вроде тебя? Я склонен этому верить. Я бы и сам побрезговал. Но некоторые представители шотландской швали до того несносны, что невозможно не преподать им маленький урок.
Он резко выбросил вперёд руку - длинную гибкую руку в белоснежной перчатке - и, ухватив Пола за мошонку, сдавил её и выкрутил с такой силой, что Пол взвыл от боли, самой сильной, какую ему приходилось чувствовать в жизни. Он забился, но его держали крепко, и Харшоу не разжал руки.
- Не знаю, кто там тебя защищал в Кроули и в Хотинтоне, - сказал он. - Может быть, директор, или учителя, или старшие, которые тебя трахали. Но здесь тебя может трахать кто угодно, и это ничем тебе не поможет, Стюарт. И лучше тебе это запомнить.
Он дождался, пока стон Пола перейдёт в приглушённые всхлипы, и вывернул его мошонку снова, уже не так сильно, но Пол всё равно едва не потерял сознание от боли. Тут его вдруг отпустили, вернее, просто уронили, и он упал на твёрдый кафельный пол, ударившись всем телом.
- Харшоу, - прозвенело над его головой. - Как ты объяснишь то, что здесь происходит?
Мистер Эткинс, подумал Пол, задыхаясь от боли. Его голос. Как легко этот голос узнать, не спутаешь ни с одним другим. Что он здесь делает? Почему он, а не мистер Терренс? Почему...
- О, ничего особенного, сэр, - беспечно ответил Харшоу - таким мягким, таким любезным тоном, что Полу захотелось закричать от ненависти к нему. - Мы со Стюартом всего лишь выясняли некоторые нюансы его национальной принадлежности. У меня были основная подозревать его в отсутствии лояльности к короне Великобритании, сэр.
- Надеюсь, теперь твои подозрения развеялись?
Голос мистера Эткинса резал, как стекло. Пол понял, что надо встать, что нельзя лежать и скулить вот так. Он приподнялся, морщась от резкой боли в паху, встал на одно колено, попытался выпрямиться - и охнул от боли.
Потом открыл глаза и встретил взгляд мистера Эткинса, ничего не выражающий взгляд, обращённый на него.
- Не вполне развеялись, сэр. Боюсь, что....
- Боюсь, что это не твоё дело, Харшоу.
- Как честь короны Великобритании может не быть моим делом, сэр?
Всё ему можно, подумал Пол, чуть не плача от ярости. Хамить учителям, мучить младших, унижать... его пожурят немного и всё спустят с рук. Ненавижу. подумал Пол, я ненавижу тебя, Харшоу, чтоб ты сдох, ублюдок.
- Может, я и шотландец, - прохрипел он - и сам не узнал свой голос, - но по крайне мере своим рождением я не опорочил чести короны Великобритании, в отличие от некоторых.
Как жаль, что он не мог сейчас видеть их лиц! Но вполне представлял себе это зредище по гробовой тишине, воцарившейся в душевой - стало слышно лишь, как капает вода из плохо закрученного крана. И почти физически ощутил тень улыбки на лице мистера Эткинса.
- Директор Адделрей будет ждать вас в своём кабинете после завтрака, господа, - сказал он. - Теперь будьте любезны отправиться в столовую, где вы уже должны были быть. Вы, Стюарт, останьтесь, - добавил он, и Пол вздрогнул. Никто в этой школе ещё не говорил ему "вы", и было так странно впервые услышать это обращение, стоя на коленях в душевой с дикой болью в паху.
Они ушли, и мистер Эткинс помог Полу подняться. Он не стал отказываться от поддержки - теперь, когда всё было позади, к боли в промежности добавилась предательская слабость в ногах.
- Ты в порядке? - спросил мистер Эткинс. Его рука - без перчатки - придерживала Пола под локоть. Пол подумал, что никогда ещё не находился так близко к нему. не говорил с ним, и, тем более, не прикасался. В его голове скользнул образ Арчи - скользнул и исчез.
- Да. Благодарю вас, сэр, - голос звучал всё ещё хрипло, но почти ровно.
- Тебе не нужно к врачу?
- Нет, сэр.
- Уверен?
- Уверен.

[stervaN]

Мистер Эткинс отпустил его и протянул полотенце. Пол неуклюже обернул его вокруг бёдер.
- Ты отважен, - вполголоса сказал мистер Эткинс. - Здесь не любят таких.
- Таких нигде не любят, - бессильно рассмеялся Пол.
- У тебя были проблемы в других школах?
- Нет... не было, сэр. Но там всё было несколько по-другому...
- Фаги, - кивнул мистер Эткинс. - Знаю. Увы, директор Адделрей слишком консервативен для таких нововведений. Он считает их унизительными для благородного джентльмена, равно как и запирание спален на ночь. Будь осторожен, Пол.
"Пол"? Его сердце дёрнулось в груди, как испуганная пичужка.
- Да... спасибо, сэр, - прошептал он.
- Харшоу будет наказан, - сказал мистер Эткинс спокойно. - И его дружки тоже. Нам придётся это сделать, - добавил он, предупреждая возражения. - Они слишком зарвались. Слишком шумели, не считаясь с тем, что их могу услышать. Это чересчур. Такого нельзя спускать. Как ты понимаешь, теперь они будут ненавидеть тебя гораздо сильнее. Будь готов к этому.
- Я буду... я постараюсь, сэр, - прохрипел Пол. Неподвижное лицо мистера Эткинса слегка смягчилось. Он как будто поколебался, прежде чем сказать следующие слова.
- Ученикам запрещено ходить на учительскую половину. Но если тебе понадобится помощь, ты можешь обращаться ко мне.... в любое время. Лучше днём на занятиях, но тогда это увидят остальные.
- Да, сэр, - прошептал Пол, глядя на него во все глаза. Мистер Эткинс слабо улыбнулся, и его ладонь легла на щеку Пола.
- Добро пожаловать в Бродуэлл, - сказал он и, убрав руку, вышел из душевой.
Наблюдать за поркой Эдварда Харшоу собралась вся школа. Некоторые откровенно любовались зрелищем, другие были в растерянности. В ужасе был только Пол. Он думал, что под наказанием для Харшоу мистер Эткинс подразумевал голодовку или домашний арест, но только не публичную экзекуцию. Не то что бы в таком наказании было что-то особенное - почти каждого ученика в каждом пансионе секли, и не один раз. Каждого, но не Харшоу. Не сына герцога Эдингтонского.
Экзекуцию проводили в спортзале. Младших учеников обычно секли старшие, но шестиклассников наказывали непосредственно сами учителя. Харшоу порол мистер Принкл, учитель гимнастики в старших классах. Это был грузный, крепкий мужчина с суровым взглядом, и по одному его виду можно было представить, до чего тяжёлая у него рука. Харшоу приказали раздеться до пояса и привязали за руки к перекладине для подтягиваний. Несмотря на высокий рост, Харшоу в таком положении едва доставал носками до пола, фактически повиснув на перекладине. Полу досталось место за его спиной, и лица его он не имел возможности увидеть - да и не хотел. Меньше всего на свете Полу Стюарту хотелось встречаться взглядом с Эдвардом Харшоу в то время, когда его, Харшоу, будут публично пороть из-за Пола.
- Десять ударов, - объявил приговор мистер Принкл, и по рядам учеников прошёл шепоток. Так мало! Любой другой на месте Харшоу получил бы не меньше двадцати. Но то другие, а Харшоу вообще не пороли... не должны были пороть.
Когда первая розга, просвистев, хлестнула по напряжённой спине юноши, Пол вздрогнул так, словно это его ударили. Остановившимися глазами он смотрел на длинную алую полосу, проступившую на спине Харшоу. "Что он теперь сделает со мной? - думал он, глядя, как проступает затем вторая полоса. - Оторвёт мне яйца? Изнасилует? Сам запорет до смерти? Что?" Его трясла крупная дрожь. Он выхватил взглядом мистера Эткинса, курировавшего шестой класс и потому присутствовавшего при порке. Тот стоял, как всегда, невозмутимо спокойный, заложив руки за спину, и неотрывно смотрел на Харшоу. В его лице не было ни осуждения, ни недовольства, ни одобрения. Пол с трудом вспомнил, о чём они говорили в душевой, когда он дрожал, голый и мокрый, под этим непроницаемым взглядом. Что-то насчёт того, что Харшоу зарвался и его нельзя не наказать... А если бы можно было, если бы Харшоу был осторожнее и не попался - вы бы и это спустили ему с рук, не так ли, мистер Эткинс, мысленно спросил его Пол? Хотя какая разница... Наказания от учителей - ничто по сравнения с тем, как мальчишки могут наказывать друг друга.
На десять ударов потребовалось не больше минуты. Мистер Принкл отложил розги, неторопливо, позволяя ученикам налюбоваться на исполосованную спину Харшоу. Тот всё ещё стоял на носках, его бёдра подрагивали от напряжения, но он не обвис, и за всю порку не издал ни звука. Когда его сняли с перекладины и повернули, Пол увидел кровь у него на подбородке - он кусал губы, чтобы не кричать. Это заслуживало бы уважения, если бы Пол мог испытывать к этому человеку что-нибудь, кроме ненависти.
"Так тебе и надо", - подумал он, и это была глупая, детская мысль. На самом деле Харшоу заслуживал гораздо большего уже только за то, что сделал с Полом в душевой - а ведь сколько раз он делал такое и ещё худшее с десятками других мальчишек... Пол стиснул зубы, когда Харшоу, пошатываясь, взял свою рубашку и прошёл мимо него. Он готовился достойно снести взгляд врага, но Харшоу его даже не заметил. Он вообще ни на кого не смотрел; мокрые от пота волосы облепили его лоб и лезли в глаза. Его дружков не было, они отделались домашним арестом, поэтому никто не бросился ему навстречу и не подал заботливо полотенце. Мальчики только испуганно расступились, когда он прошёл мимо них. Ещё несколько мгновений стояла тишина. потом мистер Эткинс велел все разойтись. Было время спортивных занятий, и уже через несколько минут на перекладине, только что служившей орудием пытки, неумело и неловко подтягивали малыши.
Всё как всегда. Совершенно обычное дело.
С этого дня с ним перестали разговаривать.
- Ты труп, - неохотно объяснил Тинли, когда Пол припёр его к стене. - С трупами не разговаривают.
Харшоу дали день на отлёжку, потом он снова появился на занятиях. На математике его вызвали к доске, но оказалось, что он не выучил урока. Мистер Эткинс спокойно отчитал его, поставил неудовлетворительную оценку и отправил на место. Пол смотрел на эту сцену из своего угла и думал, что, если попытаться быть объективным, то это не совсем справедливо. Ведь мистер Эткинс знал, что вчера Харшоу было не до уроков. С другой стороны, мужчина должен делать своё дело вне зависимости от того, в каком состоянии находится. Если Харшоу попадёт по войну и там заработает порку (а это, подумал Пол мстительно, практически неизбежно, с его-то норовом!), то на следующий день его всё равно пошлют в бой, и никак ему не отвертеться. Если ты солдат, то не имеет значения, чей ты сын.
Впрочем, Пол сильно сомневался, что сын герцога Эдингтонского когда-либо попадёт на войну.
- Стюарт! Повтори то, что я только что сказал!
Пол вздрогнул и, вскочив с места, потупился и пробормотал извинения. Мистер Эткинс успел перейти к их классу и теперь объяснял правило, которое Пол прохлопал. Он покраснел, когда его отчитали, и неловко сел на место. Ему казалось, что все, вся школа не отрывает от него глаз. Они все знали, из-за кого наказан Харшоу. Это нечестно, думал Пол, не поднимая взгляда от парты, пока мистер Эткинс спокойно продолжал объяснять урок. Я же не нарочно, я не цеплялся к нему первый, он сам! Я даже на помощь не звал, не мог позвать... так где же тут моя вина?
Но его вина была, и он сам это чувствовал. Он боялся, что его жизнь в Бродуэлле теперь превратится в ад - и не только из-за Харшоу. Всё было куда хуже. Он превращался в изгоя. А он не хотел, ненавидел быть изгоем. Он не мог быть один.
Дошло до того, что он попытался подлизаться к Тинли, заговорив про какую-то ерунду - и получил холодный отпор. Это было уже слишком; Пол чуть не плакал от обиды. В столовой и на уроках к нему не цеплялись - его попросту игнорировали. В Кроули в такие дни он пропадал в конюшнях, но в Бродуэлле конюшни хоть и были, но на осенне-зимний сезон туда не пускали учеников.
Когда пришла ночь и свет погас, Пол неуверенно пожелал Тинли спокойной ночи и, не получив ответа, свернулся на краешке кровати. Думать про завтрашний день день было почти невыносимо. И ведь он ещё даже не виделся с Харшоу! Что тогда-то будет...
И впервые с того дня, как он в очередной раз покинул дом, ему захотелось заплакать. Хотя нет... нет, он не плакал с тех самых пор, как умер Арчи. Почти год назад. Потом, казалось, всё уже было безразлично - покидать школу, видеть слёзы мамы, потом опять её слёзы, когда она снова провожала его на учёбу, новая школа... Всё это не имело значения. Пол думал, что перестал быть маленьким в тот день, когда тело мальчика, чьим фагом он был в Хотинтоне, вынесли из здания пансиона, накрыв флагом с гербом его рода. Арчи происходил из Клодвеллов и очень гордился этим; этот флаг висел над его кроватью всё время, пока он учился в Хотинтоне. Пол думал об этом и чувствовал, что плачет - не из-за Харшоу, не потому, что его жизнь, едва начавшаяся в Бродуэлле, уже грозила разлететься на осколки. Он плакал, потому что думал про Арчи. Слишком часто и слишком много в последние дни.
Он понял, что не уснёт, и, решительно утерев нос рукавом, тихонько поднялся. Одеться в темноте, не разбудив никого, было не так-то просто, но он справился и, прокравшись между рядами кроватей, выскользнул за дверь. Глупо, но... мистер Эткинс ведь сказал, что Пол может обращаться к нему в любое время. Пол хотел спросить, что ему делать. Он понимал, что это детский поступок, что он не имеет права быть таким беспомощным. Но он БЫЛ беспомощен. Он привык, что всегда есть рядом кто-то, кто сможет ему помочь, и только поэтому был таким храбрым... таким наглым - это вернее. А теперь всё шло наперекосяк, и ему нужен был совет. Просто совет, ничего больше.
Так он говорил себе, на цыпочках пробираясь тёмными коридорами в учительское крыло. Если его поймают, то завтра он, а не Харшоу, будет болтаться на перекладине в спортивном зале. Что ж, это было бы к лучшему, мрачно подумал Пол - это бы поставило нас на одну доску. Может, он бы стал ненавидеть меня чуточку меньше.

[stervaN]

Переход между двумя крылами здания перегораживала дверь. Пол подёргал ручку и, поняв, что она заперта, тихонько выругался. Надо было возвращаться, но ему не хотелось. Он подошёл к ближайшему окну и залез на подоконник с ногами. Ночь стояла тихая, в кои-то веки не моросил дождь, ярко светила луна. Пол прижался лбом к стеклу. Подоконник был ледяным, он моментально продрог, но куда ему было идти? Так он и сидел, мелко дрожа и стараясь ни о чём не думать, когда вдруг услышал какой-то странный звук.
Вздрогнув, Пол вскинул голову и в панике сбросил ноги с подоконника. Если его и впрямь поймают, ему крышка! Теперь перспектива порки казалась куда менее завлекательной, и Пол в отчаянии осмотрелся, думая, где бы спрятаться. Звук тем временем повторился, не приближаясь. Очень странный звук... очень. Пол внезапно понял, что он идёт из-за двери чуть дальше по коридору. На этом этаже, насколько он помнил, находились классные комнаты старших и библиотека, а ещё - какие-то хозяйственные помещения. Из одного из них и доносился этот звук. Такой странный... и в то же время пугающе знакомый...
Как будто кто-то пытался кричать, но не мог, потому что ему зажимали рот.
От этой мысли Пол вздрогнул так сильно, что чуть не свалился с подоконника. Господи, нет! Неужели Харшоу там... и кого он мучает на этот раз?! Надо бежать, подумал Пол, леденяя, бежать без оглядки, нырнуть под одеяло и спать, спать... меня тут не было, я ничего не слышал. Ведь не хочется же мне оказаться на место того, кто там с ним сейчас?..
Полу этого не хотелось, совсем не хотелось, и всё же он сполз с подоконника, тихо подошёл к двери, из-под которой - он только теперь заметил - тоненькой полоской виднелся слабый свет, и, наклонившись, прижался глазом к замочной скважине.
Он смотрел с минуту, прежде чем почувствовал, что чья-то ладонь снова зажимает ему рот. И ещё лишь через несколько секунд понял, что эта ладонь - его собственная.
Харшоу действительно был там. Это была какая-то кладовка, свалка для старой мебели; в её центре стоял стол, вокруг которого сгрудились наваленные стулья, ящики и коробки. Харшоу лежал на столе спиной, вцепившись руками в его края и широко раскинув высоко задранные ноги. Это он стонал - теперь уже не кричал, а только стонал, почти неслышно из-за тряпки, торчавшей у него изо рта. Почему он не выдернет её, тупо подумал Пол. Почему, ведь его руки свободны, почему он...
Довести мысль до конца он не сумел. Потому что понял, кто тот человек, который стоит у Харшоу между разведённых ног, крепко вцепившись пальцами в его приподнятые бёдра, и быстро, ритмично, грубо трахает его на пыльном столе.
Это был мистер Эткинс.
Он был полностью одет, только брюки его оказались слегка приспущены. Отпустив одну ногу Харшоу, он упёр ладонь ему в живот и с силой надавил, прижимая к столу спиной. Спиной, которую позавчера исполосовали розгами, всё так же тупо подумал Пол. Яркий лунный свет освещал их, бросая длинные тени на стену. Пол увидел член Харшоу - совсем маленький, что весьма бы его позабавило, если бы случилось в иных обстоятельствах, и совершенно вялый, сморщенный. Ему не нравилось то, что с ним делали. "О, Боже, да что я такое думаю, разве это может нравиться?!" - в ужасе подумал Пол и тут понял, что зажимает себе рот. Зажимает, чтобы не закричать.
Или надо было кричать?
Мистер Эткинс приостановился, убрал руку с живота Харшоу и, просунув её ему между ног, тихо сказал что-то. А потом - Пол увидел это совершенно ясно, - схватил его мошонку и выкрутил, выкрутил с такой же силой и жестокостью, как Харшоу выкручивал Пола. И теперь Харшоу, а не Пол, закричал от боли, и кляп заглушил крик, а Пол, рухнув на колени и ничего не видя от ужаса, схватился руками за собственную промежность, так, словно только что мистер Эткинс схватил его самого.
"Боже, что же это, что же, - в панике думал он, - за что он с ним так, как можно..."
За что? А ты не знаешь, Пол, за что? Мистер Эткинс ясно сказал, что Харшоу зарвался, что его нужно наказать. Видимо, порка был только началом. Да и как ещё можно совладать с такими, как этот богатый ублюдок - только их же собственными методами! Что мистер Эткинс и делал... так, будто был старшим учеником, а Пол был его фагом.
"Арчи никогда ни с кем не делал такого", - подумал Пол, и это наконец вернуло ему способность мыслить ясно. Он тихо отстранился от двери и, с трудом передвигая ногами, пошёл прочь по коридору. Что ж, справедливость всё же существует. Все получают по заслугам...
"Но только Харшоу не насиловал меня", - подумал Пол, чувствуя, как ком подкатывает ему к горлу. И даже если.... если он ещё сделает это... а ведь теперь непременно сделает, отыграется на мне по полной... даже тогда...
Даже тогда это зверство, нельзя так, нельзя.
Он вспомнил стон, который привлёк его внимание, вспомнил откинутое, мокрое лицо Харшоу в лунном свете, его голые, почему-то казавшиеся очень худыми ноги, вздёрнутые вверх, его неэрегированный пенис. Сунул кулак в зубы и с силой укусил его, заставляя себя встряхнуться.
И услышал, как открывается дверь за его спиной.
Он не мог убежать - не было времени. Пол застыл, молясь, чтобы тень и темнота коридора спрятали его, и глядя, как из кладовой медленно выходит человек, которого он ненавидел больше всех на свете. Мистер Эткинс вышел за ним следом, закрыл дверь и запер её на ключ. Что-то негромко сказал и - Пол, глазам своим не поверил - ласково потрепал Харшоу по волосам. Потом взял за подбородок, поднял его голову и поцеловал - глубоко, крепко, страстно. Харшоу стоял неподвижно. Он не шевельнулся и тогда, когда мистер Эткинс выпустил его и пружинящей походкой пошёл по коридору. Он прошёл мимо Пола, не заметив его, скрылся за дверью. Какое-то время ещё слышались его лёгкие шаги, потом они стихли.
И только тогда Эдвард Харшоу, побочный сын герцога Эдингтонского, первый подонок Бродуэллской школы, прислонился плечом к стене, сполз на пол, ткнулся лбом в колени и заплакал.
Пол стоял, не шевелясь, слушая его всхлипы, глядя, как дрожат его руки, крепко охватившие колени. Ему казалось, что этот плач разносится по всей школе, что каждый, независимо от того, спит он или бодрствует, слышит эти всхлипы, что они проникает в каждую щель, и дальше их уносит ветер. Но на самом деле Пол был единственным, кто слышал, как плачет Эдвард Харшоу, единственным, кто видел его свернувшимся в комок и дрожащим в равнодушном лунном свете. Пол стоял, слушал, смотрел, и чувствовал, как его собственная боль, его собственная мука, не только новая, но и уже давняя, застарелая, отпускает его и уходит при виде чужого страдания.
Понемногу всхлипы стихли. Харшоу поднял голову и утёр мокрое лицо - рукавом, как и сам Пол час назад. Его волосы были взъерошены, губы опухли. Что он завтра скажет своим товарищам? Они будут подкалывать его насчёт бурно проведённой ночи и допытываться, кто из младшеклассников не устоял перед ним на этот раз - а ему придётся улыбаться в ответ на их остроты, отвечать на их шутки, и не краснеть, не бледнеть, не сжиматься в комок от воспоминании о боли, которую он пережил. И это, внезапно понял Пол, было самым ужасным, самым жестоким наказанием для такого, как он. Да и для любого другого тоже.
И именно поэтому, когда всхлипы окончательно прекратились и Харшоу, придерживаясь за стену, нетвёрдо поднялся на ноги, Пол тихо, очень тихо сказал:
- Харшоу...
Тот застыл, и в этот миг Пол отчаянно пожалел, что подал голос. Внезапно он вспомнил, кто находится перед ним. Главный школьный ублюдок - во всех смыслах этого слова. "Он же убьёт меня, - запоздало понял Пол. - Просто убьёт, взаправду - за то, что я видел его таким..."
Минуты бежали, Харшоу стоял, по-прежнему держась за стену - как будто боялся упать, если отпустит её. Он всматривался в темноту, щурясь почти как мистер Терренс. Он стоял на свету, а Пол в тени, и они смотрели друг на друга.

[stervaN]

- Кто здесь? - спросил Эдвард Харшоу голосом, хриплым от слёз и крика.
Пол помолчал. Потом ответил, зная, что терять ему всё равно нечего:
- Это я. Стюарт.
"Вот сейчас он на меня и бросится", - подумал он почти равнодушно. Прощай, глупый маленький Поли, не зря мама так горевала, провожая тебя...
Но Харшоу не двинулся с места. Не выругался, не рассмеялся, даже не вздохнул. Они молчали очень долго. Потом Харшоу сказал:
- Уходи.
Пол постоял ещё несколько мгновений - он вдруг понял, что весь затёк от долгой неподвижности. Потом осторожно шагнул назад - и снова остановился. Нельзя так... так нельзя, он не мог просто так уйти.
- Это неправильно, - прошептал он. - То, что мистер Эткинс... ты должен рассказать директору...
- Уходи, Стюарт, - резко сказал Харшоу - удивительно твёрдым, после всего, что с ним сделали, голосом. Пол ждал, что он добавит: "Проболтаешься кому-нибудь - убью", но Харшоу больше ничего не сказал. Пол с трудом сглотнул и бочком пробрался вдоль стены к двери. Закрыл её за собой, постоял ещё немножко, а потом опрометью, со всех ног бросился к спальням. Теперь его не могли не услышать и не заметить, но ему было всё равно. В его голове всё звучал этот голос: "Уходи, Стюарт", просто "Уходи, Стюарт", сказанное так твёрдо, так спокойно... так обречённо, как будто никто в целом мире не мог больше ни навредить ему, ни помочь, и он прекрасно об этом знал.
Пол не помнил, как добрался до спальни своего класса, не помнил, как рухнул в постель. Он помнил только, что в первый и последний раз ему безумно, отчаянно хотелось прижаться к тёплому мальчишескому телу, лежавшему в постели рядом с ним, и он горько плакал от того, что не мог этого сделать.
Назавтра Пол сказался больным и не пошёл на занятия. Он пропустил завтрак и провалялся в постели до полудня, пялясь на привычно затянутое дождевой плёнкой окно, пока к нему не пришёл доктор. Заставил открыть рот, покашлять, ощупал живот и постучал маленьким молоточком по коленке, а потом выписал освобождение до завтрашнего дня. Когда он ушёл, Пол снова забрался под одеяло, хотя ему не велели лежать в постели. У него ничего не болело, и в то же время он чувствовал себя разбитым и поломанным, как никогда. Он не знал, что ему делать. И - хуже всего - не знал, кому теперь доверять.
После обеда, когда его одноклассники вернулись в спальню, он наконец заставил себя встать. Они косились на него с подозрением, но немного иначе, чем вчера.
- Харшоу тебя высматривал, - сообщил Тинли, поглядывая на Пола с любопытством, однако уже, кажется, без прежней враждебности. - Но убить не грозился. Что, хорошо вчера время провели? - понизив голос, спросил он без улыбки. Пол покраснел. Проклятье, ну он и дурак! Конечно, они решили, что его всю ночь трахали, раз наутро он не смог даже подняться с постели. И Харшоу, похоже, отзывался о нём не так, как вчера... Пол обругал себя за трусость и малодушие. Нет, так нельзя. Он ничем не поможет ни себе, ни ему, если будет прятаться от мира. Тем более что мир, как ни крути, всё равно не позволит спрятаться от себя.
Он пошёл на вечернюю молитву вместе со всеми, а потом на ужин - и набросился на еду с жадностью, удивившей его самого. Впрочем, чему удивляться, он ведь ничего не ел со вчера, даже и не хотелось. По сторонам он не смотрел, но то и дело ловил на себе порой заинтересованные, а порой сочувствующие взгляды. "Новая подружка Харшоу" - услышал он за своей спиной - и резко обернулся, но говоривший уже умолк. Пол стиснул зубы. Проклятье, это нечестно! Ничего ведь не было! Точнее, было, но... Пол ведь всё равно никому не мог сказать, что именно.
После ужина он попросил мистера Терренса, чтобы ему разрешили готовить уроки в библиотеке - он объяснил это тем, что хочет нагнать материал, который пропустил сегодня. Мистер Терренс одобрительно кивнул и дал разрешение. Пол сгрёб свои тетради и пошёл на тот самый этаж, где прошлой ночью услышал звук, перевернувший всё с ног на голову.
В библиотеке стояла тишина, непривычная для классов, где занимались младшие: старшеклассники не заучивали уроков вслух, а если и переговаривались время от времени, то шепотом. В дальнем углу Пол заметил мистера Эткинса - и застыл, чувствуя, что не может двинуться с места. Будто ощутив его взгляд, мистер Эткинс поднял голову и приветливо кивнул ему. Пол почувствовал, как его голова, словно голова марионетки, дёрнулась в ответ, и поспешно пошёл в самый дальний угол читального зала, где было несколько свободных столов. Положил тетради там, вернулся к стеллажам, взял несколько книг и сел на выбранное место, отгородившись учебниками, будто крепостной стеной. Он наугад открыл тетрадь и уставился в неё, не видя букв. Потом понял, что это тетрадь по математике, и принялся машинально решать задачу, на которой остановился в прошлый раз. Ничего не получалось: мысли слишком путались, Пол писал и зачёркивал, вырывая листы и бросая их в корзину для бумаг.
- Не выходит, да? - голос над его ухом говорил полушепотом, был мягким, обволакивающим, как всегда. - Ну-ка, покажи... да у тебя же уравнение неверно составлено. Дай карандаш... Смотри, тут надо вот так...
Пол откинулся на спинку стула и смотрел, как Эдвард Харшоу склоняется над его тетрадью и быстро пишет в ней что-то своим красивым, округлым почерком. Всего одно равенство - и дальнейшее решение не вызвало у Пола сомнений. Ему стало стыдно, что он раньше сам его не нашёл: это была совсем простая задача.
- Вот так, - сказал Харшоу, выпрямляясь и кладя карандаш на стол. - Понял? Дальше справишься сам?
- Справлюсь, - ответил Пол, глядя на него снизу вверх. Он был таким же, как всегда - совершенно таким же. Стройный, подтянутый, с безупречно уложенным воротничком, с русой прядью, спадающей на лоб, улыбающийся, презрительный. Только один, без своей "свиты", а остальное - как всегда.
- Вот и славно, - сказал Харшоу, но не ушёл. Пол молча смотрел на него, не зная, что сказать. Харшоу как будто тоже не знал, и, поколебавшись, отодвинул стул рядом с Полом и сел.
- Ну ладно, - сказал он. - Говори.
Пол заморгал.
- Что говорить?
- Что тебе от меня нужно, конечно. Я понимаю, что ты чего-то хочешь, но, уж прости, мысли читать не умею. Так что, думаю, мы можем говорить напрямик и уладить это дело как джентльмены.
О чём он говорит, непонимающе подумал Пол. И так спокойно! Что мне надо от него?.. Да что мне от него может быть надо?!
- Ничего мне не надо, - нервно ответил он, невольно отодвигаясь. - Только... - внезапно его осенило. - Только мне совсем не нравится, что вся школа считает меня твоей шлюхой! Я не подстилка, ясно?! Никогда не был и не буду!
Он вдруг осёкся, поняв, что говорит. Харшоу продолжал улыбаться, его лицо не дрогнуло, не исказилось, только в глубине зелёных глаз на миг вспыхнула такая мука, что Пол проклял собственную глупость.
- Я не... я не то хотел сказать, - пробормотал он.
- Ты достаточно ясно выразился. Благодарю, - с совершенно безмятежным лицом сказал Харшоу. Мистер Эткинс, вдруг понял Пол, стоит за его спиной, он не слышит их разговора, но, может быть, наблюдает за ними. - Да, то, что ты говоришь - это досадное недоразумение. Я не потворствовал этим слухам, не знаю, кто их пустил. Но то, что... другие слухи, - после запинки продолжал он, - пока что по школе не пошли, я понимаю как твою готовность к сотрудничеству. Ты хочешь только, чтобы о тебе перестали болтать? Это я устрою. Но неужели только это?
- Слушай, хватит! - не выдержал наконец Пол. - Прекрати говорить об этом так! Ты как будто на торгах... перестань! Конечно, я никому ничего не сказал и не скажу, как ты вообще мог подумать такое?!
- Тише, - сказал Харшоу очень мягко. - Держи себя в руках, Стюарт. На нас смотрят.
Пол снова осёкся, и снова проклял свою глупость. Но он не понимал, не мог понять, как Харшоу умудряется сохранять такое ледяное спокойствие после всего... после того, как отчаянно, безутешно он плакал прошлой ночью, свернувшись на полу.
- Прости, - прошептал Пол в искреннем раскаянии. - Но я правда никому ничего не скажу, клянусь. И мне ничего от тебя не надо.
Харшоу помолчал. Его рука лежала локтем на столе - так, заметил Пол, что он закрывал Пола от посторонних взглядов своим плечом. Его длинные пальцы побарабанили по столу. Потом он тихо сказал:
- Зачем же ты в таком случае пришёл сюда?
Пол открыл рот - и закрыл его, не зная, что ответить. И вправду, зачем? Хотел убедиться, что Харшоу и впрямь не хочет его убить? Не мог поверить, желал удостовериться собственными глазами? Хотел вызвать его на разговор? Ну, вот и вызвал. Что дальше?..
- Ладно, - сказал Харшоу наконец, - как хочешь. Я буду считать, что мы друг друга поняли.
И, не дожидаясь ответа, он встал и пошёл в дальний конец зала - туда, где сидел мистер Эткинс. Пол в изумлении и ужасе смотрел, как мистер Эткинс, слегка улыбнувшись, что-то сказал ему, и Харшоу спокойно ответил, и ни один мускул на его лице не дрогнул - а потом он сел за стол и вернулся к прерванным занятиям. Пол смотрел, как его русоволосая голова склоняется нат тетрадью, как серьёзнеет его лицо. Спесь, надменность, злоба полностью ушли из него - остались не до конца оформившиеся, мягкие черты красивого мальчика, погружённого в интересный ему урок. Он слегка закусил губу, постукивая карандашом по бумаге, и Пол смотрел на это, смотрел, как он рассеянно оттягивает воротничок, как в задумчивости водит грифелем по нижней губе, оставляя на ней едва различимый сероватый след.

[stervaN]

Пол не планировал того, что сделал потом. Ему всё ещё было трудно думать, даже ещё труднее, чем утром - теперь он совершенно перестал что-либо понимать. Он посидел в библиотеке ещё с час, потом незаметно выскользнул, но не пошёл в спальню четвёртого класса. Вместо этого он пробрался к спальне шестиклассников, забился в угол под портьеру и сидел там, глядя, как старшие мальчики небольшими группками возвращаются в спальню. Харшоу пришёл одним из последних. Наконец дверь закрылась, свет погас, всё стихло; потом опять раздались шаги, и в спальню заглянул мистер Эткинс - видимо, с обходом. Затаив дыхание, Пол смотрел, как он выходит и идёт дальше по коридору - в сторону библиотеки. Прошло ещё минут двадцать, и дверь спальни шестиклассников снова тихо отворилась.
Харшоу вышел, осмотрелся и пошёл следом за мистером Эткинсом.
С тяжело колотящимся сердцем Пол последовал за ним, прячась по углам и чувствуя себя шпионом из авантюрной повести. Он понимал, что ему нельзя здесь быть - похоже, Харшоу задумал месть, как знать, он может даже убить мистера Эткинса, и Пол вовсе не жаждал быть этому свидетелем. Но что-то заставило его идти, и в конце концов он оказался в том самом коридоре, где стоял вчера, слушая, как плачет Эдвард Харшоу. Сейчас он не плакал, вовсе даже нет: он казался спокойным и уверенным, шёл твёрдо и ровно.
Он снова вошёл в ту самую кладовую, и дверь за ним закрылась.
Пол несколько минут стоял в конце коридора, слушая гулко колотящееся сердце, и уговаривал себя поскорее убираться отсюда к чёрту. За дверью было тихо, не слышалось ни голосов, ни шума борьбы. Кляня себя последними словами и всё равно не в силах удержаться, Пол прокрался к двери, и, как вчера, прильнул к замочной скважине.
Картина, которую он увидел, отличалась от той, которую он наблюдал накануне. Впрочем, только в деталях.
Харшоу стоял перед мистером Эткинсом на коленях и сосал его член. Это очевидно очень нравилось мистеру Эткинсу: он держал руку у Харшоу на затылке, запустив пальцы ему глубоко в волосы, и двигал рукой, заставляя его заглатывать свой член поглубже. Вот почему, подумал Пол, ему разрешают носить длинные волосы. Не потому, что ему это нравится. Потому, что это нравится мистеру Эткинсу... мистер Эткинс любит запускать в них пальцы.
Пол ощутил, как тошнота подкатывает к его горлу. Но продолжал смотреть, даже когда мистер Эткинс застонал, рывком высвободил свой пенис изо рта Харшоу и выстрелил струёй семени прямо ему в лицо. К изумлению Пола, Харшоу даже не попытался отереться. Вместо этого он поднялся, собственными руками расстегнул на себе брюки, стянул их до колен и покорно повернулся к мистеру Эткинсу спиной, оперевшись ладонями на пыльный стол. И мистер Эткинс, потеребив немного в кулаке свой член, обхватил Харшоу одной рукой за живот и вошёл в него сзади. Харшоу вздрогнул, но не вскрикнул, даже не застонал. Мистер Эткинс двигался в нём не так, как вчера - спокойно, неторопливо. Один раз он даже поцеловал Харшоу в шею, и тот закрыл глаза.
Пол наконец заставил себя оторваться от этого отвратительного зрелища. Ждать окончания он на этот раз не стал. Но, как ни странно, ужас и растерянность его оставили. Теперь он точно знал: то, что происходит - дикое, ненормальное преступление, которое ничем нельзя оправдать. Одно дело - мальчишки, мастурбирующие друг друга в душевой, и совсем другое - учитель, вторую ночь подряд насилующий ученика. И сегодня Харшоу даже не сопротивлялся, не пытался кричать - видимо, мистер Эткинс вчера здорово запугал его. Идя обратно в спальню и крепко прижимая к груди тетради, Пол подумал, что завтра же отправится к директору Адделрею и расскажет ему обо всём...
Но он ведь обещал Харшоу, что не скажет никому. Совсем никому. Он поклялся.
И когда пришёл завтрашний день, он так никому ничего и не сказал.
Дождь наконец перестал. Тучи неохотно расползлись, и на сером небе над Бродуэллом показалось маленькое бледное солнце. Ветер стих, и хотя стояла жуткая слякоть, в честь улучшения погоды ученикам пансиона позволили ненадолго выйти на прогулку. Час свободного времени между занятиями и вечерней молитвой разрешили провести на свежем воздухе, и воспитанники Бродуэллского пансиона, вереща от счастья, высыпали на хмурый неухоженный двор.
Пол впервые вышел из здания школы с того дня, как прибыл сюда, и ему казалось, будто его ненадолго выпустили из тюрьмы. На улице было холодно, и мистер Терренс велел им одеть самые тёплые свои вещи; Пол перерыл весь комод, разыскивая второй шарф, но тот как в воду канул. Пришлось повязать мамин, с тартаном. Пол спрятал концы под воротник пальто, стараясь, чтобы цвета не слишком бросались в глаза.
Он сам не мог понять, почему так поступает. Его больше никто не подкалывал и не высмеивал. Утром в столовой с ним болтали, как ни в чём ни бывало, да и Тинли оттаял. Именно он сообщил Полу, что Харшоу заявил во всеуслышанье, дескать, Пол парень что надо, и запретил болтать о нём глупости. Тинли заглядывал Полу в глаза, когда говорил это, явно жаждая вызнать причины такого расположения, но Пол упрямо молчал, отвернувшись, и Тинли вскоре отстал.
Странно, два дня назад он так переживал из-за того, что стал изгоем, а теперь, когда всё снова наладилось, совсем не чувствовал радости. Ему не хотелось, чтобы его считали любимчиком Харшоу - но его никто им и не считал. Харшоу вообще не обращал на Пола никакого внимания - просто отстал от него, и вёл себя как ни в чём не бывало. Но Пол всё время думал о нём, всё время вспоминал, как он сидел в библиотеке, облизывая карандаш, и русую прядь, спадающую ему на лоб, и его лицо с закрытыми глазами, когда он стоял на коленях с членом мистера Эткинса во рту. Если было возможно, Пол то и дело искал Харшоу взглядом в толпе мальчишек, а когда находил, пристально смотрел на него, пытаясь понять, каково ему после двух таких ужасных ночей. Но Харшоу казался совершенно спокойным - небрежным и изящным, вновь окружённым толпой подлиз, и разве что только немного более бледным, чем обычно, и ещё Полу казалось, что синяки под его глазами раньше не были такими глубокими. В конце концов Тинли пихнул Пола локтем под ребро и ехидно поинтересовался, уж не влюбился ли он в Харшоу, раз глаз с него не сводит, и Пол, глупо покраснев, огрызнулся и отвёл взгляд.
Но было очень трудно не искать его в толпе, не думать о нём, не вспоминать его лицо - в самых разных ситуациях. И как Пол ни старался, он не мог избавиться от глухой, непреходящей тревоги - он сам не знал, от чего и почему, но она изматывала его и не давала усидеть на месте. Поэтому он вдвойне обрадовался, когда их выпустили из корпуса и разрешили пройтись по саду.
Мальчишки немедленно разбились на группки, самые младшие затеяли подвижную игру, кто-то из старших побежал за дом - посмотреть, что сделали ливни с футбольным полем. Тинли дёрнул Пола за рукав, предлагая побежать с ними, но Пол отмахнулся, и Тинли ушёл. В конце концов Пол тоже остался один - и вдруг понял, что не знает, чем себя занять. Ему было холодно и одиноко, гораздо более одиноко, чем в самый первый его день в Бродуэлле, и он бесцельно побрёл по тропинке между голыми, съежившимися от холода деревьями, туда, где вдалеке виднелись приземистые строения. Он брёл, засунув руки глубоко в карманы и вжавшись подбородком в кусачую ткань шарфа, когда вдруг заметил маленькую человеческую фигурку, мелькнувшую впереди. Он всмотрелся в неё и вскинулся. Ему могло почудиться... да нет, почти наверняка почудилось - он ведь только что видел Харшоу возле дома в компании его дружков, да и с чего бы ему бродить тут одному?.. И всё же Пол ускорил шаг, предварительно обернувшись и убедившись, что никто за ним не идёт.
Постройки впереди, как он и думал, оказались конюшнями. Подворье перед входо преграждала глубокая вязкая лужа. Пол посмотрел на неё и чертыхнулся: лезть туда - означало вымазаться по уши, за что, без сомнения, ему потом влетит от мистера Терренса. Однако на грязи были свежие следы, и они тянулись к двери. Да и сама дверь была приоткрыта.
- Харшоу! - неуверенно позвал Пол. - Ты здесь?
Ответа он не получил. Внутри было тихо, даже конского ржания Пол не услышал - и неудивительно, ведь сейчас конюшни пустовали, на зиму лошадей переправляли на ближайший хутор, потому что содержать их было слишком дорого. По сути дела, Пол совершенно зря притащился сюда - даже если Харшоу внутри, вряд ли он Полу обрадуется. И всё же что-то толкнуло его вперёд - та глухая, мучительная тревога, которая не отступала ни на миг и не позволяла Полу расслабиться. Плюнув на сомнения, он решительно протопал по болоту, увязая в грязи по щиколотку, и оказался перед дверью.
- Харшоу!
Внутри царил полумрак; сумрачный осенний день едва освещал длинное и тёмное помещение. Пол шагнул вперёд, услышал, как гнилая солома зашуршала под ногами. Открыл рот, чтобы снова позвать, уже жалея, что забрёл сюда - и так и замер, онемев.
Харшоу был здесь. Он стоял в самом дальнем конце конюшни, спиной ко входу, опустив плечи и голову.
В руках у него были вожжи. И он медленно, задумчиво перебирал их, стоя под потолочной балкой.
- Харшоу! НЕТ! - закричал Пол что было сил и, забыв обо всём на свете, бросился к нему.
Он промчался между загонами как вихрь, не заметив, что пальто расстегнулось и что концы шарфа, разлетевшись, реют за его плечом. С размаху подлетев к Харшоу, Пол обхватил его сзади за пояс и вцепился что было сил, прижавшись щекой к напряжённой спине.
- Нет! Не смей! Не смей этого делать! - ничего не соображая, сбивчиво повторял Пол, стискивая его талию так крепко, как только мог. - Не смей, не думай! Ты не должен! Ты ни в чём не виноват!
- Стюарт, перестань орать. Ты что, белены объелся? Что с тобой?
Несколько мгновений Пол ещё стоял, вцепившись в Харшоу. Потом заставил себя разжать руки и отступил на шаг.

[stervaN]

Сын герцога Эдингтонского повернулся к нему. На его лице было написано несказанное удивление. Он тряхнул головой, рассеянно отбрасывая с глаз упавшую на лицо прядь, и беспомощно посмотрел на Пола. А Пол посмотрел на вожжи в его руках. Харшоу проследил направление его взгляда.
И рассмеялся.
Не язвительно, не насмешливо, не зло - скорее устало.
- Ты что, решил, что я удавиться надумал? Не дождёшься, - фыркнул он и бросил вожжи на стенку загона. Пол стоял рядом, чувствуя себя полным идиотом, и ошеломлённо смотрел на него. Харшоу откинул упрямую прядь тыльной стороной ладони, и Пол обратил внимание, что сегодня он без перчаток, несмотря на холод. - Просто я решил забраться сюда, раз уж нас выпустили. Это стойло Голиафа, моего коня. И его вожжи, их, наверное, забыли убрать. Я скучаю по нему, - добавил он и неловко умолк.
Пол тоже молчал. Чудовищное напряжение понемногу спадало. Но теперь ему было стыдно. И впрямь, с чего он взял, что Харшоу решит покончить с собой? Только потому, что Пол на его месте сделал бы именно это?
Последняя мысль ошеломила его - и, кажется, слишком явно читалась в его взгляде. Харшоу перестал улыбаться. В его красивом лице снова проступило недовольство.
- Нигде нельзя побыть одному. Чёрт побери вас, малявок, вечно болтаетесь, где не следует... - проговорил он.
Пол сглотнул. Можно было извиниться и уйти подобру-поздорову, но вместо этого он спросил:
- А ты... ты хотел побыть один?
Харшоу молчал какое-то время, рассеянно поглаживая свисавшие с перекладины вожжи. Потом сказал, хотя и не очень уверенно:
- А что в этом такого странного? Ну, хотел. Ты разве никогда этого не хочешь?
- Нет, - сказал Пол и тут же понял, что солгал. Он и сам-то в последние дни шарахался от людей, а Харшоу, как и прежде, оставался на виду, болтал и шутил со всеми, и оставался невозмутим под взглядом мистера Эткинса... Пол даже представить не мог, чего ему это стоило. Не мог и не хотел.
- Я не знал, что ты тоже любишь лошадей, - выпалил он, и это был совсем не то, что он собирался сказать. Брови Харшоу удивленно приподнялись.
- Что значит "тоже"? Ах, я забыл... ты же у нас вроде чемпион по конкуру, - насмешливо сказал он, и - вот странно! - Пол ощутил облегчение от этой насмешки. Харшоу не нравился ему, когда насмешничал, но если он может насмешничать здесь, с ним, когда никто их не видит - может, всё не так уж и плохо...
- Ну, я в самом деле неплохо езжу верхом, - храбро сказал Пол. - Гораздо лучше, чем боксирую.
Не очень удачная шутка, но Харшоу криво улыбнулся. "Да ведь он ведёт себя со мной так же. как и со всеми, - осенило Пола. - Я для него точно такой же чужак, перед которым надо скрывать свою боль... и не имеет значения, что я о ней знаю". От этой мысли ему стало ужасно обидно, но он не знал, что сказать, как объяснить Харшоу то, что он чувствует, и надо ли вообще это объяснять.
- Это несложно, - заметил Харшоу в ответ на его заявление. - Но берегись, поймаю тебя на слове и проверю весной, так уж ли ты хорош, шотландский мальчик, - с деланной весёлостью сказал он и, сунув руки в карманы, шагнул мимо Пола.
И Пол понял, что это неправильно. Что он не должен вот так уходить туда, где никому нет дела до его горя.
- Послушай! - выпалил он, круто развернувшись, Харшоу в спину. - Слушай, я... я всё знаю! ВСЁ, понимаешь?! Я видел тебя... этой ночью тоже. Я всё знаю, Харшоу! И так не должно быть, слышишь? Этого нельзя вот так оставлять!
Харшоу замер, не оборачиваясь. Долгое время он стоял неподвижно, сунув руки в карманы, ссутулившись. Пол не видел его лица - и вспомнил, что, когда Харшоу пороли, тоже его не видел. Он вздрогнул от этого воспоминания.
- Так не может быть, - со странной, страстной уверенность протараторил он. - Это ужасно гнусно и подло! Ты не должен терпеть этого... терпеть такое! И я... мне так... мне так жаль, что это из-за меня...
И тут Харшоу обернулся.
Пол быстро потупился, боясь смотреть ему в лицо. Поэтому он смотрел на носки его сапог, обычно безупречно вычищенных (хотя, конечно, он не сам чистил их, у него было для этого полно прислужников), а сейчас заляпанных грязью так же сильно, как сапоги Пола. И лошадей он тоже любит, невпопад подумалось ему. И математику. И... может быть, ещё что-нибудь, что любят обычные мальчики. И он не заслужил такого - несмотря ни на что, не заслужил.
- Стюарт, - сказал Харшоу совершенно бесцветным, ничего не выражающим голосом, - ты что, следил за мной?
Это прозвучало так мертвенно, так пугающе холодно, что Пол, забыв о страхе и смущении, вскинул голову.
- Нет! То есть... в первый раз нет. В первый раз это случайно получилось, честное слово! А вчера... да, следил, - признался он и снова потупился. - Я думал, ты убьёшь его... мистера... - он сглотнул и понял, что не в силах выговорить это имя. - Ну, его. И пошёл за тобой. Я не думал... Харшоу, это слишком! Один раз... тоже было слишком, но второй... второй - это слишком чересчур!
Он так разволновался, что стал говорить, как маленький, полуграмотными выражениями. Он думал, что Харшоу станет насмешничать, но Харшоу не насмешничал. Он смотрел на Пола широко распахнутыми, остановившимися глазами, всё ещё держа руки в карманах. Вся его фигура словно окаменела, и лицо, обычно такое подвижное, окаменело тоже, только глаза на нём жили, огромные, зелёные, вязкие, как та грязь, что была сейчас у обоих на сапогах.
- Второй... раз, - медленно проговорил он и вдруг улыбнулся. Это была ужасная, сумасшедшая улыбка, от которой Пола мороз продрал по коже. - Второй раз?! О, Господи! Второй раз! - воскликнул он и расхохотался.
- Харшоу.... ты что... Харшоу... - испуганно повторял Пол, а тот всё хохотал и хохотал, привалившись плечом к стойлу и прикрыв ладонью глаза. Постепенно смех перешёл во всхлипы, потом смолк совсем. Харшоу отнял руку от лица, и Пол увидел, что его глаза больше не блестят, что они совсем потухли.
- Второй раз, - повторил он и покачал головой. - Да ведь он делает это со мной с того дня, как я появился здесь. С самого первого дня.
Какое-то время Пол тупо смотрел на него, не понимая смысл сказанного. Потом понял, но всё равно не смог поверить. Что значит - с первого дня? Харшоу все шесть лет отучился в Бродуэлле, он попал сюда, когда ему едва исполнилось десять. Так что же получается, он...

[stervaN]

Он...
И мистер Эткинс...
Мистер Эткинс делает с ним ЭТО с тех пор, как ему исполнилось десять лет?..
- Каждую ночь? - прошептал Пол, не понимая, что говорит это вслух. - Шесть лет каждую ночь?
Харшоу скривился. Будь они сейчас среди людей, Пол воспринял бы эту гримасу как прелюдию к злой издёвке.
- Не каждую, - неохотно сказал он. - Если б каждую, то я бы ходить не мог и вечно бы не высыпался. А потом клевал носом на занятиях, так ведь? Это вызвало бы подозрения.
Он так спокойно говорил об этом. Так спокойно говорил! Пол вспомнил, как невозмутимо они с мистером Эткинсом обменивались репликами в библиотеке. Но как же... почему же тогда Харшоу так плакал в ту первую - хотя совсем даже не первую - ночь? И почему он так страшно смеялся сейчас, почему убежал от всех, почему столько ужасающей тоски в его глазах?
- Я не понимаю, - прошептал Пол. - Я думал... думал, он это из-за меня... тебя ведь высекли из-за меня и...
- Ты правда так думал? - спросил Харшоу вдруг очень мягко, и в его погасших глазах что-то блеснуло, на один краткий миг, но Пол заметил.
- А разве нет? - робко спросил он.
И Харшоу снова засмеялся - на этот раз тихо и очень устало.
- Нет, конечно. Если бы меня пороли всякий раз, когда я дёргаю за яйца малявок, я бы только и делал, что висел на перекладине. Не в этом было дело. Просто...
- Просто что? - спросил Пол тихо, когда он умолк.
Харшоу вздохнул, неловко повёл плечами, словно они затекли, или словно он вспомнил что-то очень неприятное.
- На прошлой неделе я сказал ему то же, что и ты, - тихо ответил он. - Что так не должно быть. Что хватит с меня его и... всего остального. Что больше я не приду, и пусть делает, что хочет. Он ведь всё время угрожает, что расскажет остальным и... ну, я не мог этого допустить.
- Как же он расскажет, - не веря своим ушам, начал Пол, - как он может рассказать?! Ты понимаешь, что с ним будет, если это всплывёт?!
- А ты понимаешь, что будет со мной? - резко спросил Харшоу. - В этой школе нет никого, кто стоял бы выше меня, да и за её пределами таких немного найдётся! Мне подумать жутко, какой скандал разразился бы, если бы... кто-нибудь узнал. И если отец... - он осёкся и тряхнул головой. Прядь снова упала ему на глаз, но он не поправил её. - Нет. Ни за что.
- Но ты всё же сказал ему, чтобы он прекратил!
- Сказал. Он сперва удивился, а потом посмеялся надо мной. Я... оттолкнул его в тот раз, и он сказал, что я пожалею. А потом появился ты. - Харшоу помолчал, и Пол молчал тоже, хотя уже знал, кажется, что было дальше. - Но на самом деле это мог быть и любой другой. Ему только нужен был повод. Он ведь знает, что я делаю. Просто смотрит сквозь пальцы, ну и директор Адделрей с ним заодно... они же кузены, директор ему во всём потакает. Хотя про нас он не знает, конечно... Ну вот, ты появился, всё было как обычно, и тут он меня сцапал, как ты помнишь. - Он криво усмехнулся. Пол тоже вспомнил тот день в душевой и невольно поёжился. - Я, кстати, был с тобой тогда не очень-то любезен и... в общем, я приношу свои извинения. - И после потрясённого молчания, длившегося, как показалось Полу, очень долго, Харшоу добавил: - Дальше было сам знаешь что. Он приказал меня выпороть и... смотрел на это. Он часто говорит, что сам бы с удовольствием это сделал, но нельзя, чтобы на мне оставались следы. Зато потом, ночью, он отомстил мне по-своему... положил меня на спину и.... но он не всегда такой. Обычно он... ну... обычно это почти не больно.
Он как будто оправдывался, или - и это просто не укладывалось у Пола в голове - пытался оправдать мистера Эткинса. Они всё ещё стояли друг напротив друга, на расстоянии вытянутой руки, и Пол вспомнил вдруг, как налетел на него и обнял, крепко-крепко обнял сзади и вжался лицом в колючую ткань его пальто, и эти вожжи в его руках.
И подумал: "А ты точно не лжёшь мне, Харшоу? Ты точно пришёл сюда просто так? Ты точно-точно ничего не хотел сделать с собой?
Или ты этого сам не знаешь?"
- Перестань, - хрипло сказал он. - Перестань так говорить.
В лице Харшоу снова появилось удивление. И отчего-то оно разозлило Пола - разозлило по-настоящему. Он даже не знал, что способен так злиться.
- Перестань оправдывать его! - закричал он, и вдруг метнулся к Харшоу, вцепился обеими руками в воротник его пальто и встряхнул со всей силой, на какую был способен. - Он чудовище! Урод! То, что он делает - это самое... самое... самое гадкое из всего, что можно сделать!
- Да я же говорю, он не всегда такой, - попытался защититься Харшоу - и было так странно, так жутко странно, что этот взрослый, сильный парень так униженно пытается объясниться с младшеклассником. - Просто я перечил ему, а он этого не любит. Я сам виноват. Я же знал, что он...
- Он сволочь! Он должен сдохнуть, сдохнуть, слышишь?! Он, а не ты! - закричал Пол и вдруг разрыдался.
Ему было очень стыдно, он плакал в третий раз за последние несколько дней, но поделать с собой ничего не мог. Он всё тряс Харшоу за воротник и кричал что-то, размазывая слёзы по лицу, и отказывался останавливаться, отступать, дав себе слово достучаться до него. То, что он видел две ночи подряд в кладовой, было неправильно. Но то, что сейчас говорил Харшоу, было ещё более неправильно... Это убивало его, убивало всё, что он мог бы стать.
- Ты... ты поэтому такой, да? - всхлипнул Пол. - Поэтому ты такая сволочь, Харшоу? Ты думаешь, раз он тебя всё время так мучает, значит, есть за что? Но это же враньё! Как ты сам не видишь?! Это гнусная ложь! И тебе вовсе не обязательно быть таким же, как он!!!
Он ещё что-то говорил, кричал, но тут Харшоу наконец взял его за запястья и мягко отнял его руки от своего воротника. Пол упёрся, как баран, сопротивляясь изо всех сил, и Харшоу просто оторвал его от себя, как прицепившийся к одежде репейник, приподнял над настилом и поставил на землю в шаге от себя.
Пол наконец умолк, тяжело дыша. Лицо горело от слёз, но он всё ещё был зол, очень зол, ужасно зол на этого глупого мальчишку, который позволял так себя калечить целых шесть лет. Он смотрел Эдварду Харшоу в лицо, а Эдвард Харшоу смотрел на него, и молчал. Молчал, и смотрел, и Пол видел в нём что-то такое, чего не видел никогда и не в ком.
И вдруг, опять - в который раз уже - не понимая, что и зачем делает, Пол кинулся к Эдварду Харшоу и крепко обнял его - в точности как несколько минут назад, только теперь не со спины, а спереди, и теперь он знал, что поступает правильно.
Они стояли так очень долго. Харшоу не шевелился и больше не пытался оттолкнуть Пола от себя. Пол стоял, прильнув к нему всем телом, дрожа от холода, и чувствовал своей грудью, как гулко и тяжело колотится совсем рядом чужое сердце.
- Я думал, - сказал Харшоу, - что ты будешь смеяться. Что расскажешь всем. На твоём месте я бы рассказал.
Пол вздрогнул от его последних слов, но заставил себя не отстраниться. Может, и впрямь, Харшоу поступил бы именно так. Но, Пол понимал теперь, не потому, что он гадкий избалованный сынок герцога Эдингтонского. Во всяком случае, не только поэтому. Может быть, раньше он вовсе не был таким. - Слушай, Стюарт, - сказал Харшоу, всё так же не пытаясь отстраниться от него, - так что там всё-таки произошло в Кроули?
Пол закрыл глаза. Крепко-крепко. Вздохнул.
- Не знаю, - ответил он. - Правда, не знаю. У нас говорили, директор просто перешёл кому-то дорогу, и они искали повод его убрать. Так бывает иногда в высших кругах. Ты... ты, наверное, знаешь о таких вещах больше меня.
Харшоу не ответил, но Пол почувствовал, что прав. Потом добавил:
- Если там и было что-то... непристойное, то никто из учеников не знал. И слухов никаких не ходило, так что...
- Слухи не обязательно ходят, - сказал Харшоу, и Пол замолчал. Ему вдруг стало неловко. Он разжал наконец руки, которые стискивал у Харшоу на спине, и медленно отодвинулся.
Тот остался на месте, всё так же не шевелясь и глядя на Пола сверху вниз.
- По-моему, в том случае это и вправду была клевета... просто наговор, - проговорил он, и вдруг, повинуясь внезапному импульсу, добавил: - А потом меня перевели в Хотинтон, и больше я ничего не знаю про Кроули. В Хотинтоне тоже было хорошо...
- Лучше, чем здесь? - спросил Харшоу и усмехнулся. Пол не ответил на улыбку.
- Сперва лучше. Там была система фагов... Это когда...
- Я знаю, кто такие фаги, - перебил Харшоу. - Мой брат... мой законнорожденный брат учится в Итоне. Я иногда переписываюсь с ним. Редко, - сказал он и слабо улыбнулся. Пол закусил губу.
- В Хотинтоне тоже есть... были фаги. Моим старшим сделали одного парня, Арчи Клодвелла. Мы с ним здорово ладили. Вправду, очень здорово.
- Он тебя трахал? - спросил Харшоу, и это прозвучало так буднично, что Пол непроизвольно сжал кулаки. Ему было очень трудно говорить ровно. Он вообще не знал, зачем говорит об этом. Но ответил:
- Нет. Людям не обязательно трахать друг друга, Харшоу, чтобы быть близкими.
И понял, что попал в цель, хотя и не метил в неё. Харшоу вздрогнул и выпустил руки из карманов. На его лице мелькнуло виноватое выражение - не то выражение затравленной, растерянной покорности, которое Пол видел, когда он рассказывал про мистера Эткинса, и которое было на нём, когда он брал член мистера Эткинса в рот. Сейчас он как будто действительно жалел о том, что сказал - жалел о том, что не видел в жизни ничего, что вынудило бы его считать иначе.
- Мы с Арчи не трахались, - сказал Пол. - Просто он... он был хорошим. Не таким крутым, как некоторые, но сильным и... добрым.
- Ты, вижу, влюблён в него по уши, - насмешливо сказал Харшоу.
Пол зажмурился на миг. Это всё ещё Харшоу. Всё ещё он, тот, кто выкручивал ему мошонку, пока его держали четверо громил. Он такой, какой есть.
Такой, какой есть, и ничего тут не попишешь.

[stervaN]

- Не знаю, - сказал Пол - не то, что хотел, не то, что считал правдой. - Может... не знаю, правда. Я не успел разобраться. Я всего полгода проучился там, в этой школе. Весной Арчи умер от чахотки. Там почти все поумирали. Я... я так хотел уехать оттуда поскорее, куда угодно.
Он замолчал. Харшоу молчал тоже. Виноватого выражения на его лице больше не было, но глаза слегка расширились, и снова как будто ожили.
- Извини, - сказал он наконец. - Это... грустно.
Пол помотал головой. "Грустно" было не тем словом. Но правильного слова он не знал. До сих пор не знал.
- Почему всё так получается? - прошептал он. - С Арчи, с тобой? Почему всё время должно быть плохо?
- Не всё время, - сказал Харшоу.
- Разве?
- Ну... не знаю. Наверное. Где-то у кого-то бывает же всё хорошо.
Они смотрели друг на друга, двое мальчишек, которые так мало успели пожить и так много испытать, и оба были одинаково беспомощны в попытках объяснить друг другу, почему всё произошло так, а не иначе. И это, вдруг понял Пол, роднило их, ужасно роднило, делало такими близкими, какими не делала ни любовь к лошадям, ни увлечение математикой, ни их общая страшная тайна.
- Харшоу, почему твой отец ничего не сделает? - спросил Пол, и тот пожал плечами.
- Да моему отцу плевать на меня. Он считает, что устроил моё будущее, больше его ничего не волнует. Учителя боятся его имени, ну и мистер Эткинс многое мне спускает, вот они и носятся со мной... иногда мне так тошно от всего этого, - сказал он и неловко умолк, как будто ему было стыдно в этом признаваться. Пол на миг представил себе, каково изо дня в день видеть обращённые на тебя слащавые взгляды, все эти елейные рожи - и согласился, что да, должно быть довольно-таки тошно.
- Ты можешь прекратить то, - сказал он. - Когда захочешь.
На сей раз Харшоу возразил не сразу, и это уже была победа.
- Ты что, оглох, Стюарт? Я же сказал тебе, об этом никто не должен знать, никто...
- Об этом знаю я. И мистер... Эткинс. И ты знаешь. Это уже больше, чем никто.
Харшоу молчал очень долго. Потом проговорил:
- Я... не знаю.
- Подумай. Подумай, пожалуйста. Просто подумай про это, хорошо? У тебя ведь теперь есть свидетель. Мы можем пойти к директору, тихо, никто не...
- Хватит уже трещать у меня над ухом, голова от тебя болит, - раздражённо перебил его Харшоу, и Пол умолк, не смея верить в то, что видит. А видел он сомнение, неуверенность - и слабую, робкую надежду, надежду на то, что это действительно можно прекратить. И что теперь он не один. Полу ужасно захотелось снова обнять его, дать ему почувствовать, что это правда, но он ничего не сделал, только стоял и смотрел на него.
И в эту минуту услышал вдалеке приглушённые голоса.
- Заболтались, - заметил Харшоу.
- Ага... Харшоу... ты... ты подумаешь? Ты мне обещаешь?
- Обещать? Тебе? Шотландской мелюзге? - презрительно бросил тот, но под пристальным взглядом Пола заколебался - и кивнул, ни слова не сказав.
Потом они вышли из конюшни, вместе, и бок о бок молча пошли обратно к дому по слякотной, раскисшей от дождя тропе.
Когда они построились, чтобы идти в часовню, Тинли наклонился к его уху и возбуждённо прошептал:
- Ну что? Он тебя отымел?
Пол вздохнул.
- Господи, Тинли, какой же ты всё-таки идиот.
- А что я сразу я? - насупился тот. - Сам посуди! Он ушёл один к конюшням, ты за ним... а вернулись чуть ли не под ручку, и рожи у обоих довольные!
- Довольные?.. Ты таки идиот, Тинли.
- А что, тебе не понравилось?
- Стюарт! Тинли! - мистер Оукинс был вездесущ и безжалостен, как отмщение Господне. - Лишены ужина за болтовню на молитве!
За ужином Пол украдкой поглядывал по сторонам, рассеянно отвечая на трескотню Рикмонда, Перри и других, толкавшихся рядом. Харшоу сидел на своём привычном месте среди шестиклассников, вроде бы такой, как обычно, но Полу казалось, что на сей раз в нём что-то неуловимо переменилось. Не три дня назад, после порки, не позавчера, а сегодня, сейчас. Он всё так же корчил свои фирменные гримасы и подначивал окружающих, но их него ушла... злоба? Или страх? Или он хоть немножко расслабился впервые за все годы, проведённые в Бродуэлле, перестал испытывать дикий страх, что кто-нибудь узнает и засмеёт его? Поверил, что можно узнать - и не засмеяться? А совсем даже наоборот, попытаться ему помочь?
Полу хотелось бы верить во всё это.
Когда ужин закончился и они стали строиться, чтобы разойтись по комнатам, Пол отвлёкся - а потом обернулся и совершенно неожиданно увидел Харшоу рядом с собой. Их разделяло несколько голов, но Харшоу смотрел прямо на него, искал его взгляда. Они посмотрели друг на друга. И Харшоу улыбнулся. Быстро, едва заметно, но Пол его понял. И улыбнулся в ответ.
Они сделают это. Всё-таки сделают, теперь он знал твёрдо. Может быть, прямо завтра.
И может быть, у Харшоу однажды всё тоже будет хорошо, да и у Пола тоже.
В кои-то веки у него было хорошее настроение - в первый раз, наверное, с прошлой весны. Зубрить не хотелось, и Пол сидел в спальне на подоконнике и болтал с Перри про футбол, когда дверь спальни открылась и вошёл мистер Эткинс. Перри отпрянул от Пола и сломя голову ринулся к своему месту, так, будто оставался хоть малейший шанс, что учитель этого не заметит. Пол от растерянности остался сидеть на подоконнике, и в замешательстве смотрел, как мистер Эткинс идёт прямо к нему по узкому проходу между кроватями. В комнате сразу стало тихо, только гул нарочито старательной зубрёжки нарушал тишину.
Мистер Эткинс шёл, осматриваясь, сказал пару слов одному мальчику, похвалил прилежание другого, потрепал по голове третьего - и остановился перед Полом.
Какой же он красивый, подумал Пол, глядя на него снизу вверх. Какой спокойный. Какой элегантный. И волосы у него такие же, как были у Арчи.
Но он не Арчи. Вовсе нет.
- Бездельничаешь, Стюарт?
- Не совсем, сэр... я уже выучил уроки, - пробормотал Пол, запоздало сползая с подоконника.
- Вот как? Молодец. Зайди ко мне за час до отбоя, мне нужно с тобой кое-что обсудить. И поправь воротничок, он съехал набок, - сказал мистер Эткинс и, развернувшись, пошёл обратно.
Когда дверь за ним закрылась, сорок тетрадей с шелестом захлопнулись, и сорок пар глаз завистливо уставились на Пола.
- Ух ты! - протянул Рикмонд таким тоном, будто Пола только что пригласили на приём в Букингемский дворец.
Пол с трудом сглотнул и сел на край кровати. Его сердце тревожно стучало в груди. Эти дурачки, конечно, ничего не знают, и продолжают боготворить своего мистера Эткинса. Волноваться нечего, сказал он себе, пытаясь унять дрожь. Ведь он вызвал меня к себе при всех, при целом классе! И время назначил обычное, когда я должен заниматься, значит, мистер Терренс тоже в курсе. Да и в конце-то концов, он ведь позвал меня в свою комнату, а не в кладовку за библиотекой! В своей комнате он побоится делать что-то плохое, ведь там могут остаться следы, которые укажут прямо на него...
И всё же терпеть завистливые взгляды и благоговейные перешёптывания мальчишек он был не в силах. До назначенного часа оставалось совсем немного времени. Пол сперва решил забежать в библиотеку и сказать Харшоу, что мистер Эткинс потребовал его к себе, но передумал. Их и так слишком часто видели вместе, да и сам мистер Эткинс, возможно, уже что-то заподозрил. Вполне вероятно, что он хочет видеть Пола именно из-за этого. Ну ничего, подумал он, пытаясь приободриться, прикинусь невинным ягнёнком и навру что-нибудь. А завтра мы с Харшоу пойдём к директору Адделрею... а потом всё будет хорошо.
Остаток времени Пол слонялся по коридорам, стараясь не попадаться на глаза учителям. Кто-то из старшеклассников, проходя мимо него, окликнул его и подначил, но без особой злости, и Пол даже не огрызнулся в ответ. Наконец он услышал, как большие часы внизу пробили восемь; тянуть дальше было некуда. Пол пошёл на учительскую половину. Там было темно и пусто, ни из-за одной из дверей не слышалось голосов: учителя, разумеется, ложились позже и были ещё заняты. Пол в нерешительности остановился перед дверью в комнату мистера Эткинса. Это была первая дверь в коридоре, ближе всех находившаяся к фойе. Это его немного приободрило. Он подступил поближе и робко постучал.
- Кто там?
- Это... - он прочистил горло. - Это Стюарт, мистер Эткинс. Вы меня вызывали...
- Да-да, входи. Незаперто.
Пол нажал на ручку двери, толкнул её. Переступил через порог.
И тогда тяжёлый удар обрушился на его голову.

[stervaN]

Пол ощутил, как земля уходит у него из-под ног, а глаза затягивает чернота. Он покачнулся и стал падать, но прежде, чем окончательно рухнуть в темноту, успел услышать, как в замочной скважине поворачивается ключ.
Он пришёл в себя от того, что кто-то хлопал его по щекам. Пол застонал, мотнул головой, пытаясь отстраниться, но ничего не получилось. Его перестали бить, и тут он очнулся окончательно.
Он лежал на кровати в спальне мистера Эткинса, совершенно голый. Рот - он понял это сразу, как только попытался вдохнуть - был забит какой-то тряпкой, а поверх неё плотно обмотан шарфом, так, что не было никакий возможности выплюнуть кляп. Руки были связаны вместе и заведены за голову, и там прикреплены к спинке кровати. Ноги тоже оказались привязаны, к противоположной спинке: верёвки, тянувшиеся от щиколоток к креплениям, удерживали ноги Пола широко разведёнными; они были такой длины, что он мог слегка сгибать ноги в коленях, но не мог свести их.
Мистер Эткинс, полностью одетый, такой же изящный, строгий и обаятельный, как всегда, стоял над ним.
- Видишь, - сказал он, обращаясь к кому-то, - вот он и очнулся. С ним всё в порядке. А ты волновался.
Пол снова застонал, задёргался, но это было бесполезно. Стон прозвучал глухо, едва слышно - позвать на помощь не было никакой надежды. Он был растянут, как муха в паутине, и совершенно ничего не мог сделать.
И внезапно до него дошёл весь ужас происходящего - весь ужас того, что мистер Эткинс делал с Эдвардом Харшоу.
- Ну, иди же сюда, - сказал мистер Эткинс мягко, всё ещё обращаясь к кому-то. - Иди, не стесняйся.
И тут Пол увидел его.
Увидел Харшоу.
Он стоял в изножье кровати, белый, как полотно. Его глаза были огромными, просто огромными, и он выглядел года на три моложе своих шестнадцати лет. Он перепуган, понял Пол, просто до смерти, так же, как и я. О Боже, что он-то здесь делает?! Неужели он... неужели они вдвоём...
- Давай, Эдвард, смелее, - негромко сказал мистер Эткинс. - Совершенно ни к чему затягивать. Чем скорее ты это сделаешь, тем скорее это кончится. Если хочешь, - слабо улыбнулся он, - я отвернусь.
Что он делает, всё ещё не понимая, подумал Пол. Чего он от него хочет? А от меня? Зачем я здесь? Я же совершенно ни при чём!
Он опять застонал, пытаясь пошевелиться, глядя на Харшоу расширившимися от страха глазами. Тот громко сглотнул. Его слегка шатнуло, так, как будто он был пьяный. Мистер Эткинс тихо вздохнул и шагнул вперёд. Его рука обвила плечи Харшоу, он наклонился к нему, так, что почти коснулся губами его темени.
- Давай же, Эдвард, - ласково прошептал он. - Трахни его.
Пол вскрикнул от ужаса, но едва услышал собственный голос. Харшоу снова сглотнул, и Пол в отчаянии замотал головой. Нет, не делай этого, нет, нет, нет!!!
- Смотри, какой он, - продолжал шептать мистер Эткинс, слегка поглаживая напряжённое плечо Харшоу. - Разве он тебе не нравится? Я знаю, что нравится... он с самого начала тебе приглянулся... Ну, доставь же себе это удовольствие. А заодно и мне. И ему, если хочешь. Погляди, как он на тебя смотрит...
"Нет, не слушай его!" - попытался крикнуть Пол, но, конечно, ничего не вышло - крик снова превратился в сдавленный стон. Харшоу смотрел на него, не отрывая глаз, и они опять были мёртвыми, о Боже, они снова мёртвые и пустые, как днём, когда он стоял в конюшне под балкой и перебирал в руках вожжи, сам не подозревая, что хочет умереть.
Но если он сделает это, подумал Пол, если сделает, то умереть захочу я.
"Нет, Харшоу, пожалуйста", - подумал он и снова заплакал. Он так часто плакал в последние дни, больше, чем за всю свою жизнь, кажется. Он так много всего хотел и не мог ему сказать! Не нужно, нет, разве ты не понимаешь, зачем он это делает?! Он всё понял, он догадался, что мы подружились, он поймал нас и испугался, что мы его выдадим. Он знает, что ни ты, ни я не сможем сделать этого в одиночку. И он придумал, как нас остановить. Если ты сделаешь это, Харшоу, если сделаешь это со мной сейчас, это навсегда уничтожит то, что между нами возникло там, в конюшне. Это проложит между нами такую пропасть, какую никто и ничто не в силах преодолеть. Мы смотреть не сможем друг на друга, не то что действовать заодно. И он понимает это, Харшоу, он понимает, потому что он знает тебя, знает меня, он знает детей. Он ведь школьный учитель.
И это нечестно, думал Пол, судорожно глотая слёзы, это нечестно и несправедливо, что взрослые делают с нами такое.
- Чего ты ждёшь, Эдвард? - мистер Эткинс всё ещё обнимал Харшоу за плечи, но в его голосе теперь слышались стальные нотки. - У тебя не так много времени. Или, может быть, тебе не хочется этого делать? Может, ты предпочитаешь оказаться на его месте? В таком случае так и скажи.
Харшоу вздрогнул с такой силой, что мистер Эткинс отпустил его. Однако не отступил, и в первый раз посмотрел на Пола.
- Уверен, Стюарт не откажется тебя оттрахать, - холодно улыбнувшись, сказал он. - Верно, Пол? Он ведь, без сомнения, не забыл, как ты его унижал в душевой. Разве джентльмены прощают такое? Так что если ты колеблешься, Харшоу, то снимай штаны и вставай раком. Быть может, в самом деле, это для тебя более привычно.
Если в лице Харшоу и оставалась хоть капля крови, то теперь она окончательно отхлынула. И в этот чудовищный, чёрный миг Пол понял, что он всё же сделает это. Ведь как ни крути, а он - Эдвард Харшоу, первый подонок Бродуэллской школы, и не имеет никакого значения, почему он стал таким.
Пол смотрел, как Харшоу делает шаг вперёд. Он уже не мог даже всхлипывать, только замер, застыл, почувствовав внезапно странное равнодушие к происходящему. Всё равно, отстранённо подумал он, глядя, как Харшоу наклоняется к нему, мне всё равно. Мне было всё равно, когда тело Арчи выносили из дома, мне и сейчас всё равно. Это не имеет никакого значения. Это вообще происходит не со мной.
И всё равно - всё равно он посмотрел в остановившееся мальчишеское лицо с повисшей над глазом русой прядкой, и покачал головой, вложив в этот жест всё, что так сильно хотел и не мог сказать.
Несколько мгновений, долгих, как зима, Харшоу стоял, наклонившись над ним. Его руки лежали на ширинке брюк. А потом он опустил их. Резко выбросил руку вперёд, сорвал с лица Пола повязку и одним движением выдернул тряпку из его рта.

[stervaN]

- Что ты делаешь? - резким, каким-то визгливым, ужасно противным голосом воскликнул мистер Эткинс, и тут Харшоу обернулся и нанёс ему тяжёлый удар правой прямо в челюсть.
Всё-таки Харшоу очень хорошо боксировал. И его грузные соперники на ринге падали не потому, что хотели ему угодить, а потому что он действительно сшибал их с ног. Мистер Эткинс грохнулся на пол с таким шумом, что зазвенела посуда на комоде. Харшоу наклонился к нему, схватил его левой рукой за воротник, приподнял и ударил снова - и снова в лицо, судорожно сжатым кулаком, и Пол услышал, как что-то хрустнуло под ним, а потом мистер Эткинс взвыл, но как-то тихо, сдавленно, как будто стараясь не шуметь.
- Прекра... - прохрипел он - и захлебнулся, когда Харшоу ударил его в третий раз, а потом в четвёртый, и в пятый. Он бил и бил, повалив мистера Эткинса на пол, забравшись на него, молотил кулаками с яростной сосредоточенностью и мальчишеским азартом. Ему так давно, вдруг осознал Пол, так давно хотелось сделать это.
- Хар... шоу, - хрипло позвал он. - Хватит. Остановись. Ты же его убьёшь.
Он почти не надеялся, что Харшоу его услышит, но, на удивление, тот остановился почти сразу. Мистер Эткинс уже даже не стонал, только слабо ворочался под ним. Харшоу посидел на нём ещё несколько мгновений, стискивая его горло, потом неловко встал и повернулся к Полу. Его лицо было мокрым от пота, русые пряди прилипли к нему и лезли в глаза.
- Кричи, Пол, - тихо сказал он. - Кричи.
И Пол закричал.
Скандал, разразившийся в Бродуэллском пансионе для мальчиков осенью 1834-го года, оказался самым громким и самым возмутительным за всю более чем двухсотлетнюю историю этого заведения.
Вечером восемнадцатого октября мистер Принкл, учитель гимнастики старших классов, услышал детский крик, раздававшийся из учительской половины. Прибежав туда, он обнаружил, что дверь заперта, и без долгих раздумий выбил её. То, что он увидел, обсуждалось затем на уровнях нескольких инстанций, включая государственную комиссию, назначенную комитетом образования в Лондоне с целью расследования этого дела.
Согласно показаниям двух учеников - шестнадцатилетнего Эдварда Харшоу, учащегося шестого класса, и тринадцатилетнего Пола Стюарта, учившегося в четвёртом, - дело происходило так. За полтора часа до отбоя мистер Эткинс, школьный учитель математики, приказал Стюарту явиться в его комнату. Это подтвердили сорок учеников четвёртого класса, в присутствии которых Стюарт был вызван, а также мистер Терренс, куратор четвёртого класса, которого мистер Эткинс заранее уведомил об этом. Когда Стюарт явился на вызов, мистер Эткинс, находившийся в комнате один, оглушил его, раздел и связал. Затем - и это подтвердили ученики шестого класса - он явился в спальни старшеклассников и приказал Эдварду Харшоу немедленно отправиться с ним. Позже мистер Эткинс, под давлением следователей из комиссии, признался, что намеренно вызвал обоих мальчиков при большом количестве свидетелей: он был уверен, что это заставит их помалкивать о случившемся из-за страха позора перед всеми. Отведя Харшоу в свою комнату, где на кровати лежал связанный мальчик, Эткинс приказал Харшоу совершить над ним акт сексуального насилия. Когда Харшоу отказался, Эткинс пригрозил, что в противном случае убьёт Стюарта, а вину свалит на Харшоу, который был известен как один из самых проблемных в плане поведения воспитанников Бродуэлла.
Последний факт был ложью, но об этом не знал никто, кроме мистера Эткинса, Харшоу и Пола. Харшоу сказал это, и Пол подтвердил его версию. Ни один из них не хотел, чтобы кто-нибудь узнал, чем мистер Эткинс угрожал Харшоу на самом деле.
История получила широкую огласку, хотя комиссия встала в тупик при попытке классифицировать преступление. Что оно имело место, сомнений не возникало; однако благодаря мужественным действиям сына герцога Эдингтонского никто существенно не пострадал - не считая самого мистера Эткинса, к которому у благородных членов комиссии не было ни малейшего снисхождения. Все единогласно признали действия Харшоу отважными, благородными и единственно верными в данных обстоятельствах; впрочем, тех, кто знал этого мальчика давно, такое его поведение порядком удивило - это был первый случай на их памяти, когда Харшоу защитил младшего.
Однако, к счастью, насилия над честью ни одного из мальчиков совершено не было, и это мешало признать мистера Эткинса растлителем детей и заключить его под стражу. К тому же в дело вступил мистер Адделрей, директор Бродуэлла. Нисколько не пытаясь оправдать действия своего кузена, он тем не менее не мог абстрагироваться от родственных чувств и надавил на кое-какие свои связи в Лондоне. В результате скандал замяли. Мистера Эткинса перевели из Бродуэлла в другое место, где-то далеко в северных графствах - фактически это была ссылка, хотя некоторые члены комиссии сочли такое решение слишком мягким и в принципе ошибочным, так как мистер Эткинс снова оказывался среди детей, которых ему, разумеется, после всего случившегося нельзя было доверять. Однако покровители директора Адделрея придерживались иного мнения.
Харшоу стал героем. Ему выразили публичную благодарность и наградили неделей каникул, с тем, чтобы он мог оправиться от пережитого потрясения. Полу Стюарту также предоставили каникулы, вместе с извинениями, но только после каникул он больше не должен был вернуться в Бродуэлл. Так решила его мать, приехавшая ещё до начала разбирательства. Директор Адделрей одобрил её решение.
- Вы знаете, миссис Стюарт, - виновато говорил он, покашливая и задевая чернильницу острым локтем, - это совершенно правильно. Хотя, слава Богу, ничего непоправимого с вашим сыном не произошло, но вы же знаете, гхм, какое значение мальчики его возраста придают вопросам чести. То, что он вообще оказался в такой ситуации, может сильно ударить по его, гхм, престижу среди одноклассников. Возможно, ему будет проще начать всё заново, в новой школе.
И вот так получилось, что Пол покидал свою школу в третий раз.
Он был одновременно и рад, и расстроен, что мама приехала. Когда она обняла его, он почувствовал такой покой и защищённость, каких не испытывал уже очень давно. С другой стороны, ему не хотелось, чтобы она видела и слышала всё это. К счастью, плакать она не стала, и даже не говорила "бедный мой, бедный", только крепко обняла его и спросила, не хочет ли он домой. Он ответил "да". Он и правда хотел.
А потом оказалось, что он уезжает насовсем, и ему снова стало грустно.
Хмурым ноябрьским утром, пасмурным, но не дождливым, Пол и Харшоу сидели на облезлой скамейке в глубине школьного сада и молчали. Они пришли сюда, чтобы без помех попрощаться, но прощаться им не хотелось, и они оба не знали, что сказать. Поэтому просто сидели, почти не глядя друг на друга, и месили ногами глубокую осеннюю грязь. Пробегавшие вдалеке ученики украдкой поглядывали на них, но не злословили, как раньше: не было ничего плохого, напротив, было что-то светлое и трогательное в этом прощании спасителя и спасённого.
А что никто не знал, кто из них на самом деле кого спас - какое это имело значение?
- Так ты не вернёшься? - спросил Харшоу, и Пол покачал головой.
- Мой отец наконец возвращается из Индии. Мама говорит, дела у него пошли на поправку, у нас снова появятся деньги. К тому же она, кажется, вот-вот помирится со своей семьёй, с Дэвонширами. Может быть, - он усмехнулся, - меня отправят даже в Итон.
- Передашь там от меня привет моему братцу Фредди, - фыркнул Харшоу.
- Обязательно, - серьёзно ответил Пол, и они обменялись ухмылками.
Ветер, крепчая, шумел в кронах деревьев над их головами.
- А ты вернёшься сюда? - спросил Пол.
- А куда мне деваться? - пожал плечами тот. - Мне ведь всего год осталось доучиться. Как-то уж отмучаюсь.
- Ну да, отмучишься! Тебя тут теперь чуть ли не на руках носят. Ох и тяжело тебе придётся!
- Теперь нет, - тихо сказал Харшоу. - Теперь будет не тяжело.
Они помолчали. Потом Пол сказал:
- Но я надеюсь, теперь-то ты не будешь таким ублюдком, как прежде?
- Не могу в этом поручиться, - коротко улыбнулся тот. - К тому же я, как ты помнишь, не даю обещаний шотландской мелюзге.
Пол посмотрел на него, чувствуя неожиданный прилив странной, острой нежности - и грусти. Они шутили, делали вид, будто шутят, но он понимал больше, чем они могли оформить в слова. Нельзя изменить ничего - ни того, что делаем мы, ни того, что делают с нами. Можно просто пытаться как-то жить с этим. И надеяться, что получится.
- Ты приедешь ко мне в Лондон? - вдруг спросил Пол, и Харшоу удивлённо моргнул.
- И что мы будем там делать, в Лондоне? - переспросил он растерянно, и Пол усмехнулся.
- Там есть чем заняться, поверь мне. И, кстати, я не забыл, что вызвал тебя на конкур. Я всё ещё намерен доказать тебе, что шотландские малявки тоже на кое-что способны.
- Способны, - эхом отозвался Харшоу.- Да. Я уже понял это.
Ветер донёс до них приглушённый женский крик. Это мама звала Пола, им уже подали экипаж.
- Спасибо тебе, - сказал Харшоу, глядя перед собой. - Спасибо... Стюарт. Я никогда не думал, что...
Он замолчал. Пол промолчал тоже. Они посидели так ещё минутку, ёжась на осеннем ветру. Потом Харшоу сказал:
- Ну, наверное, тебе пора.
Пол медленно сполз со скамьейки, повернулся к нему. И вдруг наклонился, откинул от лица Харшоу русую прядь и осторожно поцеловал его в щеку.
- До свидания, - прошептал он и, не дожидаясь ответа, побежал по слякотной дорожке к дому, и кисти его шарфа с тартаном развевались за его плечами, пока Харшоу смотрел ему вслед.
Он добежал, остановился. Оглянулся и помахал на прощанье рукой. Харшоу помахал ему тоже, всё так же сидя на скамейке далеко впереди, такой маленький на фоне голого пустынного сада.
И когда колёса экипажа, увозящего Пола Стюарта из Бродуэлла, в первый раз тяжело повернулись в грязи, с серого Бродуэллского неба тихо посыпался первый снег.
3-5 ноября 2006 г.

[Ayane Teori]

Великолепно. Очень понравилось.
Надеюсь, они ещё встретятся)))

[Гость]

Хочу продолжения