A hard-on doesn't count as personal growth
АУшка по суперам. Юнный Падалеки безумно обаятельный и солнечный. Ну и как перед таким устоять?
Название: Лоу-Фоллс
Фандом: J2
Автор: Ванда
Бета: Hope
Категория, жанр: RPS AU, ангстошмуп
Рейтинг: R
Пейринг: Дженсен/Джаред
Слова: 3637
Дисклеймер: никого, ничего и бесплатно
A/N: это поздний подарок для дорогой Хоуп на день рождения!
A/N 2: Мне давно хотелось написать что-то подобное. Я изменила возраст. Дженсену здесь – 30, а Джареду – 16. Ну, ничего не могу с собой поделать, юный Падалеки не дает мне покоя.
Все места, кроме Нью-Йорка, конечно же, выдуманные. Все ненастоящее.
читать дальше
Иногда бывают моменты, когда ты уверен, в жизни твоей все настолько в порядке, что еще немного такого благополучия и тебе станет скучно. И перестанет хотеться жить. Потому что вроде бы всего достиг, все успел, много заработал и неплохо устроился. Бывают такие моменты в жизни, когда ты во всем настолько уверен, что даже не ожидаешь катастрофы. И тогда она тебя настигает: стремительно, внезапно, не оставляя по себе даже иллюзии былой стабильности.
Дженсену было всего тридцать, а на его профессиональном счету имелись четыре крупные постановки довольно изысканных драматических пьес и стабильная работа театрального критика. Он вообще по жизни был везунчиком: для того, чтобы его мнение стало значимым ему, не пришлось пятьдесят лет трудиться режиссером, а чтобы пьесы пользовались популярностью, не понадобилось продавать душу дьяволу. Просто однажды Дженсен научился писать…
Дженсен видел не так, как другие, умел читать между строк, и писать так, что дух захватывало.
На факультет журналистики в университет он был принят с полной стипендией. Закончил его блестяще, с безупречными рекомендациями, открывающими практически все двери. Но Дженсен в журналистику не пошел, карьера репортера его никогда не прельщала – слишком многое надо было вынюхивать, и слишком мало можно было писать в статье, - потому Дженсен нашел себя как театральный критик, а потом и как драматург. Все это можно было считать счастливым стечением обстоятельств. Кому-то приходилось годами идти к тому, чего он добился буквально за два-три года.
Но Дженсен не почивал на лаврах, а продолжал работать.
И все в его жизни шло гладко и размеренно, пока в свое тридцатое лето он не отправился в Лоу-Фоллс, Калифорния.
В самом факте поездки не было ничего странного. Когда ты живешь в Нью-Йорке, то рано или поздно, даже при всей своей любви к городу, захочешь уехать из него как можно дальше. Дженсен уезжал в Лоу-Фоллс на все лето. Воздух, напоенный океанским дыханием, тихая, почти деревенская, жизнь маленького городка, тишина, покой и домашняя еда, вкуснее которой Дженсен в жизни не ел – в его представлении это был идеальный отдых для ума и тела.
Дженсен приезжал в Лоу-Фоллс шесть раз. Впервые ему рассказали о городке друзья, описывая тот как райское место для человека из богемы. Название свое городок получил благодаря четырем маленьким водопадам по течению мелкой речушки, которая на большей части своего течения напоминала ручей. Но в двух милях за городом ручеек выливался водопадами в крохотное озерцо, и это место действительно было потрясающей красоты.
Дженсен мог бы остановиться в маленьком, уютном отеле – такие бывают только в крохотных городках, где все живут одной семьей – но вместо этого он откликнулся на объявление о сдаче комнаты на окраине городка, поближе к водопадам.
Дом миссис Шэрон Падалеки был аккуратным двухэтажным строением, опоясанным вокруг большой террасой. Газон у нее был идеально зелен и подстрижен чуть ли не под линейку. Миссис Падалеки работала учительницей в школе, а летом зарабатывала деньги, сдавая большую светлую комнату на втором этаже.
Шэрон Падалеки жила с сыном. Что случилось с ее мужем, Дженсен не знал. В городе ее называли вдовой, но из одного короткого разговора на эту тему он понял, что мистер Падалеки просто исчез из жизни Шэрон и Джареда. Больше Дженсен ничего не спрашивал, понимая, что это будит не самые приятные воспоминания.
После того первого лета восемь лет назад Дженсен стал постоянным летним гостем маленькой семьи Падалеки, которого встречали как члена семьи.
Дженсен и сам относился к ним, как к своей второй семье. Ему нравилось не только бродить по округе в поисках вдохновения, но и помогать Шэрон по дому, и проводить тихие летние вечера на террасе за чаем, иногда читая вслух книги, которых в доме Падалеки было столько, что Дженсену становилось стыдно за свою скромную библиотеку в Нью-Йорке.
Именно в Лоу-Фоллс у него был самый преданный поклонник – маленький Джаред. Испытывать отцовские чувства в силу возраста Дженсен не мог, но подружился с мальчиком достаточно быстро. Джаред Падалеки старался не надоедать гостю, но из-за врожденной любознательности и живости это стоило ему определенных усилий. И хотя ему было всего лишь восемь, когда они с Дженсеном познакомились, болтать с ним было страшно интересно, и Дженсен иногда думал, что именно таким он хотел бы видеть собственного сына.
Но к тридцати очень многое меняется. Когда-то Дженсену казалось, что истории про кризис среднего возраста - просто сказки, которые сочиняют те, кому надо оправдать собственные дурацкие поступки. В тридцать Дженсен Эклс – успешный драматург, ответственный взрослый человек – решил, что лишился разума. И причиной тому стал тот, от которого Дженсен менее всего этого ожидал.
В последний раз Дженсен видел Джареда, когда тому было двенадцать. После этого Дженсен не смог вырваться в Лоу-Фоллс – из-за работы он задыхался в душном летнем мегаполисе, и это определенно было самое худшее лето в его жизни. Потом Шэрон два года подряд отправляла Джареда в летний лагерь, где, по ее словам, с его неуемной подростковой энергией гораздо лучше, чем в скучном Лоу-Фоллс.
Наверное, поэтому Дженсен не сразу сообразил, кто налетел на него с объятьями на автостанции. Высокий, даже выше Дженсена, темноволосый парень с сияющей улыбкой и таким незнакомым глубоким голосом, что Эклс даже прищурился, будто глазам не веря:
- Джаред?
- Да! – просиял маленький Падалеки, который как-то неожиданно для Дженсена превратился в большого. – Привет! Кажется, сто лет тебя не видел! – Джаред убрал со лба длинную прядь каштановых волос.
- Судя по тому, как ты вырос, я думаю, мы не виделись гораздо больше, - улыбнулся уголком губ Дженсен и обнял Джареда еще раз, хлопнув его по спине. Раньше для этого ему надо было наклоняться…
- Мама не успела за тобой заехать. Она в городе. Дела, - пожал плечами Джаред. – Я тебя отвезу. Давай сюда!
Падалеки подхватил чемодан Дженсена с такой легкостью, будто это была коробка для ланча и направился к машине.
Эклс все еще рассматривал Джареда, как будто и не знал его никогда. Определенно, у парня была та же детская улыбка, те же ямочки на щеках и острый нос, то же выражение лица, так похожее иногда на мордочку любопытного щенка, но и изменений было очень много: Джаред вырос, вытянулся весь, нет больше пухлых щечек – вместо этого острые скулы и даже щетина, прости господи.
Дженсен сел на пассажирское сидение и, не удержавшись, привычным жестом взъерошил и без того лохматые волосы Джареда.
- Ты подрос, - крякнул он и улыбнулся.
- Ты тоже заметил? – хохотнул Падалеки. – Шесть футов, два дюйма. А мне всего шестнадцать. По моим подсчетам к двадцати пяти я прибавлю еще дюймов пять, и меня возьмут в НБА! – Джаред был самим собой.
- Да ты что? Шесть футов, семь дюймов? Из-за тебя матери придется делать в доме серьезный ремонт! Ты ни в одни двери не пройдешь, - заметил Дженсен, и они рассмеялись.
Летние дни потянулись привычной ленивой чередой. Дженсен занимался своими любимыми делами: спал почти до полудня, потом жарился на калифорнийском солнце, засиживался с Шэрри и Джаредом на террасе глубоко за полночь, рассказывая им театральные байки и конфузные истории про тех, кого они видели только во всем блеске на обложках журналов и страницах газет.
Шэрри в свои сорок четыре была весьма миловидной женщиной, трудная судьба матери-одиночки никак не отразилась на ее внешности, она выглядела лет на тридцать шесть. Больше Дженсен никогда бы ей не дал, если бы не знал ее уже восьмой год. Через неделю Дженсен выяснил, что за загадочные «дела» у нее были в городе: Джаред постоянно над ней подтрунивал и обзывал девчонкой, потому что впервые за долгие годы одиночества у Шэрри появился мужчина. Джой Картер держал небольшой магазинчик в центре города, имел забавную бороду с проседью (чем ужасно напоминал Дженсену Хемингуэя) и когда-то красный старый пикап.
Однажды, когда мама «загулялась», Дженсен сидел с Джаредом на ступеньках у задней двери и потягивал колу. Ему хотелось пива, но, выражая солидарность с младшим Падалеки, он обходился и колой со льдом. Джаред первый начал этот разговор:
- Знаешь, я рад, что мама теперь такая, - вздохнул Джаред, ковыряя палкой землю прямо под своей стопой в шлепанце. У него все икры были в царапинах, на коленках ссадины, которые ярко выделялись на загорелой коже под выгоревшими, тонкими еще, но уже появившимися волосами. – Папа давно нас бросил. Не знаю даже, жив ли он.
У Джареда в голосе не было ни тоски, ни грусти, просто любопытство.
- Тебе нравится Джой? – спросил Дженсен, с трудом отрывая взгляд от ямок, которые оставляла палочка на земле.
- Он нормальный, - пожал плечами Джаред, не поднимая головы.- Он не пытается, знаешь, учить меня или что-то еще. У Чада, ну, с Бэк-стрит… у него отчим считает, что он имеет на него право, раз женился на его матери. Думаю, это неправильно.
Дженсен пересел на ступеньку ниже, чтобы опереться о столб, поддерживающий крышу, и чтобы удобнее было смотреть на Джареда.
-Ну, может, он и прав? – спросил Дженсен, склонив голову набок.
Лицо Джареда скрывала густая челка, и он снова только пожал плечами.
- Джой нормальный, он нравится маме, а я ведь тут не останусь. Он ей нужнее будет, чем я, - Дженсен нахмурился слегка. – Но если он станет мне говорить, что и как я должен делать, я пошлю его в жопу, - серьезно закончил Джаред, а потом поднял на Дженсена лицо, сверкая белозубой улыбкой. Дженсен не смог сдержаться и рассмеялся. Джаред рассмеялся тоже
- Нет, ну а что? Только представлю, какое у него будет лицо, - Падалеки залился совсем уж безудержным смехом. Видимо, втайне он мечтал, чтобы ему представилась такая возможность – послать Хемингуэя в жопу. Этого и Дженсену иногда хотелось.
Дженсен отхлебнул колы и потрепал Джареда по волосам. Падалеки дернулся сначала, но потом замер. Улыбка задумавшего проделку подростка медленно сползла с его лица, чтобы смениться какой-то другой. Такой Дженсен никогда прежде не видел на лице этого мальчика. Джаред зарделся, неловко откинул руку Дженсена и снова принялся ковырять палкой землю.
- Придурок ты маленький, - заметил Дженсен.
- Я не маленький, - буркнул Джаред, и у Дженсена в груди растеклось приятное тепло заботы о ком-то другом, о том, кто в ней нуждался.
В конце июня жара начала одолевать. В Лоу-Фоллс всегда так – жара, будто, медленно разгоняется и все набирает силу, потом захватывает власть, давит всех и мучит до начала августа, а потом обманно отступает, чтобы вернуться с новой силой. В полуденные часы в городе людей не найдешь – все прячутся либо по домам, либо в кафешках, либо уезжают на водопады. Тем же занимались и Дженсен с Джаредом.
Джаред стал для Дженсена потрясающим компаньоном. Он понимал, что поступает не очень-то и по-взрослому, ибо что, спрашивается, у него может быть общего с шестнадцатилетним подростком, пусть даже этот подросток и был уже на дюйм выше него самого. Дженсен однажды серьезно споткнулся об эту мысль, но тут же забыл, потому что зачем-то купил в магазине огромную модель самолета и провел целый день, клея ее вместе с Джаредом. Самолет получился кособокий, и правое крыло норовило отвалиться, но они были просто счастливы, когда его закончили. Даже обнялись.
Падалеки часто нес чушь, и Дженсену также часто приходилось сдерживаться, чтобы не поднять глупыша на смех. Но с Джареда как с гуся вода: ему не страшны насмешки, он, если в чем-то уверен, будет упорствовать до конца. Даже если он уверен в каком-то бреде.
Как, например, в том, что человек произошел не от обезьяны, а из-за того, что животные разных видов «перетрахались» друг с другом (он так и сказал: «перетрахались», - шепотом и дико краснея), и получился человек – непонятно какая зверушка, которая ни к какому виду, кроме себя, не относится, со способностью думать. Дженсен никогда в жизни так не смеялся. Подобное он мог бы услышать только от своего приятеля Майка Розенбаума, но тот покуривал марихуану. Джаред, вроде, даже простых сигарет не курил.
- Ты смеешься, потому что думаешь, раз старше, значит, умнее, - немного обиженно посмеивался Джаред. – Многие великие были молоды, когда делали крупные открытия. С Эйнштейна тоже, наверное, ржал какой-то столичный умник…
- Просто… Прости, Джаред, - Дженсену пришлось даже утереть тыльной стороной ладони слезы. – Ты просто чудо! – хохотал Дженсен.
- Вообще-то, ты тоже был не старый, когда стал великим, - вдруг заметил Падалеки.
Дженсен посмотрел на него и снова засмеялся, польщенный, однако, такой похвалой.
- Я не великий, - ответил он. – Я модный. Через десять лет меня никто не вспомнит, - сказал Дженсен и внезапно замер от того, что только что осознал. Его никто не вспомнит через десять лет, а он будет курить две пачки сигарет в день и строчить едкие статейки в театральные обзоры, чтобы не позволить новичкам задирать нос.
- Я думаю, великий, - заявил Джаред и снова улыбнулся той самой улыбкой, от которой у Дженсена все кишки в узелок завязывало.
С каждым днем, чем сильнее нагревалась калифорнийская земля, тем активнее прогрессировало сумасшествие Дженсена. По крайней мере, так ему казалось.
Никогда раньше он не находил ничего завораживающего в том, как соблазнительно парень может закусывать губу. Или в том, как он сдувает челку, лезущую в глаза. И никогда его не мучила такая паранойя, как этим летом: ему казалось, что маленький Падалеки его соблазняет. Кривовато, так, как только подростки умеют, но настойчиво и намеренно.
Джаред искал любой предлог, чтобы проводить как можно больше времени с Дженсеном, а Дженсен просто не мог найти предлога отказать ему в этом. Потому они ходили вдвоем на водопады, шлялись по городу, или просто читали в тени террасы дома.
Дженсен прежде никогда не думал о мужчинах в сексуальном плане. Не то чтобы он осуждал гомосексуалистов, нет, для этого он был слишком современным. Но он их не понимал.
Он и сейчас не понимал, почему сердце будто в паху бьется, когда он наблюдал за тем, как Джаред и еще пять мальчишек – его одногодок – ныряют и с дикими воплями возятся в прохладной воде озерца под водопадами. И ни один из парней не притягивал взгляда Дженсена так, как Джаред. Наверное, потому что Падалеки был на них на всех не похож: высокий, выше их всех, пропорционально сложенный, чуть угловатый, как и все подростки, но при этом обладающий определенной грацией.
Эклс перевернулся на живот на тонкой подстилке, наказывая себя за неуместную эрекцию. Дженсен не любил находиться на солнце: отсиживался в тени старой секвойи, и чувствовал себя настоящим извращенцем – думать о Падалеки, будучи при этом почти голым, казалось остаткам его рационально мыслящего сознания совершенно непристойным.
Это лето превращалось в пытку. Дженсен должен был собраться и вернуться в Нью-Йорк, чтобы прекратить то, что он чувствовал, но от мысли, что больше не увидит юного Падалеки, становилось тоскливо.
Потому он продолжал рассматривать Джареда, скрыв похотливый взгляд за темными очками.
День рождения у Джареда приходился на июль. Лето и Джаред были просто созданы друг для друга, Дженсен всегда так считал.
За неделю до семнадцатилетия Падалеки словно подменили: он ходил насупленный, огрызался, что бы мать ни говорила, однажды на сутки заперся в комнате, и только Дженсену смущенно улыбался. Когда Шэрри ночевала у Джоя, Дженсену становилось особенно не по себе. Они оставались с Джаредом в пустом доме одни, и, лежа в кровати под москитной сеткой, спадающей сверху как балдахин, Эклс часто ловил себя на том, что старательно прислушивается. Иногда он был уверен, что за стрекотом цикад, наполняющим летнюю калифорнийскую ночь, слышит приглушенные стоны подростка, пытающегося разрешить проблему своего гормонального бума. И в такие моменты Дженсену хотелось лезть на стену, потому что он страстно желал бы помочь Джареду, но не мог. Это было неправильно. Отвратительно даже.
В общем, Джаред становился все угрюмее, а Дженсен старательно избегал даже случайных, ненарочных прикосновений к Падалеки.
Шэрон пыталась отчитывать Джареда за закрытой дверью кухни, голоса их звучали глухо, и Дженсен чувствовал себя виноватым в том, что ссорит самых близких людей.
Да, именно он ссорит, потому что ему было тридцать, в конце концов, он прекрасно видел Джареда, когда тот его рассматривал горящими глазами, неловко прикасался то к бедру, то к талии, будто случайно, но с желанием. Да, они сходили с ума одновременно. Но только помочь друг другу не могли. Вернее, Дженсен не мог этого допустить.
Накануне дня рождения Джареда, Дженсен решил просто не выходить из своей комнаты. Он встал пораньше, перехватил пару бутербродов и, заверив Шэрон, что у него острый приступ вдохновения, честно засел за печатную машинку.
Клавиши щелкали успокаивающе. Да, работа чаще успокаивала Дженсена, чем нервировала. Но на белом листе вместо четких диалогов пьесы появлялись лишь красочные прозаические оды горячему юному телу. У Дженсена подрагивали губы, и глаза заливал пот, а вода в графине закончилась уже после второй страницы. В горле было сухо, как в пустыне.
Около полудня он услышал Джареда, спускавшегося по лестнице. Это удивительно. То ли у Эклса все тело настроилось на волну сигналов юного Падалеки, то ли он самый настоящий педофил-извращенец, который просто об этом не знал. Дженсен замер, дабы не пропустить ни одного шага длинных загорелых ног Джареда по маленькой лестнице. Падалеки спускался медленно, может быть, тоже прислушивался?
Текст на бумаге под кареткой заставил Дженсена покраснеть. Он даже вырвал листок из печатной машинки и помял его. Но потом расправил и положил на стол рядом. Глубоко вздохнул и, поднявшись, подошел к окну.
Джаред стоял у заднего крыльца и почесывал лохматые нечесаные волосы. Футболка перекинута через плечо, короткие шорты…
Дженсен зажмурился и потер пальцами переносицу. Надо было бежать. Срочно.
В день рождения Джаред сиял, как новенький цент. Ласково улыбался матери, ровно до тех пор, пока Дженсен не вручил ему подарок – документы на купленный в городе велосипед – и не заявил, что завтра уезжает обратно в Нью-Йорк. После этого плечи Джареда опустились, и остаток завтрака он провел, рассеянно мешая ложкой чай в полупустой кружке.
Конечно, семнадцатый день рождения - это почти взрослый праздник, рассчитывать на то, что Джаред проведет его в компании матери и Эклса, не приходилось. Падалеки пригнал велик, поставил его у крыльца и через десять минут запрыгнул в фургончик к Чаду.
Шэрри накормила Дженсена обедом и уехала к Джою, оставив гостя одного. Эклс упаковал свои вещи, спрятал написанное вчера в потайной карман сумки и до самых сумерек просидел с книгой на террасе, потягивая вино.
Он почти успокоился. В отсутствии Джареда это было легко.
После холодного душа Дженсен опустил москитную сетку над кроватью и забрался под тонкую простыню. Сверчки и цикады давали сегодня просто какой-то феерический концерт, но эти звуки убаюкивали получше тишины.
Проснулся Дженсен от легкого запаха виски в воздухе. Но так пах не чистый алкоголь, а алкоголь в чьем дыхании. Мокрые, горячие губы касались его щеки, и он едва подавил желание подскочить в кровати. Вместо этого, Эклс замер. Длинные шелковистые прядки щекотали ему нос, а томное сбитое дыхание – щеку.
Это был Джаред – этот солнечно-терпкий запах невозможно с чем-то перепутать. И Дженсен эгоистично решил, что он может притвориться спящим и сделать вид, что ничего не произошло, или убедить себя, что это всего лишь сон. Летний, спровоцированный жарой, эротический сон.
Губы Джареда робко коснулись его, и это оказалось невозможно игнорировать. Падалеки неумело и осторожно дотрагивался, тяжело дыша.
- Джей, - прохрипел Дженсен.
И Джаред замер, напрягся, отстранился.
- М-можно я? Пож-жалуйста…
Дженсен ведь просто человек! Он открыл глаза и в лунно-серебристом свете взглянул на Джареда, который полулежал на кровати, нависая над ним. Волосы падали на глаза, и влажные приоткрытые губы поблескивали.
Эклс с тихим рыком обхватил Падалеки за плечи и опрокинул на кровать, накрывая собой. Джаред был совершенно пьяный, это было видно даже в полутьме. И Дженсен, не раздумывая больше ни секунды, накрыл его рот своим.
Падалеки раскрыл губы и принимал дразнящий язык Дженсена - так покорно, так жадно, с таким желанием, что Дженсену не хотелось останавливаться.
Он целовал Джареда, как обезумевший, он вцепился парню в волосы. Парню, которого видел даже сидящим, прости господи, на горшке, когда ему было восемь. И теперь этот мальчишка расцветал перед ним, под ним…
Выпирающие косточки под ладонями Дженсена, дрожащие мышцы, еще мягкие волоски на животе, маленький пупок, такой сладковато-острый пот на языке – Дженсену казалось, что он уже видит мужчину, в которого Джаред вот-вот превратится: высокий, статный, сильный и потрясающе красивый.
Он не мог все это взять. У него не было права. Он не знал, как это правильно сделать, потому он позволил Джареду лишь немного почувствовать себя – спина под длинными пальцами выгибалась сама собой, стоны приходилось глотать один за другим и пытаться не захлебнуться в этом ощущении безграничной власти, которой нельзя воспользоваться.
Когда Падалеки чуть раздвинул ноги и прижался горячим, пульсирующим пахом к животу Дженсена, Эклс струсил. Он разорвал поцелуй и прижал голову Джареда к своему плечу.
- Джей, родной, нельзя… Иди к себе, я тебя прошу…
- Нет, Дженсен… н-нет… Пожалуйста, не уезжай…
Джаред цеплялся за голые плечи, носом утыкался в шею так, что было больно, не отпускал.
- Иди к себе, Джаред, иди…
Дженсену кое-как удалось отцепить от себя почти двухметрового парня, удалось отстраниться. Он с замиранием сердца смотрел на то, как Джаред, покачиваясь, вышел из его комнаты и закрыл за собой дверь.
Утром Дженсен не попрощался. Он наскоро обнял Шэрон, поблагодарил за все. Не стал даже извиняться за то, что приходится так рано уезжать. Чемодан казался неподъемным, как будто место не отпускало. Лето закончилось в июле.
К тридцати пяти Дженсен чувствовал себя почти счастливым. Год назад он был почти женат, и всегда - почти одинок. Женщины окружали его яркими стайками, пытаясь добиться расположения одного из самых популярных и знаковых драматургов. Мужчины не проявлли интерес так открыто, но после каждого приема, вечеринки или премьеры, Дженсен доставал из карманов пачки салфеток-бумажек-визиток с мужскими именами и номерами телефонов. Иногда он звонил. Гораздо чаще, чем женщинам…
На приеме, который организовал его издатель, праздных зевак было гораздо больше, чем потенциальных читателей нового романа Дженсена Эклса. Нью-Йорк любил вечеринки и тех, кто их организовывал.
Дженсен как раз планировал уединиться с бокалом мартини и сигарой в каком-нибудь курительном уголке зала, когда заметил знакомые глаза с кошачьим разрезом. Забывал ли Дженсен когда-нибудь о калифорнийце Джареде Падалеки? Нет, никогда не забывал. Просто с каждым днем ему все больше и больше казалось, что он его выдумал. Дженсен больше не приезжал в Лоу-Фоллс. Он запрещал себе думать о маленьком Падалеки, просыпался каждый раз, когда ему снился Джаред. Он боялся встретиться с собственным желанием.
И вот теперь его желание смотрело прямо на него. Зелено-серые глаза светились той же беззаботной радостью, что и пять лет назад. Только стрижка на роскошных каштановых волосах была опрятнее и моднее, на скулах - взрослая небритость.
Джаред… Сияющий в своей мужественности, все еще свежей, неуверенной, но такой притягательной. Дженсен не мог шелохнуться. Не мог вздохнуть. И не мог отвести взгляд.
Падалеки широко улыбнулся и направился к нему.
- Дженсен, привет, - робкая мальчишеская улыбка осталась прежней, и Дженсену захотелось коснуться ее пальцами.
- Джаред… Ты и в правду подрос, - выдохнул Эклс вместо приветствия.
- Да, немного. Не на пять дюймов, и в НБА меня не взяли, - ответил Падалеки. – Но я тебя нашел.
- Да, нашел…- ответил Дженсен и улыбнулся в ответ.
Название: Лоу-Фоллс
Фандом: J2
Автор: Ванда
Бета: Hope
Категория, жанр: RPS AU, ангстошмуп
Рейтинг: R
Пейринг: Дженсен/Джаред
Слова: 3637
Дисклеймер: никого, ничего и бесплатно
A/N: это поздний подарок для дорогой Хоуп на день рождения!
A/N 2: Мне давно хотелось написать что-то подобное. Я изменила возраст. Дженсену здесь – 30, а Джареду – 16. Ну, ничего не могу с собой поделать, юный Падалеки не дает мне покоя.
Все места, кроме Нью-Йорка, конечно же, выдуманные. Все ненастоящее.
читать дальше
Иногда бывают моменты, когда ты уверен, в жизни твоей все настолько в порядке, что еще немного такого благополучия и тебе станет скучно. И перестанет хотеться жить. Потому что вроде бы всего достиг, все успел, много заработал и неплохо устроился. Бывают такие моменты в жизни, когда ты во всем настолько уверен, что даже не ожидаешь катастрофы. И тогда она тебя настигает: стремительно, внезапно, не оставляя по себе даже иллюзии былой стабильности.
Дженсену было всего тридцать, а на его профессиональном счету имелись четыре крупные постановки довольно изысканных драматических пьес и стабильная работа театрального критика. Он вообще по жизни был везунчиком: для того, чтобы его мнение стало значимым ему, не пришлось пятьдесят лет трудиться режиссером, а чтобы пьесы пользовались популярностью, не понадобилось продавать душу дьяволу. Просто однажды Дженсен научился писать…
Дженсен видел не так, как другие, умел читать между строк, и писать так, что дух захватывало.
На факультет журналистики в университет он был принят с полной стипендией. Закончил его блестяще, с безупречными рекомендациями, открывающими практически все двери. Но Дженсен в журналистику не пошел, карьера репортера его никогда не прельщала – слишком многое надо было вынюхивать, и слишком мало можно было писать в статье, - потому Дженсен нашел себя как театральный критик, а потом и как драматург. Все это можно было считать счастливым стечением обстоятельств. Кому-то приходилось годами идти к тому, чего он добился буквально за два-три года.
Но Дженсен не почивал на лаврах, а продолжал работать.
И все в его жизни шло гладко и размеренно, пока в свое тридцатое лето он не отправился в Лоу-Фоллс, Калифорния.
В самом факте поездки не было ничего странного. Когда ты живешь в Нью-Йорке, то рано или поздно, даже при всей своей любви к городу, захочешь уехать из него как можно дальше. Дженсен уезжал в Лоу-Фоллс на все лето. Воздух, напоенный океанским дыханием, тихая, почти деревенская, жизнь маленького городка, тишина, покой и домашняя еда, вкуснее которой Дженсен в жизни не ел – в его представлении это был идеальный отдых для ума и тела.
Дженсен приезжал в Лоу-Фоллс шесть раз. Впервые ему рассказали о городке друзья, описывая тот как райское место для человека из богемы. Название свое городок получил благодаря четырем маленьким водопадам по течению мелкой речушки, которая на большей части своего течения напоминала ручей. Но в двух милях за городом ручеек выливался водопадами в крохотное озерцо, и это место действительно было потрясающей красоты.
Дженсен мог бы остановиться в маленьком, уютном отеле – такие бывают только в крохотных городках, где все живут одной семьей – но вместо этого он откликнулся на объявление о сдаче комнаты на окраине городка, поближе к водопадам.
Дом миссис Шэрон Падалеки был аккуратным двухэтажным строением, опоясанным вокруг большой террасой. Газон у нее был идеально зелен и подстрижен чуть ли не под линейку. Миссис Падалеки работала учительницей в школе, а летом зарабатывала деньги, сдавая большую светлую комнату на втором этаже.
Шэрон Падалеки жила с сыном. Что случилось с ее мужем, Дженсен не знал. В городе ее называли вдовой, но из одного короткого разговора на эту тему он понял, что мистер Падалеки просто исчез из жизни Шэрон и Джареда. Больше Дженсен ничего не спрашивал, понимая, что это будит не самые приятные воспоминания.
После того первого лета восемь лет назад Дженсен стал постоянным летним гостем маленькой семьи Падалеки, которого встречали как члена семьи.
Дженсен и сам относился к ним, как к своей второй семье. Ему нравилось не только бродить по округе в поисках вдохновения, но и помогать Шэрон по дому, и проводить тихие летние вечера на террасе за чаем, иногда читая вслух книги, которых в доме Падалеки было столько, что Дженсену становилось стыдно за свою скромную библиотеку в Нью-Йорке.
Именно в Лоу-Фоллс у него был самый преданный поклонник – маленький Джаред. Испытывать отцовские чувства в силу возраста Дженсен не мог, но подружился с мальчиком достаточно быстро. Джаред Падалеки старался не надоедать гостю, но из-за врожденной любознательности и живости это стоило ему определенных усилий. И хотя ему было всего лишь восемь, когда они с Дженсеном познакомились, болтать с ним было страшно интересно, и Дженсен иногда думал, что именно таким он хотел бы видеть собственного сына.
Но к тридцати очень многое меняется. Когда-то Дженсену казалось, что истории про кризис среднего возраста - просто сказки, которые сочиняют те, кому надо оправдать собственные дурацкие поступки. В тридцать Дженсен Эклс – успешный драматург, ответственный взрослый человек – решил, что лишился разума. И причиной тому стал тот, от которого Дженсен менее всего этого ожидал.
В последний раз Дженсен видел Джареда, когда тому было двенадцать. После этого Дженсен не смог вырваться в Лоу-Фоллс – из-за работы он задыхался в душном летнем мегаполисе, и это определенно было самое худшее лето в его жизни. Потом Шэрон два года подряд отправляла Джареда в летний лагерь, где, по ее словам, с его неуемной подростковой энергией гораздо лучше, чем в скучном Лоу-Фоллс.
Наверное, поэтому Дженсен не сразу сообразил, кто налетел на него с объятьями на автостанции. Высокий, даже выше Дженсена, темноволосый парень с сияющей улыбкой и таким незнакомым глубоким голосом, что Эклс даже прищурился, будто глазам не веря:
- Джаред?
- Да! – просиял маленький Падалеки, который как-то неожиданно для Дженсена превратился в большого. – Привет! Кажется, сто лет тебя не видел! – Джаред убрал со лба длинную прядь каштановых волос.
- Судя по тому, как ты вырос, я думаю, мы не виделись гораздо больше, - улыбнулся уголком губ Дженсен и обнял Джареда еще раз, хлопнув его по спине. Раньше для этого ему надо было наклоняться…
- Мама не успела за тобой заехать. Она в городе. Дела, - пожал плечами Джаред. – Я тебя отвезу. Давай сюда!
Падалеки подхватил чемодан Дженсена с такой легкостью, будто это была коробка для ланча и направился к машине.
Эклс все еще рассматривал Джареда, как будто и не знал его никогда. Определенно, у парня была та же детская улыбка, те же ямочки на щеках и острый нос, то же выражение лица, так похожее иногда на мордочку любопытного щенка, но и изменений было очень много: Джаред вырос, вытянулся весь, нет больше пухлых щечек – вместо этого острые скулы и даже щетина, прости господи.
Дженсен сел на пассажирское сидение и, не удержавшись, привычным жестом взъерошил и без того лохматые волосы Джареда.
- Ты подрос, - крякнул он и улыбнулся.
- Ты тоже заметил? – хохотнул Падалеки. – Шесть футов, два дюйма. А мне всего шестнадцать. По моим подсчетам к двадцати пяти я прибавлю еще дюймов пять, и меня возьмут в НБА! – Джаред был самим собой.
- Да ты что? Шесть футов, семь дюймов? Из-за тебя матери придется делать в доме серьезный ремонт! Ты ни в одни двери не пройдешь, - заметил Дженсен, и они рассмеялись.
Летние дни потянулись привычной ленивой чередой. Дженсен занимался своими любимыми делами: спал почти до полудня, потом жарился на калифорнийском солнце, засиживался с Шэрри и Джаредом на террасе глубоко за полночь, рассказывая им театральные байки и конфузные истории про тех, кого они видели только во всем блеске на обложках журналов и страницах газет.
Шэрри в свои сорок четыре была весьма миловидной женщиной, трудная судьба матери-одиночки никак не отразилась на ее внешности, она выглядела лет на тридцать шесть. Больше Дженсен никогда бы ей не дал, если бы не знал ее уже восьмой год. Через неделю Дженсен выяснил, что за загадочные «дела» у нее были в городе: Джаред постоянно над ней подтрунивал и обзывал девчонкой, потому что впервые за долгие годы одиночества у Шэрри появился мужчина. Джой Картер держал небольшой магазинчик в центре города, имел забавную бороду с проседью (чем ужасно напоминал Дженсену Хемингуэя) и когда-то красный старый пикап.
Однажды, когда мама «загулялась», Дженсен сидел с Джаредом на ступеньках у задней двери и потягивал колу. Ему хотелось пива, но, выражая солидарность с младшим Падалеки, он обходился и колой со льдом. Джаред первый начал этот разговор:
- Знаешь, я рад, что мама теперь такая, - вздохнул Джаред, ковыряя палкой землю прямо под своей стопой в шлепанце. У него все икры были в царапинах, на коленках ссадины, которые ярко выделялись на загорелой коже под выгоревшими, тонкими еще, но уже появившимися волосами. – Папа давно нас бросил. Не знаю даже, жив ли он.
У Джареда в голосе не было ни тоски, ни грусти, просто любопытство.
- Тебе нравится Джой? – спросил Дженсен, с трудом отрывая взгляд от ямок, которые оставляла палочка на земле.
- Он нормальный, - пожал плечами Джаред, не поднимая головы.- Он не пытается, знаешь, учить меня или что-то еще. У Чада, ну, с Бэк-стрит… у него отчим считает, что он имеет на него право, раз женился на его матери. Думаю, это неправильно.
Дженсен пересел на ступеньку ниже, чтобы опереться о столб, поддерживающий крышу, и чтобы удобнее было смотреть на Джареда.
-Ну, может, он и прав? – спросил Дженсен, склонив голову набок.
Лицо Джареда скрывала густая челка, и он снова только пожал плечами.
- Джой нормальный, он нравится маме, а я ведь тут не останусь. Он ей нужнее будет, чем я, - Дженсен нахмурился слегка. – Но если он станет мне говорить, что и как я должен делать, я пошлю его в жопу, - серьезно закончил Джаред, а потом поднял на Дженсена лицо, сверкая белозубой улыбкой. Дженсен не смог сдержаться и рассмеялся. Джаред рассмеялся тоже
- Нет, ну а что? Только представлю, какое у него будет лицо, - Падалеки залился совсем уж безудержным смехом. Видимо, втайне он мечтал, чтобы ему представилась такая возможность – послать Хемингуэя в жопу. Этого и Дженсену иногда хотелось.
Дженсен отхлебнул колы и потрепал Джареда по волосам. Падалеки дернулся сначала, но потом замер. Улыбка задумавшего проделку подростка медленно сползла с его лица, чтобы смениться какой-то другой. Такой Дженсен никогда прежде не видел на лице этого мальчика. Джаред зарделся, неловко откинул руку Дженсена и снова принялся ковырять палкой землю.
- Придурок ты маленький, - заметил Дженсен.
- Я не маленький, - буркнул Джаред, и у Дженсена в груди растеклось приятное тепло заботы о ком-то другом, о том, кто в ней нуждался.
В конце июня жара начала одолевать. В Лоу-Фоллс всегда так – жара, будто, медленно разгоняется и все набирает силу, потом захватывает власть, давит всех и мучит до начала августа, а потом обманно отступает, чтобы вернуться с новой силой. В полуденные часы в городе людей не найдешь – все прячутся либо по домам, либо в кафешках, либо уезжают на водопады. Тем же занимались и Дженсен с Джаредом.
Джаред стал для Дженсена потрясающим компаньоном. Он понимал, что поступает не очень-то и по-взрослому, ибо что, спрашивается, у него может быть общего с шестнадцатилетним подростком, пусть даже этот подросток и был уже на дюйм выше него самого. Дженсен однажды серьезно споткнулся об эту мысль, но тут же забыл, потому что зачем-то купил в магазине огромную модель самолета и провел целый день, клея ее вместе с Джаредом. Самолет получился кособокий, и правое крыло норовило отвалиться, но они были просто счастливы, когда его закончили. Даже обнялись.
Падалеки часто нес чушь, и Дженсену также часто приходилось сдерживаться, чтобы не поднять глупыша на смех. Но с Джареда как с гуся вода: ему не страшны насмешки, он, если в чем-то уверен, будет упорствовать до конца. Даже если он уверен в каком-то бреде.
Как, например, в том, что человек произошел не от обезьяны, а из-за того, что животные разных видов «перетрахались» друг с другом (он так и сказал: «перетрахались», - шепотом и дико краснея), и получился человек – непонятно какая зверушка, которая ни к какому виду, кроме себя, не относится, со способностью думать. Дженсен никогда в жизни так не смеялся. Подобное он мог бы услышать только от своего приятеля Майка Розенбаума, но тот покуривал марихуану. Джаред, вроде, даже простых сигарет не курил.
- Ты смеешься, потому что думаешь, раз старше, значит, умнее, - немного обиженно посмеивался Джаред. – Многие великие были молоды, когда делали крупные открытия. С Эйнштейна тоже, наверное, ржал какой-то столичный умник…
- Просто… Прости, Джаред, - Дженсену пришлось даже утереть тыльной стороной ладони слезы. – Ты просто чудо! – хохотал Дженсен.
- Вообще-то, ты тоже был не старый, когда стал великим, - вдруг заметил Падалеки.
Дженсен посмотрел на него и снова засмеялся, польщенный, однако, такой похвалой.
- Я не великий, - ответил он. – Я модный. Через десять лет меня никто не вспомнит, - сказал Дженсен и внезапно замер от того, что только что осознал. Его никто не вспомнит через десять лет, а он будет курить две пачки сигарет в день и строчить едкие статейки в театральные обзоры, чтобы не позволить новичкам задирать нос.
- Я думаю, великий, - заявил Джаред и снова улыбнулся той самой улыбкой, от которой у Дженсена все кишки в узелок завязывало.
С каждым днем, чем сильнее нагревалась калифорнийская земля, тем активнее прогрессировало сумасшествие Дженсена. По крайней мере, так ему казалось.
Никогда раньше он не находил ничего завораживающего в том, как соблазнительно парень может закусывать губу. Или в том, как он сдувает челку, лезущую в глаза. И никогда его не мучила такая паранойя, как этим летом: ему казалось, что маленький Падалеки его соблазняет. Кривовато, так, как только подростки умеют, но настойчиво и намеренно.
Джаред искал любой предлог, чтобы проводить как можно больше времени с Дженсеном, а Дженсен просто не мог найти предлога отказать ему в этом. Потому они ходили вдвоем на водопады, шлялись по городу, или просто читали в тени террасы дома.
Дженсен прежде никогда не думал о мужчинах в сексуальном плане. Не то чтобы он осуждал гомосексуалистов, нет, для этого он был слишком современным. Но он их не понимал.
Он и сейчас не понимал, почему сердце будто в паху бьется, когда он наблюдал за тем, как Джаред и еще пять мальчишек – его одногодок – ныряют и с дикими воплями возятся в прохладной воде озерца под водопадами. И ни один из парней не притягивал взгляда Дженсена так, как Джаред. Наверное, потому что Падалеки был на них на всех не похож: высокий, выше их всех, пропорционально сложенный, чуть угловатый, как и все подростки, но при этом обладающий определенной грацией.
Эклс перевернулся на живот на тонкой подстилке, наказывая себя за неуместную эрекцию. Дженсен не любил находиться на солнце: отсиживался в тени старой секвойи, и чувствовал себя настоящим извращенцем – думать о Падалеки, будучи при этом почти голым, казалось остаткам его рационально мыслящего сознания совершенно непристойным.
Это лето превращалось в пытку. Дженсен должен был собраться и вернуться в Нью-Йорк, чтобы прекратить то, что он чувствовал, но от мысли, что больше не увидит юного Падалеки, становилось тоскливо.
Потому он продолжал рассматривать Джареда, скрыв похотливый взгляд за темными очками.
День рождения у Джареда приходился на июль. Лето и Джаред были просто созданы друг для друга, Дженсен всегда так считал.
За неделю до семнадцатилетия Падалеки словно подменили: он ходил насупленный, огрызался, что бы мать ни говорила, однажды на сутки заперся в комнате, и только Дженсену смущенно улыбался. Когда Шэрри ночевала у Джоя, Дженсену становилось особенно не по себе. Они оставались с Джаредом в пустом доме одни, и, лежа в кровати под москитной сеткой, спадающей сверху как балдахин, Эклс часто ловил себя на том, что старательно прислушивается. Иногда он был уверен, что за стрекотом цикад, наполняющим летнюю калифорнийскую ночь, слышит приглушенные стоны подростка, пытающегося разрешить проблему своего гормонального бума. И в такие моменты Дженсену хотелось лезть на стену, потому что он страстно желал бы помочь Джареду, но не мог. Это было неправильно. Отвратительно даже.
В общем, Джаред становился все угрюмее, а Дженсен старательно избегал даже случайных, ненарочных прикосновений к Падалеки.
Шэрон пыталась отчитывать Джареда за закрытой дверью кухни, голоса их звучали глухо, и Дженсен чувствовал себя виноватым в том, что ссорит самых близких людей.
Да, именно он ссорит, потому что ему было тридцать, в конце концов, он прекрасно видел Джареда, когда тот его рассматривал горящими глазами, неловко прикасался то к бедру, то к талии, будто случайно, но с желанием. Да, они сходили с ума одновременно. Но только помочь друг другу не могли. Вернее, Дженсен не мог этого допустить.
Накануне дня рождения Джареда, Дженсен решил просто не выходить из своей комнаты. Он встал пораньше, перехватил пару бутербродов и, заверив Шэрон, что у него острый приступ вдохновения, честно засел за печатную машинку.
Клавиши щелкали успокаивающе. Да, работа чаще успокаивала Дженсена, чем нервировала. Но на белом листе вместо четких диалогов пьесы появлялись лишь красочные прозаические оды горячему юному телу. У Дженсена подрагивали губы, и глаза заливал пот, а вода в графине закончилась уже после второй страницы. В горле было сухо, как в пустыне.
Около полудня он услышал Джареда, спускавшегося по лестнице. Это удивительно. То ли у Эклса все тело настроилось на волну сигналов юного Падалеки, то ли он самый настоящий педофил-извращенец, который просто об этом не знал. Дженсен замер, дабы не пропустить ни одного шага длинных загорелых ног Джареда по маленькой лестнице. Падалеки спускался медленно, может быть, тоже прислушивался?
Текст на бумаге под кареткой заставил Дженсена покраснеть. Он даже вырвал листок из печатной машинки и помял его. Но потом расправил и положил на стол рядом. Глубоко вздохнул и, поднявшись, подошел к окну.
Джаред стоял у заднего крыльца и почесывал лохматые нечесаные волосы. Футболка перекинута через плечо, короткие шорты…
Дженсен зажмурился и потер пальцами переносицу. Надо было бежать. Срочно.
В день рождения Джаред сиял, как новенький цент. Ласково улыбался матери, ровно до тех пор, пока Дженсен не вручил ему подарок – документы на купленный в городе велосипед – и не заявил, что завтра уезжает обратно в Нью-Йорк. После этого плечи Джареда опустились, и остаток завтрака он провел, рассеянно мешая ложкой чай в полупустой кружке.
Конечно, семнадцатый день рождения - это почти взрослый праздник, рассчитывать на то, что Джаред проведет его в компании матери и Эклса, не приходилось. Падалеки пригнал велик, поставил его у крыльца и через десять минут запрыгнул в фургончик к Чаду.
Шэрри накормила Дженсена обедом и уехала к Джою, оставив гостя одного. Эклс упаковал свои вещи, спрятал написанное вчера в потайной карман сумки и до самых сумерек просидел с книгой на террасе, потягивая вино.
Он почти успокоился. В отсутствии Джареда это было легко.
После холодного душа Дженсен опустил москитную сетку над кроватью и забрался под тонкую простыню. Сверчки и цикады давали сегодня просто какой-то феерический концерт, но эти звуки убаюкивали получше тишины.
Проснулся Дженсен от легкого запаха виски в воздухе. Но так пах не чистый алкоголь, а алкоголь в чьем дыхании. Мокрые, горячие губы касались его щеки, и он едва подавил желание подскочить в кровати. Вместо этого, Эклс замер. Длинные шелковистые прядки щекотали ему нос, а томное сбитое дыхание – щеку.
Это был Джаред – этот солнечно-терпкий запах невозможно с чем-то перепутать. И Дженсен эгоистично решил, что он может притвориться спящим и сделать вид, что ничего не произошло, или убедить себя, что это всего лишь сон. Летний, спровоцированный жарой, эротический сон.
Губы Джареда робко коснулись его, и это оказалось невозможно игнорировать. Падалеки неумело и осторожно дотрагивался, тяжело дыша.
- Джей, - прохрипел Дженсен.
И Джаред замер, напрягся, отстранился.
- М-можно я? Пож-жалуйста…
Дженсен ведь просто человек! Он открыл глаза и в лунно-серебристом свете взглянул на Джареда, который полулежал на кровати, нависая над ним. Волосы падали на глаза, и влажные приоткрытые губы поблескивали.
Эклс с тихим рыком обхватил Падалеки за плечи и опрокинул на кровать, накрывая собой. Джаред был совершенно пьяный, это было видно даже в полутьме. И Дженсен, не раздумывая больше ни секунды, накрыл его рот своим.
Падалеки раскрыл губы и принимал дразнящий язык Дженсена - так покорно, так жадно, с таким желанием, что Дженсену не хотелось останавливаться.
Он целовал Джареда, как обезумевший, он вцепился парню в волосы. Парню, которого видел даже сидящим, прости господи, на горшке, когда ему было восемь. И теперь этот мальчишка расцветал перед ним, под ним…
Выпирающие косточки под ладонями Дженсена, дрожащие мышцы, еще мягкие волоски на животе, маленький пупок, такой сладковато-острый пот на языке – Дженсену казалось, что он уже видит мужчину, в которого Джаред вот-вот превратится: высокий, статный, сильный и потрясающе красивый.
Он не мог все это взять. У него не было права. Он не знал, как это правильно сделать, потому он позволил Джареду лишь немного почувствовать себя – спина под длинными пальцами выгибалась сама собой, стоны приходилось глотать один за другим и пытаться не захлебнуться в этом ощущении безграничной власти, которой нельзя воспользоваться.
Когда Падалеки чуть раздвинул ноги и прижался горячим, пульсирующим пахом к животу Дженсена, Эклс струсил. Он разорвал поцелуй и прижал голову Джареда к своему плечу.
- Джей, родной, нельзя… Иди к себе, я тебя прошу…
- Нет, Дженсен… н-нет… Пожалуйста, не уезжай…
Джаред цеплялся за голые плечи, носом утыкался в шею так, что было больно, не отпускал.
- Иди к себе, Джаред, иди…
Дженсену кое-как удалось отцепить от себя почти двухметрового парня, удалось отстраниться. Он с замиранием сердца смотрел на то, как Джаред, покачиваясь, вышел из его комнаты и закрыл за собой дверь.
Утром Дженсен не попрощался. Он наскоро обнял Шэрон, поблагодарил за все. Не стал даже извиняться за то, что приходится так рано уезжать. Чемодан казался неподъемным, как будто место не отпускало. Лето закончилось в июле.
К тридцати пяти Дженсен чувствовал себя почти счастливым. Год назад он был почти женат, и всегда - почти одинок. Женщины окружали его яркими стайками, пытаясь добиться расположения одного из самых популярных и знаковых драматургов. Мужчины не проявлли интерес так открыто, но после каждого приема, вечеринки или премьеры, Дженсен доставал из карманов пачки салфеток-бумажек-визиток с мужскими именами и номерами телефонов. Иногда он звонил. Гораздо чаще, чем женщинам…
На приеме, который организовал его издатель, праздных зевак было гораздо больше, чем потенциальных читателей нового романа Дженсена Эклса. Нью-Йорк любил вечеринки и тех, кто их организовывал.
Дженсен как раз планировал уединиться с бокалом мартини и сигарой в каком-нибудь курительном уголке зала, когда заметил знакомые глаза с кошачьим разрезом. Забывал ли Дженсен когда-нибудь о калифорнийце Джареде Падалеки? Нет, никогда не забывал. Просто с каждым днем ему все больше и больше казалось, что он его выдумал. Дженсен больше не приезжал в Лоу-Фоллс. Он запрещал себе думать о маленьком Падалеки, просыпался каждый раз, когда ему снился Джаред. Он боялся встретиться с собственным желанием.
И вот теперь его желание смотрело прямо на него. Зелено-серые глаза светились той же беззаботной радостью, что и пять лет назад. Только стрижка на роскошных каштановых волосах была опрятнее и моднее, на скулах - взрослая небритость.
Джаред… Сияющий в своей мужественности, все еще свежей, неуверенной, но такой притягательной. Дженсен не мог шелохнуться. Не мог вздохнуть. И не мог отвести взгляд.
Падалеки широко улыбнулся и направился к нему.
- Дженсен, привет, - робкая мальчишеская улыбка осталась прежней, и Дженсену захотелось коснуться ее пальцами.
- Джаред… Ты и в правду подрос, - выдохнул Эклс вместо приветствия.
- Да, немного. Не на пять дюймов, и в НБА меня не взяли, - ответил Падалеки. – Но я тебя нашел.
- Да, нашел…- ответил Дженсен и улыбнулся в ответ.
@темы: супернатуралы
-
-
22.06.2010 в 10:35перед маленьким солнечным Джеем и правда сложно устоять)) Хотя и перед взрослым тоже)
спасибо огромное!
я хоть и не очень люблю открытый конец, но, с вашего разрешения, додумаю)) Дженсен ведь почти женат, а, значит, все у них с Джаредом может быть хорошо)
-
-
02.05.2013 в 08:37-
-
04.08.2013 в 21:17-
-
24.07.2014 в 15:53-
-
25.09.2016 в 13:07