Большой Чикаго. - фэндом Гарри Поттер.

[stervaN]

Вообще, это АУшка. Я их не сильно люблю, но этот фанфик хорош так, как хорош ориджинал. То есть, героев можно было назвать не Гарри и Драко, а Френк и Боб, и было бы ничуть не хуже.

Большой Чикаго
Автор: Samayel
Переводчик: Menada_Vox
Беты: Sakurazuka Subaru, Remie
Оригинальное название: Big Chicago
Пейринг: ГП/ДМ
Рейтинг: NC-17
Размер: макси
Статус: закончен
Жанры: АУ, приключения, драма, романс, ангст, джен, смат, без магии
Краткое содержание: АУ, без магии. Дрейк Малфой отбывает семилетний срок за транспортировку наркотиков по просьбе своего прежнего парня. Последний год уже подходит к концу, и тут появляется человек с зелёными глазами, чтобы перевернуть его мир с ног на голову.
Предупреждения: слэш, ненормативная лексика, ангст, сомнительное согласие, нон-кон, жестокость, употребление наркотиков, изнасилование.
Дисклеймер: правообладателями вселенной Гарри Поттера и персонажей являются J. K. Rowling, Warner Brothers, Scholastic Books, Bloomsbury Books и др. Сюжет принадлежит Samayel-ю. Мой только перевод.
Ссылка на оригинал: www.thehexfiles.net/viewstory.php?sid=8145
Глава 1


В итоге, вот до чего всё дошло. Руки цепляются за стальные прутья, тихо скрипят зубы, глаза закрыты, и чужая плоть вонзается в моё тело. Это не желание... это подтверждение прав на имущество. Так снимают стресс в этой человеческой соковыжималке. Это тишина, нарушаемая тихим хлюпаньем склизкого отверстия, которое пользуют быстро и грубо, и натужным урчанием ублюдка, который сзади получает от этого удовольствие. Это ад. Сюда по хорошим причинам попадают плохие люди. По этому принципу, я, наверно, плохой человек. Наверно, я заслужил это... каким-то образом. Это тюрьма федеральной службы исполнения наказаний, где пребывают худшие из худших. Это моя жизнь, но она не всегда была такой. Я попал сюда из рая, где ангелы смакуют шампанское и беспокоятся о брэндах. Падение было долгим.

Мой род восходит к аристократии Старого Юга, к тем временам, когда такие вещи ещё имели значение. После Гражданской войны они потеряли всё и переехали на север, чтобы начать новую жизнь. Мой прадед был проницательным инвестором, как и мой дед. Что же до моего отца, то к тому времени, как он возглавил семью и завладел состоянием, которое ему оставили, он мог зажигать сигары тысячными банкнотами и при этом никогда не исчерпать даже процентов по нашим счетам. Поскольку это Чикаго, он, естественно, подался в политику.

У отца был имидж человека, подчиняющего себе всех и вся, вне зависимости от их номинального служебного положения. Чикагский городской магистрат – настоящее змеиное гнездо кулуарных игроков, чьи деньги и связи могут свернуть горы, и, так как мой отец в получении взяток, очевидно, не нуждался, он быстро завоевал свойственную лидерам неприкосновенность. И дело было совсем не в деньгах... только во власти и влиянии. Сказать по правде, оглядываясь назад, я не вижу, чтобы ситуация сильно отличалась от жизни в тюрьме. Здесь всё грубее и жёстче, но принципы такие же, как и везде.

Я обнаружил, что, как бы я ни обожал ее ребенком, моя мать на самом деле - любительница выпить, заботящаяся только о собственном комфорте и не склонная ни в чём себе отказывать. Она - настоящая жена-трофей, и никогда на это не жаловалась, потому что в действительности ей было наплевать. Ее муж богат, она получает всё, что хочет, остальное не имеет значения. Она - блистательная блондинка, правда, для моего отца значит едва ли больше комнатной собачки, но это ведь к делу не относится. Я знаю это, потому что во многом на неё похож.

Наша семья жила в роскоши. В нашем полном распоряжении был особняк с коваными воротами и прислуга. Автомобили и шофёры, конюшни и лошади, сады и званые вечера, на подготовку которых уходили недели. Я продукт частных академий, индивидуальных преподавателей и уроков фортепиано. Я говорю, читаю и пишу по-французски, по-итальянски и по-испански также хорошо, как и по-английски. И ирония того, что моё выживание зависит исключительно от моей способности удовлетворить бугрящийся член, становится ещё более горькой, не правда ли?

В высшем обществе красивая внешность – это стиль жизни. Публика удивляется, почему чрезвычайно богатые люди излучают здоровье и выглядят моложе собственных лет. На это есть вполне определённая причина. Она называется деньги. Врачи, диетологи, дантисты, пластические хирурги, персональные тренеры и бесконечное множество профессионалов, которые помогут изменить то, что вам в себе не нравится. На всё это нужны деньги.

Только среди бедняков и людей низшего класса быть красивым – преступление, или проклятье. Уязвимость перед теми, кто ненавидит тебя за то, что им никогда не стать такими же. Даже если единственное, что у тебя есть, - это красивый облик и видимость успеха... фантазия о том, каково это, наверное, – быть потрясающим, как рок-звезды или знаменитые актёры... всегда найдётся сотня ожесточившихся людей, которые отберут у тебя и это... просто потому что могут. Такие люди часто сюда и попадают.

Здесь красота – проклятье. Она обрекает на услужение или страдание, рабство или смерть. Если ты недостаточно силён, чтобы брать, то возьмут тебя. Как меня. Не должно стыдиться красоты, но здесь, в этом богом забытом месте, мне жаль, что я не урод от рождения, не страдаю патологическим ожирением и не волосатый до неприличия. Да какой угодно, только не гибкий, стройный и гладкий, как девушка. Здесь мой внешний вид превращает меня в товар. Единственный плюс исключительной миловидности - то, что меня неизбежно присвоит сильнейший и будет ревностно стеречь как свою собственность.

Я мог закончить, как Нотт. Он был бы достаточно симпатичным, если бы не пытался сопротивляться и не полез в драку. Его замели за наркоту, как и меня, но он не был геем, и ему не хватило здравого смысла нагнуться и перетерпеть. Когда дантист вынул осколки зубов и удалил корни, у него во рту остались только «зубы мудрости». В тюрьме нет пластических хирургов, и некому было восстановить ему раздробленную височную кость, поэтому его левый глаз оплыл. Он стал тюремной шлюхой, которая обслужит каждого, кому приспичило. Что до меня, то я принадлежу Флинту.

Флинт – это тот самый несчастный ублюдок позади меня, который обливается потом, урчит и засаживает со всей силы, просто со злобы, причиняя больше боли, чем могло бы быть, только потому, что ему это нравится. Флинт подозрительно отличался не только силой, но и смекалкой, притом, что он грубиян и говнюк. Он был арестован за серию изнасилований на территории всего Среднего Запада, от Мичигана до Монтаны, а также за грабёж, поджог, незаконное ношение оружия и попытку пересечь границу штата при задержании. Флинт не боится смерти... или боли... или чего бы то ни было ещё. Цель его существования – подчинять других или причинять боль, и здесь он чувствует себя как рыба в воде. Он ослепил первого же, кто затеял с ним драку, и отправил в тюремный госпиталь тех, кто тоже решил в ней поучаствовать. Очень скоро он стал главным в этой клоаке.

Я тоже нашёл здесь своё место. Первую ночь я провёл в «сукоотстойнике», камере для хрупких или слабых новичков, которые дольше адаптируются, прежде чем слиться с общей массой. Я тогда был растроганно благодарен за это, потому что был перепуганным до смерти восемнадцатилеткой, приговорённым к семи годам за перевозку наркотиков через границу штата. Как оказалось, технически, аэропорт – это федеральная территория. Неважно, из какого ты штата, хранение наркотиков считается преступлением федерального значения, когда доказано намерение умышленно перевезти их через границу. Таким образом, несмотря на первую судимость, приговор был суров – заключение в федеральной тюрьме, а не в местной кутузке. Жестокая ирония «сукоотстойника» в том, что он сразу же метит новичков. Все знают, кто они и как выглядят, неделя в этой камере – и ты гарантированно станешь частной собственностью или общей игрушкой, не пройдёт и пяти минут после перевода к остальным.

Флинт с дружками заявился спустя час после завтрака. Я сделал храброе лицо и сыграл свою роль лучше, чем когда-либо в жизни. Сирена... соблазнительница... каждая платинововолосая красотка, которую я видел в кино, вдохновляли моё притворство. Я откровенно совращал его изо всех сил, потребовал, чтобы он стал первым, и обеспечил ему самый яростный и сногсшибательный минет из всех, что я делал в жизни. Других тоже пришлось обслужить, но он заглотил крючок, и краем глаза я видел, как он следил, пока они наслаждались моими талантами. Ревность и жадность спасли мне жизнь. Едва я закончил с его дружками, Флинт обломал их насчёт группового изнасилования, которого они ждали, объявил меня своим и организовал перевод в свою камеру. Силовым игрокам, даже заключённым, ничего не стоит получить подобную поблажку, и я стал эксклюзивной игрушкой Флинта ещё до вечера. Делиться он ненавидит, по большей части. Мне повезло. Аминь.

Многие не поверят, какой властью может обладать зэк за решёткой. Флинт контролирует здесь остальных лидеров и влияет на их решения. Его поддержка упрощает жизнь и охране, и заключённым - значит, Флинт получает, что захочет... в разумных пределах. А ещё это значит, что пока я веду себя соответственно и не прошу слишком многого, я тоже получаю, что захочу. Мне осталось всего пара месяцев, многого мне и не надо, но кое-какие нужные мне вещи весьма полезны.

Тюремный врач обеспечивает смазкой. Качество никакое, просто самый дешёвый жирный гель, нефтехимия. Плохо смывается, после него чувствуешь себя грязной дешёвкой, кем, в сущности, и являешься. Это не потому, что они одобряют, или заботятся обо мне и моём удовольствии. Это из экономии. Дешевле дать мази, чем ежемесячно штопать разодранную задницу каждой тюремной «девке». Кроме смазки, мне мало что нужно, я и прошу мало. Флинту это нравится.

Флинт не любит мальчиков. Он любит женщин, то есть, скорее, он их ненавидит достаточно, чтобы напасть, но предпочитает секс с ними... особенно против воли. Геев он терпеть не может, меня презирает, но на безбабье и рыбу - раком. Чтобы было проще развлекаться, он достал для меня косметику. Тушь и тени, губную помаду и лак для ногтей. Когда я сюда попал, у меня была стандартная тюремная стрижка и дешёвая униформа, как у всех. С тех пор её успели «подогнать под клиента». Брюки укоротили до крохотных шортиков, которые мало что скрывали, а волосы позволили отрастить ниже плеч. Их не стригли ни разу, и теперь я стягиваю их резинкой в хвостик. Не слишком длинный, но и такого достаточно, чтобы вкупе с моей природной внешностью превратить меня в королеву школьной гулянки для отпетого быдла. Некоторая женственность тоже помогает. Здесь, в принципе, никто не стремиться трахнуть мужика. Когда похоть зашкаливает, то и мужик сойдёт, но моё притворство немного смягчает их жестокость в процессе. На несколько минут я воплощаю фантазию в реальность, а взамен мне не портят лицо. Флинт жестоко избил последнего, кто поставил мне фингал. Не из любви ко мне, разумеется, а потому что его вещь повредили без разрешения. Жутко, да, я знаю.

Из всего этого совсем не следует, что Флинт не причиняет мне боль. Когда у нас есть время и возможность уединиться, я воплощаю уже его личные фантазии. Притворное изнасилование. Или очень даже настоящее, если принять во внимание, что я бы с удовольствием оказался где угодно, только не здесь, и альтернатива у меня – регулярная госпитализация после сношений с десятками наркоманов и убийц. И года не прошло, как Нотт подхватил ВИЧ. На его месте мог быть я, и если я не буду острожен, то всё ещё могу там оказаться. От таких мыслей кулак Флинта, дёргающий мои волосы, кажется небольшой платой. Притворяться не ожидавшей нападения, насмерть перепуганной жертвой, пока он не кончит, - это не так сложно. Синяки потускнеют, воспаление пройдёт, и всё начнётся по новому кругу.

Если я буду играть осторожно, возможно, мне удастся выйти отсюда только с одним шрамом. Тем, который на пояснице, сразу над ягодицами, от раскалённой добела проволоки, изогнутой в виде буквы «F». Клеймо Флинта, просто на случай, если я забуду, кто мой хозяин. Я получил его только потому, что набрался наглости чего-то потребовать, а он в тот день встал не с той ноги и показательно напомнил мне, по чьей милости я ещё жив. Больше я не забывался.

Теперь коротко о том, как я дошёл до жизни такой. В тюрьме очень мало «виновных» людей, зато полно тех, кого «неправильно поняли», «подставили» или посадили по ошибке. Честное слово, в нашей системе правосудия, конечно, есть недостатки, но вероятность того, что девяносто процентов заключённых невиновны, до неприличия мала. Флинт, наоборот, гордится своими преступлениями, пусть даже его и посадили за дело, его честность иногда вносит хоть какое-то разнообразие. Я мог бы сказать, что меня подставили, что судья был несправедлив, что назначенный мне государством адвокат был придурком и выставил меня в ложном свете, всё это даже было бы правдой… по большей части. Но по факту меня выловили в аэропорту с пакетом кокаина в багаже. Не с какой-то там щепоткой для личного пользования, а с большой партией. Я делал всё, как мне сказали, то есть держал рот на замке и ждал, когда Блейз пришлёт адвоката, чтобы вытащить меня. Никто так и не пришёл.

Мне было восемнадцать, я был глуп и думал, что влюблён, или что меня, по меньшей мере, хотят и ценят. Дорого бы я дал сейчас, чтобы тогда у меня была хоть капелька сегодняшнего цинизма. Блейз подобрал меня с улицы, одел с иголочки, водил по клубам и доставал любую дурь. Он был великолепен в своей утончённой жестокости, как могут быть мужчины, облечённые властью. Он был итальянцем, и ему очень нравилось, что я мог говорить на языке его предков. Я знал, что он был мафиози, но мне было пофиг. У него была потрясающая вьющаяся тёмная шевелюра, напоминающая мне о заграничных моделях от кутюр. Лучшее из генофонда Европы и неизменный шарм. А ёще у него был один из самых совершенных пенисов… на мой взгляд, во всяком случае. Я повторю… Я был молоденькой шлюхой в очень большом городе, один и без перспектив на будущее. А ещё я был глупцом, который сам выбрал такую жизнь. Дерьмовая была жизнь, скажу я вам, а потом появился Блейз, и вернул меня в мир ангелов, смакующих напитки, которые мне по возрасту были не положены, но по соответствующей цене продавались мне без вопросов.

В ретроспективе я, наверное, догадывался об истинной природе наших отношений, но решил не испытывать судьбу. Блейзу приходилось бороться за место под солнцем, поскольку он стоял на низкой ступеньке иерархии, всего лишь толкач, мальчик на побегушках, и заслужить лучшее положение в «семье» ему ещё только предстояло. Семнадцать лет – слишком мало для такой горы обязанностей, но Блейз был красноречив и не терял голову там, где другие начинали паниковать. Я этим восхищался. Много ли моих сверстников могут позволить себе поселить меня в уютной квартире и водить по магазинам по первому требованию? Прикид уличной проститутки он заменил нарядами, в которых я выглядел богиней. С ним я был совсем не против, если эти наряды потом летели на пол, едва гас свет. Он был хорош в постели, то есть моё к нему влечение было так сильно, что мне, честно говоря, было всё фиолетово, лишь бы он был внутри так часто, как только я заставлю его захотеть, а хотел он часто.

Такая влюблённость заставляет встречать энтузиазмом любую идею. Когда он сказал, что ему нужно от меня маленькое одолжение, я согласился без вопросов. Чёрт… Я даже гордился тем, что могу быть ему полезен не только в постели. Не то чтобы я преуменьшал свои заслуги на этом поприще, но ещё до встречи с ним моя самооценка была разгромлена, и то, что он давал почувствовать себя нужным, кружило голову лучше любого наркотика. Так что я сделал, как он просил.

Я теперь знаю достаточно, чтобы с уверенностью предположить – кто-то предупредил службу безопасности ещё до моего появления. Мне едва исполнилось восемнадцать, и то, что на мне было надето, стоило больше, чем годовой заработок местного персонала. Подозреваю, что Блейз послал меня, потому что знал – под него копают. Я и сейчас даже не догадываюсь обо всей причинно-следственной подоплёке, а тогда тщательно игнорировал его «бизнес», но результат оказался всё тот же. Блейз и к зданию суда близко не подошёл бы, не говоря уж о том, чтобы каким-то действием обнаружить связь со мной. Так что меня, вроде как, подставили.

Служители закона смачно потирают руки, когда дело касается наркотиков. Они их обожают. Не так, как клубная молодёжь… не всегда так, по крайней мере, но глобальная картина такова, что они обязаны наркоте стабильным доходом и карьерой. Если бы не те, кто хочет отрываться по-полной на вечеринках или просто всё забыть, копам пришлось бы вплотную заняться серьёзными преступниками или нарушителями правил дорожного движения. Наркотики обеспечивают постоянный поток несложных уголовных дел и продвижение тысяч юристов и клерков по служебной лестнице в таких масштабах, которым позавидует любая фирма с Уолл-стрит. Дурь – это их кусок хлеба с маслом, исчезни она, как этого желают люди, и система рухнет за одну ночь. Служба охраны правопорядка живёт плотью и кровью торчков и глупцов, как раздувшийся клещ на собачьей спине.

В наши дни “закоренелый преступник” - это слоган. Судьи – существа политические, даже если не избираются голосованием. Им приходится следить за тем, что они говорят и делают, постоянно думать, что станет с их карьерой через несколько лет. Судья, проявляющий милосердие, будет заседать в местном суде десятилетиями, в отличие от строгого судьи, отправляющего уголовников за решётку, который всегда будет героем общественности. Конечно, в целом безобидному человеку, который совершил невероятную глупость, этот подход почти не оставляет возможности выкрутиться. Такое случается чаще, чем вы думаете. Мне предъявили обвинения по всем статьям, какие только смогли пришить к делу, а когда часть из них с меня сняли, оставив только самые существенные, это выглядело огромной заслугой назначенного мне судом адвоката.

С тех пор я успел осознать простой факт: назначенные судом адвокаты общаются с подзащитными всего несколько недель, в крайнем случае, месяцев, тогда как с судьями и прокурорами они работают каждый день. Негласное соглашение между сторонами состоит в том, что при рассмотрении характерных дел прокурор предъявляет груды обвинений и хорошенько запугивает подзащитного. Потом адвокат “спасает” его, добиваясь снятия или сокращения обвинений, но не настолько, чтобы освободить. Они делают достаточно, чтобы ты чувствовал себя везунчиком - ведь ты проведёшь в тюрьме меньше времени, чем предполагалось изначально. Я отреагировал, как и многие до меня. Я был слишком ошеломлён и испуган, чтобы ясно осознавать что бы то ни было, а до этого неделями кис в городской тюрьме, алкая хоть каких-то перемен. Я согласился признать себя виновным по оставшимся пунктам и надеяться на милость правосудия. Теперь от этого меня разбирает смех. Не счастливый смех... смех, полный гнева и горечи.

Я получил семь лет. У судьи работа такая. Он далеко не наивен, он ведь уже столько лет отправляет людей в тюрьму. Он совершенно точно знает, куда посылает тощего, несведущего подростка. При вынесении приговора они вполне могли включить и такой абзац: “... суд приговаривает Вас, обвиняемого, к семи годам лишения свободы и анальных сношений с уголовными преступниками-рецидивистами, с возможностью причинения ими Вам тяжких телесных повреждений, влекущих пожизненную инвалидность или летальный исход, и более того, суд находит это весьма забавным и надеется, что Вы будете много кричать, когда Вас пустят по кругу.”

Семь лет. Мне исполнится двадцать пять накануне освобождения. Это уже совсем скоро, но встают и новые проблемы. Появившийся за семь лет навык держать норку смазанной для удобства не представляет большой практической ценности. Что может быть хуже? Ответ: неизвестность. Я умею только доводить до оргазма и отлично выглядеть при этом. Единственное, что ждёт меня снаружи, - это проституция, снова, пока меня не убьют или не арестуют. Я всё ещё миловиден, но так будет не всегда, а мой следующий парень, вероятно, окажется точно таким же, как Блейз. Я уголовник. Это как невытравляемая татуировка с надписью «Не нанимайте меня на работу». После тюрьмы нет будущего, во всяком случае, такого, которое не приводит в неподдельное отчаяние.

Некоторые возвращаются сюда снова и снова. Они нуждаются в этом месте, потому что нигде больше не могут устроиться. Пройдут оставшиеся мне два месяца, но вот куда потом пойду я?

Домой, к семье, мне не вернуться. Я для них мёртв, и был мёртв ещё до того, как попал сюда. Для моего отца стало травмой уже одно то, что его отпрыск – отъявленный педик, но что при этом он предпочитает одеваться как девчонка, оказалось последней каплей. Я думал, они всё ещё в отпуске в Гемптонах. Мне было семнадцать, и я обожал выбираться из дома, брать БМВ и кататься по Бойстауну, «голубому» округу Чикаго, высматривая симпатичных парней, которые всегда в курсе, где намечается вечеринка. Даже если в клуб не пропускают, молодость и красота проведут куда угодно. Я побывал в каждом из них.

Я вернулся домой в шесть утра, слегка под кайфом, и на моей походке ещё сказывались старания двух горячих парней, всю ночь по очереди трахавших меня до умопомрачения, оделяя кокаином, от которого я всегда становился совершенно ненасытным. Я считал, что ночь прошла отлично, пока, всё ещё одетый как девушка, не столкнулся в дверях с отцом. Полчаса спустя я сидел в такси с разбитой губой и сотенной купюрой, большая часть которой ушла на оплату поездки обратно в деловую часть города. Очень скоро я оказался без гроша, а мой отец отрёкся от меня и не отвечал на мои телефонные звонки.

Удивительно, сколько людей обожает тебя, когда у тебя есть богатство и внешность, и в равной степени удивительно, как быстро они начинают тебя презирать, когда богатство кончается. Когда у меня осталась одна только внешность, я и годен стал только для одного, но для выживания этого было достаточно. Всё было не так плохо. У меня появилось фальшивое удостоверение личности, и меня снова стали пропускать в клубы. Я знал, у кого можно достать наркотики, чтобы развлечься перед «основным блюдом», а на действительно симпатичных «девок» всегда есть спрос, что гарантировало мне стабильный доход, когда я попривык.

К теперешнему положению вещей я тоже привык. Полагаю, мне повезло - когда я попал сюда, у меня уже был опыт. Я принял ситуацию как профи - и выжил. Я видел больше дюжины тех, кого заразили или покалечили. Двое даже погибли. Нотт завидует им по-чёрному. Он десятки раз попадал под наблюдение как суицидник, и, на мой взгляд, любой, в ком есть хоть капля сострадания, дал бы бедняге умереть. Мир был счастлив, выкинув его в отбросы, но поразительно, как настойчиво следят, чтобы он остался в живых, и продлевают его мучения. Он не сделал ничего настолько ужасного, чтобы заслужить всё, что он перенёс. С другой стороны, мне трудно испытывать к кому-то жалость, когда я держусь за стальные прутья решётки, издавая необходимые звуки, говорящие, что мне больно и страшно, и пытаясь сделать так, чтобы Флинт кончил побыстрее и остался настолько доволен, что не станет бить. Ещё два месяца. Куда идти… после ада?

@темы: гп

Comments

[stervaN]

Глава 2


Странно, но я испытываю нечто, похожее на ревность, когда новых обитателей «сукоотстойника» выпускают к основному населению. То есть, похожее, скорее, не на настоящую ревность, а на профессиональную зависть. Я всегда беспокоюсь насчёт миловидных новичков. Я должен быть самым привлекательным из всех, кого трахает Флинт, от этого зависит моё положение. Если вдруг появится кто-то помоложе, покрасивее и поинтереснее, я, стараясь выжить, могу оказаться подстилкой для половины корпуса, а это прямая дорога к СПИДу и смерти, помимо дюжины венерических заболеваний, способных сделать мою жизнь в целом весьма хреновой. Я дважды переболел гонореей, спасибо Флинту, который развлекался с новичками и вернулся с подарочком для меня, но я знаю, что бывает и хуже. Я просто хочу, чтобы его внимание было сосредоточено на моей, и только на моей заднице, пока я не выйду отсюда.

Нет никого красивее меня… во всяком случае, здесь. Конкуренция слабая, но кто знает? Всего-то и нужно - ещё один симпатичный юный гей, который по жизни наломал дров достаточно, чтоб загреметь сюда, и Флинт избавится от меня, как от дурной привычки. Уродливые или заурядные не представляют интереса. Их задницы будут ободраны до мяса к утру следующего дня. Нет, Флинт примечает тех, у кого есть внешность, либо некоторый гонор. Он перепробует их вечером или перед завтраком, или хотя бы выберет одного, а остальных отдаст своим парням, но меня он всегда держит под рукой. Моё преимущество в том, что я послушен. Я не создаю проблем, не требую заботы, я делаю то, что он хочет, так, как он хочет… и делаю это хорошо.

Ежедневно и почти еженощно я поздравляю себя с удачей: у Флинта нормальный член. Не огромный, не маленький, просто нормальный. Про пахана из соседнего корпуса ходят слухи, что у него аппарат больше, чем моё предплечье. Попади я к нему, мой проход был бы уже разработан настолько, что я бы не годился ни на что, кроме минета, и то от случая к случаю. Мужчины так же тщеславны, как и женщины, только проявляется это по-другому. Ни один мужчина не захочет трахать парня, чья задница расхлябана настолько, что заставляет чувствовать себя плохо экипированным. Это ранит их драгоценное эго. Хуже всего отморозки с худосочием. Их эго зависит исключительно от способности причинять другим боль… чем-то кроме члена. Я к таковым не отношусь, поскольку, во-первых, трансвестит, и к тому же пассив. Какое мне дело, если у меня небольшой? Большой бы только мешался в процессе, и за исключением нескольких клиентов ещё до Блейза, никто особо не обращал на него внимания ещё со времён старшей школы, и меня такое положение вещей вполне устраивает. Через два месяца я покину эту выгребную яму, а ещё через пару недель, глядя на меня, никто и не определит, что я здесь был… если только не увидит «F» у меня на заднице. А если увидит, то вряд ли в этот момент станет отвлекаться по мелочам – будет слишком занят совокуплением.

Я ни слова никому не сказал о дате своего освобождения. Пожизненников, которые никогда не покинут это место, задевает, когда зэки, которые рады, что им есть, куда пойти после освобождения, строят планы на будущее. Плохие вещи случаются, когда обозлённые начинают завидовать. Безопаснее делать вид, будто мне всё равно, и ещё безопаснее выглядеть несчастным. Слейся с фоном, не поднимай головы - и ты не имеешь значения. Привлекать внимание – дело главарей, а не нас, остальных. Время от времени какой-нибудь новичок встряхнёт устоявшиеся порядки, как это сделал Флинт, как это сделал его предшественник, но у большинства из нас нет личности, нет амбиций - и поэтому у нас намного меньше поводов для беспокойства. Флинт - один из тех, у кого есть власть, даже здесь это налагает определённые обязанности. Дабы оставаться боссом, ему приходится ежедневно добиваться, чтобы его боялись и уважали, и постоянно напоминать людям не испытывать его терпение. Большую часть времени здесь тихо, но он всегда грубее, когда на взводе, так что я люблю тихие времена больше, чем кто-либо, кого вы встречали.

Новых сучек выпускают в люди. Они все разномастные, каждый заходит сюда с новой униформой и дешёвым одеялом, их по очереди проводят в камеры, которые им предстоит обживать, если только кто-то, в чьей власти это сделать, не переселит их. Вот светловолосый бандит-самоучка в татуировках, но он юный и низкорослый. Скорее всего, дитя трущоб, который насмотрелся рэпа на MTV и попытался войти в большую игру, как гангстеры в кино. Здесь кино не показывают, и белые подростки из трущоб уже в первую неделю учатся давиться членом и не шуметь, когда их жарят в задницу. Наверное, он будет сопротивляться, и это значит, он закончит, как Нотт.

Ещё один, кожа да кости, волосы грязно-русые, пепельные. Тонкий, да, но посмотреть особо не на что. Кто-нибудь, наверное, оставит его себе хохмы ради... по крайней мере, на некоторое время.

Ещё один, встрёпанный, как черт. С волосатыми руками и вечерней щетиной на семь часов раньше положенного, но маленький и жилистый. Его могут и вовсе проигнорировать. Уродливых иногда не трогают, а если и трогают, то обычно это единовременная мера, чтобы утвердить над ними превосходство, и им больше никогда не придётся это терпеть.

Здесь что-то не так. Очень даже не так. Последний из новичков никак не должен был попасть в ту камеру, как остальные. Он выше, такого же роста, как Флинт, и двигается как змея. Униформа паршивая, здесь все такую носят, но под ней сплошные мускулы. Он не качок, просто сильный, сдержанный, как сжатая пружина. Тюремная стрижка под машинку, оставившая ему только угольно-чёрный «ёжик», напоминает армейскую, и он чистый и загорелый, как спортсмен. Я не могу не наблюдать за ним исподтишка, я всегда так делаю с новоприбывшими, но он оглядывает толпу, и мне приходится отвернуться. Я никому не могу смотреть в глаза, иначе у Флинта будет повод устроить мне адскую ночку. Глаза. Вулканы, зелёные, как жадеит. Напряжённые, как у маньяка. Властные. Может, остальные и знают, что не так с этой картиной, а мне сказать нечего, моё дело маленькое. Мне всегда приказывают отойти и смотреть, именно это я всегда и делаю.

Флинт настроился попробовать новичка в нашем отделении после завтрака. Он знает, что я ненавижу смотреть на это, и знает, что я ненавижу конкуренцию. Пожалуйте, так я и знал: Зеленоглазка попал в наш блок. Я любителей рисковать за милю чую. Я здесь только и делаю, что наблюдаю за людьми, у меня уже шестое чувство выработалось на такие вещи, только благодаря ему я остаюсь в живых. Я не люблю интересные времена, я люблю тихие времена, а этот мерзавец точно создаст проблемы. Он может всё разрушить, а перемены – это последнее, что мне надо. Мне осталось только два месяца. Два! Если он перевернёт здешние порядки, я могу потерять место. Может статься, меня будет пялить другой главарь, или меня отдадут чьим-нибудь прихлебателям, просто из принципа.

За завтраком я не могу не смотреть на него. Выражение лица у меня, наверное, убийственное. Как же хочется, чтобы кто-нибудь замочил его прямо сейчас, и потенциальные проблемы просто испарятся. Но его никто не убил. Эта сволочь заставила опустить глаза первого же, кто только собрался с ним поцапаться. Эти грёбанные глаза! Люди знают, что он опасен, как тихий омут, где угроза притаилась у самой поверхности, того и гляди вырвется наружу. Тот, другой, отступил. Очко в пользу Зеленоглазки, но такие выходки только провоцируют интерес Флинта. Глаза и гонор Флинта не пугают. Его ничто не пугает. Он живёт под стать своему имени: человек-кремень*. Он - скала, и ничто не может напугать скалу. Эта разборка будет между ними двумя, а Флинт всегда побеждает. Всегда. Во всяком случае... лучше б он постарался. Я не хочу этого. Я хочу оказаться где угодно, только не здесь, но деться больше некуда. Поэтому это и называется тюрьмой. Мне придётся смотреть, как разворачивается это безумие. Я его ненавижу. Если бы взгляды могли убивать, его бы уже закопали.

[stervaN]

Завтрак окончен, и все разбредаются, кто на прогулку во двор, кто по камерам. Зеленоглазка сам не ведает, что творит. Любой, у кого есть хоть капля мозгов, пошёл бы во двор. Потолковать, заключить сделки, показать силу и улучшить своё положение. Но нет… он идёт по коридорам обратно в камеру, которая пока что его. Обратно, туда, где тихо и где Флинту с дружками никто не помешает. Я иду следом за ними, как всегда. Я не могу сказать нет. Флинт любит заставлять меня смотреть на всё это, зная, что меня от этого тошнит. Я ненавижу жестокость, и я ненавижу кровь, и я ненавижу смотреть и на то, и на другое одновременно. Какая милая ирония в том, что я вынужден жить и выживать в клоаке, где видишь такие вещи так часто. И я увижу их снова всего лишь через несколько минут.

Один кивок Флинта – и охранник отходит на несколько шагов и исчезает из поля зрения. Или он по опыту знает, что Флинту лучше позволить получить желаемое, или он куплен с потрохами. В любом случае, Зеленоглазка уже в своей камере, у открытой двери, скидывает дешёвые кроссовки, которые здесь выдают. На липучке, а не на шнурках, чтобы с их помощью вы не могли повеситься или задушить кого-нибудь. Не то, что б им не было всё равно, даже если вы придушите кого-то голыми руками, но коль скоро они не предоставляют вам средств это сделать, с них взятки гладки.

Зеленоглазке хана, и это знают все, кроме него. Тишина такая, что можно услышать, как упадёт иголка. Флинт и трое лучших парней из его шайки продолжают наступать. Я держусь поодаль, как обычно. Предполагается, что так я и должен делать. Когда его завалят, я должен буду только смотреть. Ещё один грёбаный глупец, который будет скрежетать зубами и прятать пылающее лицо, потому что здесь не то место, где слёзы встречают сочувствие или что-то значат для кого-нибудь, кроме тебя самого. Я ненавижу это всё, каждую секунду этого… а потом они заходят.

До угроз дело так никогда и не дошло. Даже будь у меня в мозгах кнопка обратной перемотки, а в глазах – режим замедленного воспроизведения, я бы не смог уловить все детали. Зеленоглазка врывается в их кольцо, прочь из камеры, взрывается действием. Я знаю, что его круглая пятка раздробила хрупкие кости плюсны Флинта. Я видел, как костяшки пальцев врезались в нежную плоть в основании горла. Я видел, как конечности попадали в захват, сгибались и выкручивались, пока не затрещат хрящи и не заскрежещут кости. Это они кричат, а не он. Четверо против одного, и четверо проигрывают… сокрушительно. Он не издаёт ни единого звука… но он улыбается. Ему это нравится. Он думает, это весело. Он даже не прилагает усилий.

Никто не двигается так. Никто из тех, кого я когда-либо встречал. Не в реальной жизни. Он скользит. Никаких лишних движений, только действие и результаты. Остальные всё ещё пытаются встать и драться, но у него теперь преимущество. Им больно, они в замешательстве и злятся, а он на ногах и хозяин положения. Каждый раз, когда одному из них удаётся встать, он снова укладывает его на пол. Я не знаю, что делать. Я надеюсь, что он меня не заметит. Он всё испортил. Я хочу сбежать. Я хочу обмочиться. Я хочу закричать, но я не смею сейчас привлекать к себе внимание. Всё меняется прямо на моих глазах. Моя жизнь гроша ломаного не стоит. Гарант моей безопасности харкает кровью и пытается подняться на ноги. Я кусок мяса, и нет волка-вожака, которому я принадлежу. Я умру. Я никогда не выберусь отсюда невредимым. Всё кончено. Зеленоглазка подписал мой смертный приговор. Мне оставалось всего два месяца!

Он возвышается над ними, молча, как и раньше, и он смотрит на меня. Я осознаю, что меня всего трясёт. У меня стучат зубы, хотя здесь жарко, как в печке. Я не могу не смотреть в ответ. Его кулаки всё ещё сжаты, и на руках кровь. Его лицо как грозовая туча. Он выглядит как бог. Он выше нас всех, могущественнее, увереннее, непоколебимее любого из нас. Ничто не сможет свергнуть его с небес. Ничто. У бога зелёные глаза, и его взгляд заставляет меня чувствовать себя низшим существом, которое выползло из нечистот на брюхе, как провинившийся пёс. Я сознаю, как низко пал, когда смотрю в эти глаза.

Он не смотрит на побеждённых им людей. Флинт у него за спиной, бесшумный и полный злобы, вытаскивает стальной штырь из штанины. Проходит миг - и я снова здесь, в аду, где мне и место, и у меня есть выбор. Кто сказал, что все перемены - к худшему? Флинт перережет ему горло металлической заточкой и свергнет его с пьедестала… если я ему позволю. Потребовался всего лишь вздох.

- Сзади.

Ах, какое сладкое предательство. Флинт платит за свои преступления. За все сразу. Он всё ещё не боится, но скоро он даже не в сознании. Даже Флинт никогда никого не калечил так сильно. Если он выживет, то никогда не будет прежним, никогда не будет достаточно сильным, чтобы причинять другим вред. Влажный, тошнотворный хруст, и я на коленях у стены, расстаюсь с завтраком и плачу. Я очень давно не плакал, но не могу сдержаться. Слишком много всего. Всё меняется.

- Эй, ты! Кто хозяин в этой дыре?

- Флинт.

Я слышу, как он пинками поднимает остальных. Слышу стоны от ударов по самому ценному. Я не поднимаю головы, жду, пока они закончат разборку. Всё вокруг расплывается, искажено и жутко. Я знаю, что мне надо в туалет. Я снова слышу Зеленоглазку.

[stervaN]

- Ответ неверный.

Кто-то кричит. Он узурпирует власть. Удостоверяется, что вопросов не осталось. Меня бьёт неконтролируемая дрожь, и желчь капает с подбородка.

- Кто… здесь… хозяин?

- Ты… хозяин.

- Вот теперь правильно. Ваши задницы принадлежат мне. Если вы хотя бы посмотрите на меня косо, пожалеете, что не оказались на его месте. Ты и ты, подбирайте его и валите в лазарет. Ты, скажи своим корешам, кто теперь держит базар. Эта камера теперь мой кабинет, раньше отвечали перед этим сосунком, теперь отвечаете мне. Распишите им, что с ним произошло, и передайте, чтобы проявили уважение, мать их, когда придут говорить со мной, или я использую их для разогрева, а потом отделаю следующего, кто попадётся на глаза, просто смеха ради. Этот останется… теперь он принадлежит мне.

Это он про меня говорит. Мне приходится обращать внимание. Моя жизнь зависит от этого, а у меня рвота на подбородке и слёзы на лице. Я снова там, где начинал. Я не знаю, что ему нравится, или чего ему хочется. Нет шаблона. Облажаюсь хоть раз - и меня заклеймят или порежут. Он убийца, и он ничего не боится. Такие люди опасны, потому что им неведомы сожаления и угрызения совести. Они сделают что угодно, когда угодно, по любой причине, какая придёт им в голову. Последствия для них - ничто. Когда-то мне нравился такой тип, до того, как я узнал, что значат эти вещи. Опасность, власть и сила возбуждали меня, до дрожи в коленях и бабочек в животе. Вид лютого, сильного мужчины отзывался болезненной пустотой у меня внутри, потому что он не был во мне, трахая, пока я не кончу на простыни, выкрикивая его имя и умоляя не останавливаться. Сейчас они только приводят меня в ужас, потому что я знаю, что ещё они могут сделать, и я боюсь, что они сделают это со мной.

Надо вставать. Они уносят Флинта восвояси. Его рука свисает под неправильным углом. Лицо искалечено до неузнаваемости. Зеленоглазка ждёт меня, стоя в дверях камеры, и на терпеливого он не похож.

- Заходи. Это твой новый дом.

Попробуйте вести себя послушно после того, как на ваших глазах человека едва не забили до смерти. Я бы сказал, вам «слабо», но я подвержен и сарказму, и преуменьшению. У меня безостановочно трясутся руки, так что я прижимаю их к бокам, пока захожу в камеру, и молчу. Я слышу, как скользит и лязгает решётка двери, но она не запирается, пока охрана не опустит общий рубильник всего корпуса.

- Умой лицо.

Эта дешёвая, паршивая косметика, наверно, потекла, когда я плакал. Должно быть, я выгляжу дерьмово. Я не хочу это делать. Никогда не хочу и не хотел, но сейчас ещё сильнее, чем всегда. Меня тошнит и трясёт, отлить хочется так сильно, что аж привкус во рту, но я не смею оскорбить его. В камерах напротив, через коридор, люди. Решётки не дают личного пространства. Я привык к этому. Уже поползли слухи. Этот человек теперь заправляет в нашем корпусе, и если он смог сломать Флинта и ещё троих помимо него, никто не захочет разозлить его. Они будут соблюдать тишину, пока он будет меня трахать, и выкажут уважение, когда он закончит. И мне придётся через это пройти. Флинта больше нет, и это новый хозяин. Мне надо взять себя в руки настолько, чтобы дать ему, что он хочет, или он вышвырнет меня, как объедки псам.

Вода еле тёплая, но, попадая на лицо, всё же ощущается, как иголки. Мне надо сделать это быстро, так что приходится безжалостно тереть руками; высушиться нечем. От звука льющейся воды в мочевом пузыре спазмы. Пожалуйста, Боже, не дай мне обмочиться. Он ждёт, и это мой единственный шанс произвести хорошее первое впечатление.

- Иди в угол. Сядь на край койки.

Я перемещаюсь и сажусь на дешёвый металлический каркас шконки, привинченной болтами к бетонному полу. На ней стандартный, как на всех нарах, матрац и кусачее одеяло, одно из тех, от которых бы всё чесалось, не будь сейчас так жарко, что ими никто не накрывается. Он стоит спиной к миру, закрывая меня от взглядов. Это будет минет. Я уже могу сказать. Слава богу, потому что я не вынесу траха, не обоссавшись в процессе.

- Держи рот закрытым, для своего же блага. Делай только то, что я скажу тебе, и ты не пожалеешь. Будешь нарываться – пожалеешь очень сильно. А теперь уткнись головой сюда и сиди тихо.

Он шепчет, так что его слышу только я, и держит мои волосы за косичку на затылке, переходящую в хвостик. Моё лицо прижато к его паху, к дешёвым брюкам униформы, и он двигает бёдрами. Ширинка расстёгнута, но болт он не вытаскивает. Предполагается, что я сделаю это за него? Он велел делать только то, что сказано, и я знаю, что следует слушаться, но я не понимаю. Никто не видит меня, а он двигается и издаёт звуки, как будто я отсасываю ему лучше, чем кто бы то ни было в его жизни, но моё лицо у него в промежности, а у него даже не стоит. Так предполагается, что я должен делать именно это? Просто притворяться, что я беру у него в рот, и ждать, пока он закончит? Меня тошнит оттого, что я не знаю, что мне делать, и всё ещё до боли хочется отлить.

[stervaN]

Проходит минута, от силы две, он издаёт звук, похожий на стон, напрягаясь, как мужчина, спускающий в искусный рот. Он отступает назад и возится с ширинкой так, что стороннему наблюдателю вне камеры должно казаться, будто он расслаблен и у него слегка повышенная чувствительность после оргазма. Я просто ссутулился на краешке шконки, размышляя, какого чёрта происходит. А потом он прошептал напоследок:

- Ты поставил на меня. Ты выиграл. Теперь я ставлю на тебя, и я совсем не умею проигрывать. Играй свою роль - и отделаешься легко. Облажаешься – я устрою тебе такие неприятности, что мало не покажется. Считай, что это моё спасибо.

Я слезаю с койки и вытираю рот рукавом, направляясь к санузлу. Я стараюсь делать всё так, как делал, когда мне кончали в рот, но меня так чертовски трясёт, что трудно вспоминать. Если народ предположит, что я веду себя неестественно, поскольку перепуган до смерти, они будут правы. Я полощу рот и сплёвываю в раковину, затем спускаю шорты и сажусь на унитаз. Забавно, но я всегда так делал. Будучи ещё ребёнком, доводил этим отца до белого каления, пока не подрос и не стал делать так, чтобы он думал, что я делаю это стоя. Я не поднимаю головы, чтобы нельзя было читать по моему лицу. Здесь быстро теряют способность краснеть, но я снова чувствую себя голым и уязвимым, как раньше. Я всё понимал до сегодняшнего дня, а сейчас мне опять всё внове.

Я закончил довольно быстро, и тихо пристроился в уголке. Он стоит, облокотившись на решётки, раскинув руки, как крылья, и смотрит на крошечный грязный мирок, который внезапно стал его вотчиной. Я всего лишь его частичка и знаю это, и моя задача – заботиться, чтобы он был удовлетворён в течение двух месяцев. Два месяца, и освобожусь от этого, но до тех пор я принадлежу ему, однако я ничего о нем не знаю. Я знаю, что он опасен, и я знаю, что у него явно не все дома, но я также знаю, что он понимает идею благодарности, и он только что проявил ко мне нечто вроде милосердия. Я рискнул подать голос, только чтобы спросить. Я всё время держу голову склонённой, стараясь излучать полное послушание, надеясь, что я не ошибся насчёт странного проблеска доброты, который я только подозреваю в его душе.

- Как мне называть тебя?

Он не оборачивается, даже не шевелится, и на пару ударов сердца в этой загаженной маленькой камере повисло молчание.

- Гарри. Гарри Блэк. Наверное, мне тоже надо тебя как-то называть. Имя?

Моё настоящее имя больше не значит ничего. Я уже много лет его не использовал. Дрэйк Малфой был избалованным мальчиком из высшего общества, завсегдатаем вечеринок. Дрэйк Малфой умер в деловом центре Чикаго, когда его отец перестал отвечать на его звонки. Дрэйк Малфой умер, когда отсасывал мужчинам за деньги и наркоту, чтобы остаться в живых и забыть, чем он занимается. Дрэйк Малфой уже история. Он слышит имя, которое сегодня слышат все.

- Ди. Что ты хочешь от меня? Я сделаю всё, что ты захочешь.

- Ди... расслабься и получай удовольствие. Очень скоро здесь станет по-настоящему интересно.

________________
* flint (англ.) - кремень (прим. переводчика).
Глава 3


Это были самые сюрреалистические недели моей жизни, а это о многом говорит, учитывая, что я бродил по улицам Чикаго во время наркотического прихода. Гарри Блэк – мой альфа-волк, а я теперь его собственность. Флинт вылетел отсюда без лишних вопросов. Они обязаны вылечить его в какой-нибудь больнице, но он больше ни для кого не представляет угрозы. Его коленный сустав на правой ноге раздроблен, лицо кое-где пришлось восстанавливать по кусочкам, но, так как он всего лишь тюремное отребье, они не станут слишком стараться, а сломанные Гарри пальцы означают, что Флинт, вероятно, никогда не сможет поднять что-то тяжелее полной ложки или чашки кофе до конца своих дней. Когда он вернётся сюда, его поместят в особую зону для инвалидов и стариков.

Блэк – это одни сплошные противоречия. Он может говорить, как моряк или водитель-дальнобойщик, а когда захочет, изъясняется, как профессор или поэт. Какова вероятность того, что те странные вещи, которые он произносит время от времени, будут узнаны жалкой тюремной подстилкой? Он знает, что я знаю, что у него есть образование. Я так удивился, когда он процитировал строфу «Ада» Данте, что случайно прошептал в ответ название книги. Тюремные подстилки, в общем-то, не вспоминают свои индивидуальные занятия по истории и литературе, и только я мог узнать Шопена и выдать название мелодии, когда он насвистывал её от скуки. Когда я смотрю на него или шепчу источник его странных цитат, он только усмехается слегка, или подмигивает, когда нас никто не видит.

Он умеет быть поразительно жестоким, и у него это так хорошо получается, что остальные на его фоне выглядят тупыми скотами, чем и являются, но за всем этим скрывается джентльмен, кто, кажется, не имеет не малейшего желания причинять боль слабым... точнее, мне. Я не могу не быть признательным за это. Уверен, вы понимаете, почему.

Он перенес пластическую операцию. Этого не отличишь, если только вы не учились в элитной школе и не знаете точно, на что обращать внимание. Его лоб. Кожа там слишком гладкая, лоснится сильнее, чем обычно, и мимические морщины, которые появляются у людей, когда они хмурятся или улыбаются, с одного бока кажутся немного не такими. Сведённый шрам или пересадка кожи на месте старой раны. Отличная работа, а это означает деньги.

Меня не принуждали к сексу уже три недели. Ни с ним, ни с кем-либо ещё. Он притворяется. Велит своим подельникам отвалить, чтобы он мог расслабиться, пока ему отсасывают, но всё точно так же, как раньше, и я убедительно играю свою роль. Я видел его член. Краем глаза, пока он отливал. Ему нечего стесняться, и я благодарен, что он не использует меня, как мог бы. Не то чтобы это было что-то из области фантастики, или анатомии, больше подходящей для мула, но он крупный, и будь он груб, как Флинт, эта штука могла бы нанести мне серьёзные повреждения. Честно говоря, не будь того, что я выжжен изнутри и меня всем существом воротит от секса, я бы постарался соблазнить его трахнуть меня, просто чтобы доказать, что я сумею. Если бы он захотел меня, он бы меня получил, и я бы сделал это, только чтобы обезопасить своё положение здесь, приложил бы все силы, лишь бы ему понравилось настолько, чтобы он держал меня при себе, но, кажется, его это не заботит. Он в моём вкусе. Мрачно красивый, загорелый и мускулистый, властный и опасный, но он очень отличается от того типа мужчин, с которыми я всегда знался.

Я совсем его не понимаю. Бывают моменты, когда он смотрит на меня, и я сознаю, что он всего лишь мужчина… и не такой уж натурал, как многим кажется. Он думает об этом… как трахнет меня… или кончит мне в рот, просто чтобы снять напряжение, но никогда ничего не предпринимает на этот счёт. Я вижу это в глубине его глаз, но даже когда вокруг никого нет, он не допускает и намёка на это. Он знает, что может взять, что пожелает. Его никто не остановит, но он не берёт. Не то чтобы я хотел этого, но я не могу понять, почему он этого не делает. Будь он действительно натуралом, он бы не подавал тех крошечных сигналов своего влечения, а он подаёт их точно так же, как и большинство мужчин в моём присутствии. Сколько крыс вы знаете, которые проигнорируют сыр прямо у себя под носом? Может… может быть, Гарри Блэк просто не крыса.

Он весь в делах. Целыми днями и ранним вечером здесь идут приглушённые переговоры с другими заключёнными, перебежчиками из разных банд. Сообщения передаются почти безостановочно. Он заключает сделки, строит репутацию, заводит союзников и покупает одолжения, где только может. Охрана всё это старательно игнорирует. Обычно они ненавидят новичков за то же, за что и я... перемены разрушают обстановку, которую хотелось бы сохранить мирной. В этот раз они без возражений позволяют Блэку заниматься своими делами. Они почти не расследовали то, что Флинт был при смерти, и впоследствии Блэка никак не наказали. Обычно, кто-то вроде Блэка оказывался в карцере просто из принципа, изолированный в наказание за серьёзные нарушения порядка. Что-то неправильно настолько, что я это чувствую, но никто не смеет это озвучить. Если он и подсадной коп, то самый сумасшедший с начала времён, и последний, кто так его назвал, на собственной шкуре узнал, каково это – расстаться с зубами через кишечник.

[stervaN]

Я начинаю подозревать, что охранник кивнул Флинту по пути в камеру Гарри Блэка не из внутренней жалости к последнему, а насмехаясь про себя над тем, что должно было вот-вот произойти с самим Флинтом. Блэк чего-то добивается, но я не знаю, чего, и знать не хочу. Я просто хочу остаться в живых.

Странное ощущение. У меня нет цели. Я должен чувствовать облегчение, и, по идее, чувствую, но в то же время я в ужасе. Раньше я знал, чего ожидать. Я получил свои вещички из прежней камеры Флинта, но Блэку всё равно, накрашен я или нет. Каждая мелочь в моём поведении рядом с ним будто происходит в первый раз. «Девка» поглупее рискнёт сделать что-то более серьёзное, нежели изменить внешность, просто чтобы прощупать границы дозволенного и узнать, что сойдёт ей с рук. «Девка» поглупее нарвётся на трёпку... или на старое доброе – и крайне унизительное – групповое изнасилование.

Я придерживаюсь тактики крошечных шажков, и он никогда не обращает на это внимания и не говорит ни слова. Он не расценивает мои действия как акт неповиновения, и, кажется, его не заботят маленькие изменения в поведении или внешности. Я слушаюсь его безоговорочно, когда он соизволяет обратиться ко мне, и я поддерживаю иллюзию того, что он использует меня ради секса ежедневно или через день. Больше никаких требований. Ни единого. Это сводит меня с ума. Я не знаю, какую роль мне играть, я не знаю, каким будет завтрашний день, и я понятия не имею, что делать дальше.

Три недели я поддерживаю эту охренительно безумную фикцию, притворяюсь его шлюхой и при этом не делаю ничего больше, кроме как кладу голову ему на колени на несколько минут. Странно, но в этом больше интимности, чем в сексе, которым я привык обеспечивать. Так близко к нему, и всё же совершенно порознь, играя назначенную мне роль. Иногда это пугает почти так же сильно, как рутина отсасывания Флинту по-настоящему. В игре неизвестные факторы, и мне только стыдно за мокрые пятна от слёз, которые я один раз оставил на его брючине. Я никогда не плакал, когда действительно делал минет… почему… почему это вселяет в меня такой страх? Я чуть не забыл зайти к врачу за новой баночкой вазелина. Я незаметно спустил в туалет остатки из предыдущей, просто ради поддержания видимости того, что мы тут бываем заняты, когда никто не смотрит.

Я даже не знаю, по какой статье он сидит. Легко предположить, что за убийство. Он убьёт и глазом не моргнёт. Я знаю, он может. Он слишком умный, слишком образованный, чтобы быть здесь, слишком благопристойный, чтобы иметь какие либо дела в таком месте, как это, но он здесь. Я был просто невежественной шлюшкой, которая позволила своему парню уговорить себя на роль ходока с наркотой, но какова его история?

Сначала он задавал мне вопросы. О других главарях, о расположениях, и бандах, и кто здесь реальные игроки. Я отвечал так же тихо, как он спрашивал. Я рассказал ему, с кем держать ухо востро и как вести дела с другими главарями наиболее эффективно. Он сознаёт, что я пойду за ним. Теперь же он не спрашивает ничего, кроме бессмысленных маленьких вопросов о всякой ерунде. Откуда я знаю Шопена? Играл на рояле девять лет. Почему я узнал отрывки из вольтеровского «Кандида»? Потому что я, мать её, читал эту проклятую вещь. Сатира, направленная против тупости и самодовольства в характерах псевдо-интеллектуалов восемнадцатого века, была блестящей, но эта хрень СЕЙЧАС НЕ ИМЕЕТ ОТНОШЕНИЯ К МОЕЙ ЖИЗНИ!

Я ненавижу эти вопросы, но что я могу сделать, кроме как тихо отвечать, держа свои жалобы при себе? Злить его не входит в мои планы. Просто… разве захочет тот, кого ждёт дерьмовая жизнь, чтобы ему напоминали о том, какую жизнь он потерял? Жаль, что он этого не понимает.

Такие глубокие. Его глаза всё ещё гипнотически завораживают, вот почему я провожу много времени, разглядывая пол. У меня выбивает почву из-под ног всякий раз, когда он велит смотреть на него, когда он со мной разговаривает. Я теряюсь на секунду и, очнувшись, гадаю, что он только что сказал. Меня пугает то, что после того, как я семь лет заботливо оберегал себя, одна пара зелёных глаз может поставить меня в положение, где ещё чуть-чуть – и я облажаюсь. Я всё время вспоминаю, как он выглядел, стоя над Флинтом и остальными. Я знаю, что он не бог, но всё равно чувствую себя болезненно неловко за все ошибки, которые сделал, и за малодушные, глупые деяния, которые совершил. Он знает, что я боюсь. Его. Перемен. Смерти. Он понимает это, но здесь нет места мягкости. Его действия говорят, что он не причинит мне вреда без необходимости, но я не могу поверить ни во что… не могу себе это позволить.

Что-то затевается. У него такой довольный вид, как будто он уверен в том, что всё отлично, но сегодня с ним никто не совещается. Что-то запущено в движение, и скорее всего, это связано с ним, а то бы он не выглядел настолько довольным собой и не был бы настолько спокоен. Я едва не кричу от напряжения, а он выглядит как на воскресной прогулке по парку. День проходит как в замедленной съёмке, и у меня ломит всё с головы до пальцев ног каждую грёбаную секунду этого дня.

- Когда ты закрываешь глаза, что ты видишь? Пляжи, бары, ранчо за городом? Или тебе снится другая страна? Где бы ты хотел быть?

Мы одни в его камере, как и всегда в эти вечерние часы, вот в это время и начинаются те глупые вопросы. У меня болит нутро, потому что моя жизнь перевёрнута вверх тормашками, а он продолжает спрашивать о вещах, которые причиняют боль и не влияют на мою жизнь. Мне надо отвечать, а может быть и нет. Я просто не знаю. Я в опасной близости от того, чтобы послать его подальше по пешему эротическому маршруту, я даже чувствую на губах эти слова, но прикусываю язык и даю ответы, какие он хочет.

- Я ездил в Европу, когда был маленьким. Мне нравилась Италия. Раньше я представлял, что у меня есть маленькая вилла где-нибудь в тихом месте, подальше от дорог, где мне никто не надоедает, и я могу просто наслаждаться побережьем и горами, когда мне вздумается. Вот о чём я мечтал раньше.

- Раньше? А где ты мечтаешь очутиться теперь?

Это уж слишком. Пусть лучше мне врежут, чем терпеть это. Боль будет явной, но короткой, а это словно яд замедленного действия. Это самоубийство, которого я на самом деле не особенно боюсь. Я и раньше хотел умереть. Может быть, это будет даже лучше, чем то, что ждёт меня за стенами тюрьмы. Я чувствую, как надламываются тиски, в которых я себя держал, и слова звучат раньше, чем я смог остановиться.

- Да где угодно, только не здесь! М#дак! Иди ты на ###... мать твою! Что угодно, только не эта ср@ная дыра и твои грёбаные вопросы и это... это грёбаное шоу уродов, которое я называю жизнью! Мне ничего больше не снится. Ничего! Ты доволен? Спроси что-нибудь ещё!

Я опять плачу, чёрт. Я орал слишком громко. Народ это наверняка слышал. Ему придётся что-то предпринять. И это будет больно. Он скатывается с койки, медленно, спокойно. Я слышу, как она скрипит, даже если мало что вижу, поскольку в глазах всё расплывается.

- Иди в угол.

Я вываливаюсь с нар и иду, куда сказано, вытирая лицо тыльной стороной руки, чтобы в глазах прояснилось. Меня мутит. Я сделал это. Я зашёл слишком далеко. А ведь я знал так много и никогда не испытывал судьбу. Я сделал это. Здесь гаснет свет, время отхода ко сну, но я, конечно же, не мог подождать несколько минут до тишины и покоя. И, конечно же, я должен был поставить его в такое положение. Он не дурак. Если он позволит сучке безнаказанно наорать на себя, ему придётся проводить дни, сражаясь за контроль над людьми, которые в настоящий момент уже подчиняются ему. Я падаю на колени, глотаю слёзы и жду, когда он расстегнёт ширинку.

- Нет! Встань и повернись. Спускай штанишки, сук@, и подставляй задницу. Тебя надо научить, кто тут главный, мать твою, – так я научу.

Я точно нарвался. Я разозлил его настолько, что он это сделает. Я не думал, что он сделает, но теперь он вынужден. Я всё ещё гадаю, действительно ли он этого хочет. Я не могу сохранять бесстрастное лицо, как с Флинтом. Там был распорядок, рутина. Всегда одно и то же. Теперь я не знаю ничего и ни к чему не готов. Я перестал смазывать проход после двух недель без секса. Я стал слишком самоуверенным, и если он настолько зол, чтобы сделать это, я не посмею отпроситься на минуточку за смазкой. Мне светит лазарет. Карательный трах всухую уложит меня в госпиталь, где наш ублюдочный доктор вколет мне местную анестезию и дозу пенициллина и наложит несколько стежков в заднице, чтобы вылечить последствия того, во что я ввязался. Всё что я могу сделать – это повернуться, скинуть шорты и положить ладони на стену. Меня трясёт, колени подгибаются, а потом мои волосы наматывают на кулак, меня вплотную прижимают к стене, пинками раздвигая ноги в стороны, так что зад оказывается уязвимым и готовым к услужению. Я слышу, как скользит вниз молния на его ширинке, его локоть упирается мне в спину. Я чувствую горячее дыхание на своей шее, и его голос тихо шепчет мне в ухо то, что предназначено только для моих ушей.

[stervaN]

- Кричи, или нам обоим хана. Извини, но мы должны это сделать, и так, чтоб это выглядело правдоподобно.

Он вламывается в меня сзади, и поначалу я так удивлён, что не могу издать ни звука, только судорожный вздох. Сейчас темно. Никому ничего особо не видно. Он не трахает меня. Просто две тёмные фигуры, одна крупная, другая поменьше, сцепленные вместе и достаточно близко друг к другу, чтобы при должном звуковом сопровождении можно было подумать, что меня трахают со злости так, дабы я на всю жизнь запомнил этот урок. Я стал издавать звуки, как для Флинта, как только собрался с мыслями. Не стоит заблуждаться, это действительно больно, но не так, как я воображал. У меня останутся синяки и ссадины, но по большей части оттого, что мои бёдра многократно впечатывают в стену. Не будет никакого лазарета. Мне не будут накладывать швы, пока я буду лежать, задрав вверх колени. Единственная цена, которую я плачу – это постараться, чтобы для других обитателей тюрьмы он выглядел жестоким. Мне хочется смеяться от облегчения. Никто настолько хороший не должен быть здесь. Я самая удачливая «девка» из всех, кто когда-либо ходил по земле, и я бы запел, если бы это не могло угробить нас обоих.

Он швырнул меня на пол, изобразив, что кончил, и я пытаюсь подползти к унитазу, чтобы, играя на публику, немного поблевать. В темноте он очень правдоподобно кидается за мной и хватает за волосы. Они знают, что он шепчет смертельные угрозы и обещания расплаты, но его слова слышу только я.

- Твоё место на шёлковой постели и при свечах. Под поцелуями звёздного света, с пузырьками шампанского на языке. Здесь тебе не место. Я тут почти закончил, и твоя помощь не будет забыта. Тебе только что скостили срок. На выходе тебя будет ждать машина. Если хочешь увидеть меня снова, предлагаю сесть в машину. Просто чтоб ты знал... причинить тебе боль – всё равно, что разорвать на части «Мону Лизу». Я бы никогда не разрушил нечто прекрасное. А теперь лезь в койку, а как залезешь, лежи тихо.

Он отбрасывает меня обратно на пол и шествует к своей шконке, как рассерженный тигр. Я ползком добрался до шорт, а потом на нары, стараясь помнить, что моё состояние должно казаться плачевным на вид и на слух, даже в полумраке. Они все уверены, будто мне только что разодрали задницу, чтоб я не выступал. Они никогда не узнают, что моё сердце парит. Семь лет. Мне семь лет не было так хорошо. Этот человек не такой, как Блейз... или Флинт... или кто бы то ни было ещё, кого я видел или о ком слышал... и он хочет меня. Меня не хотели кроме как ради тёплой норки, чтобы кончить, с тех пор, как... ну... с тех пор, как я был слишком юн, чтобы знать про норки и то, как кончают. Скажи мне такое кто-то другой, я бы счёл его болтуном вроде Блейза. Гарри Блэк заставляет меня верить в него. Это чего-то да стоит, правда?

Начинается новый день, и каждому понятно, что у меня всё саднит. Даже притворяться не надо. Мои бёдра ударились о стену, по крайней мере, две дюжины раз. Если я прихрамываю под аккомпанемент всеобщих насмешек, это потому что мне чертовски больно. Я благодарен за боль, как никогда раньше. Я могу легко сыграть свою роль. Теперь он не задаёт мне вопросов, и, вероятно, не может знать, что я о нём думаю. Так даже лучше, что он не знает. То, что люди знают о ваших чувствах, даёт им над вами власть. Единственное преимущество перед ним, которое у меня есть, – в том, что он не знает, что я думаю о нём или что чувствую к нему. Я даже не секса хочу, я хочу его. Я хочу, чтобы он был моим. Я хочу, чтобы он не думал ни о ком, кроме меня. Не потому, что я владею им, но потому, что я хочу его больше, чем всё, что я когда-либо хотел.

Большая часть человеческих эмоций, за исключением страха, стала мне чуждой с тех пор, как я попал сюда, а он разбудил их снова всего за пару недель. Я знаю достаточно, чтобы понимать, любовь – это шутка, которая никогда не перестанет быть смешной, пока вам нравятся дерьмовенькие афоризмы. Так вот, любви, может, и не существует, но когда ты настолько желаешь кого-то, когда нуждаешься в ком-то так, будто это твой персональный кокаин, от которого хочешь кайфовать бесконечно, что-то существовать должно. И оно должно быть настолько значимым, чтобы стараться заполучить того человека во что бы то ни стало.

День спустя мы возобновляем «рутину». Мне надо зайти в угол... и ждать на коленях. Он громко расстёгивает «молнию», заявляя всему миру, что я его и ничей больше. Его рука мягко лежит у меня на затылке, пока я издаю тихие звуки и слегка двигаюсь, как по-настоящему. Это порыв. Я глупец. Я скользнул рукой к нему в гульфик. Он не смеет пошевелиться, и я шарю там, стараясь достать его член из брюк, не выходя из роли.

Поднимаю глаза, и он произносит одними губами: «Тебе не нужно этого делать». Я только улыбаюсь. Я не наслаждался членом во рту с тех пор, как видел Блейза в последний раз. Мне было восемнадцать, когда я в последний раз желал кого-то и делал то, что у меня получается лучше всего, из самых праведных побуждений, хотя и с неправедным человеком. Он взвинчен настолько, что у него только чудом не лопаются сосуды от напряжения. Флинт никогда не получал такого минета. Я не просто отсасываю, чтобы побыстрее довести его до оргазма и закончить с этим... Я занимаюсь любовью с его членом, используя свой рот. Это акт поклонения, замаскированный под секс, чтобы никто не догадался. Мне нравится, что его притворное равнодушие даётся ему с таким трудом. Я наслаждаюсь тем, как он наполняет мою ладонь, тёплый и наливающийся с каждой секундой контакта, пока не твердеет, как камень. Толстый, длинный и скрупулёзно чистый. Воспользоваться таким - одно удовольствие. Его сперма – жидкая благодарность, и я глотаю всё до капли. Приятно снова гордиться сексом, даже среди этого ада. Он может забрать меня обратно на небеса... а я напоминаю ему, что оно стоит усилий.

Три дня. Три дня я делал ему лучший минет, какой только могу. Он смотрел на меня другими глазами, но никогда не говорил ничего необычного. Он не может не сознавать: я это сделал, потому что я... я одобряю его. Он смотрит так, будто оценивает меня. Взвешивает меня. Не моё тело... мою душу. Он не сказал мне, когда они придут. Моё освобождение приблизили, никого не предупредив. Только что я был номером, а вот меня уже конвоируют в офисы, выдают мою одежду и личные вещи, позволяют одеться, вручают документы и провожают на выход. Я так и не получил возможности сказать ему что-нибудь. Он так ничего и не сказал. Он всё ещё в той камере, а я выхожу из здания.

Куда я пойду? Что я буду делать? Как он найдёт меня? Не должно быть ни одной грёбаной вещи, которая заставила бы меня оглянуться на то место, где я провёл последние семь лет своей жизни, но я всю дорогу смотрю назад, гадая, вдруг он устроил так, что мы сможем попрощаться. Хотя бы просто махнуть рукой. Хоть что-нибудь.

[stervaN]

Это было так давно, я и забыл, как чисто пахнет снаружи. Вонь страха, ненависти и злобы от тысяч мужчин уносит ветерком. Это кажется ненастоящим. Я нечасто выходил во двор. Флинт предпочитал оставаться поближе к своей камере или в тренажёрке. Я всегда находился при нём. От неба кружится голова. Оно идёт вверх и ввысь до бесконечности. Рядом ещё несколько тех, кто сегодня откинулся. Чуть подальше стоит автобус, который отвезёт нас обратно в город. Наши документы включают и список контактов служб занятости, которые устраивают на работу с судимостью, и благотворительных организаций, ночлежек и приютов. А ещё дальше, в нескольких футах от автобуса, стоит чёрный седан с затенёнными стеклами. Остальные поплелись к автобусу. Я не знаю, что делать.

Что, если он здесь не для меня? Я верил в него... там... где больше не во что было верить... но сейчас это выглядит безумием. Это чистый сюр, а у меня голова кружится, мутит, и нервы шалят. Я не привык принимать решения. Я не принимал никаких решений в течение семи лет, кроме тех, что принимают молча во имя собственного выживания, и думаю, что разучился их принимать. Если я постучу в окно машины, меня конвой оттащит или просто пошлют подальше? Дверь открывается, пока я стою тут в сексуальном наряде-мини, который Блейз купил мне семь лет назад. Я – тюремная шлюха в юбке и топе устаревшего фасона, провонявшая выхлопами серы и сероводорода из преисподней, к которой принадлежала. Что обо мне подумает человек, выбирающийся из салона?

Он одет в униформу шофёра, вплоть до традиционной фуражки. Он выходит и открывает заднюю дверь, потом отступает, такой же жёсткий и официальный, как его головной убор. Я не могу разобрать выражение его лица сквозь солнечные очки, которые он носит, но его челюсти сжаты, а из-под козырька выглядывает рыжая чёлка.

- Мистер Блэк передал, что Вам понадобится транспорт. Если Вам понадобится что-то ещё, пожалуйста, обращайтесь.

Это по-настоящему. Это должно быть настоящим. Я не прикорнул в камере, замечтавшись о вещах, которые никогда больше не вернутся в мою жизнь. Может, это глупо, но я себя ущипнул, просто на всякий случай. Мне больно, значит, это реальность. Я забираюсь на заднее сиденье седана, проводя руками по плюшевой обивке. Каждый дюйм отделан в светлых бежевых или коричневых тонах. Это мягчайшая вещь из всего, на чём я сидел или к чему прикасался за эти годы. Я глажу материал сиденья и не могу остановиться, потому что это та-а-ак охренительно приятно на ощупь. Последняя машина, в которой я ехал, была полицейской. Потом были грузовики для перевозки заключённых и тюремный автобус. В этой машине нет перегородки между водителем и задним сидением. Я просто не обратил внимания, а ведь мы уже едем.

- Куда... куда мы едем?

Голова водителя не сдвинулась ни на дюйм, автомобиль выезжает на дорогу к скоростной трассе.

- В пентхауз мистера Блэка, если только Вы не назовёте другое место назначения, и в этом случае я должен отвезти Вас, куда Вы пожелаете.

- Мистер Блэк появится в ближайшее время?

- У меня указания передать Вам этот пакет, пока мы не выехали на трассу. Полагаю, ответы на Ваши вопросы внутри.

Он передаёт назад конверт. Весьма толстый конверт. Он даже не запечатан. Ещё до того, как я вижу письмо, взгляд цепляется за баксы. Всё двадцатками. Должно быть, здесь пара тысяч долларов. Хватит на дешёвое жильё или путешествие, куда я захочу. Достаточно, чтобы твёрдо сделать первые шаги в новой жизни - где угодно. Если я отправлюсь в какое-нибудь тихое местечко, я смогу растянуть их надолго. А потом я беру записку.

«Многие предпочли бы взять деньги и сбежать. Они твои, если ты хочешь этого, без всяких ограничений. Ты не знаешь, куда тебя везут, и ты должен быть полным психом, чтобы тебя это не беспокоило. Я понимаю.

Ты поставил на меня однажды, и я надеюсь, что ты не пожалел об этом. Я прошу тебя поставить на меня во второй раз. Если отдашь деньги водителю, он отвезёт тебя ко мне домой. Там очень удобно. Ты заслуживаешь того, чтобы наслаждаться этим комфортом. Если оставишь их себе, он отвезёт тебя, куда захочешь, и я надеюсь, что в твоей жизни всё будет хорошо.

Если ты подождёшь и останешься на месте, я буду там, и очень скоро. Если ты предпочтёшь уехать, не дождавшись меня, обратно вернуться не сможешь. Нам нужно о многом поговорить, но я ни на чём не настаиваю. Делай, что хочешь. Это твоя жизнь.

Но если ты поставишь на меня, ты не пожалеешь.

Твой, Гарри».

Сколько людей оказывается на жизненных перекрёстках, которые навсегда оставляют на них отметины? Все мы? Я сижу в авто с шофёром, которое стоит шестьдесят штук, и у меня на коленях пара тысяч долларов. Две тысячи долларов вполне реальны. Это настоящее. Я не участвовал в трудовых программах в тюрьме. Флинт был слишком занят тем, что трахал моё лицо или зад, чтобы позволить мне заработать немного денег или навыков на будущее. У меня есть наряд и сумочка в тон, полная всякой мути, которую я едва помню. У меня нет денег и нет будущего, если только я не возьму вот эти две штуки наличных. Я могу оказаться где угодно в США ещё до конца недели. Я могу начать заново, и никто не будет указывать мне, что делать. Я могу выйти из машины где угодно, найти себе парня, у которого окажется немного кокса, чтобы отпраздновать мою свободу. Я отвык принимать собственные решения. Я просто-напросто до чёртиков боюсь.

Дрожащими руками я запихиваю деньги обратно в конверт, а потом перебрасываю его через спинку сиденья передо мной, размышляя, что же, на хрен, со мной не в порядке.

- Отвезите меня... отвезите меня в рай. И включите кондиционер.

- Как пожелаете.

Система климат-контроля за несколько секунд понижает температуру в салоне до свежести пятидесяти градусов*, и трасса до Чикаго – это лента бегущего асфальта, стали и скорости. Я еду туда, где ангелы смакуют шампанское. Я еду домой.

______________________________
* Примерно 10° по Цельсию (прим. переводчика).
Глава 4


Спутниковое телевидение с сотней каналов. Предметы интерьера, стоящие больше, чем многие зарабатывают за год. Гардеробы, забитые одеждой тех самых брэндов, которые поднялись на пик моды, пока я был далеко. Комфорт. Роскошь. Изобилие. Шампанское, слегка охлаждённое к моему приезду. Пентхауз, ага... скажи лучше, весь верхний этаж здания. Раньше это были складские помещения на тихой окраине, но сейчас за старым кирпичным фасадом скрываются райские кущи. Шофёр проводил меня до лифта, и, пока он открывал для меня дверь, я смог различить, что его карман оттопыривают вовсе не водительские перчатки. Вооружённая охрана, и он достаточно молчалив, чтобы я заподозрил в нём отличного профессионала, но думаю, что я не слишком ему нравлюсь. Кого, спрашивается, волнует, что нравится ему? Я нравлюсь Гарри Блэку... и Гарри Блэк абсолютно, ужасно, просто до неприличия богат!

Меня с рук на руки сдали горничной и поварихе, которые даже поклонились мне, когда я вошёл. К несчастью, я ненавижу, когда меня видят таким, как сейчас. Запущенным и подавленным, в одежде, купленной мне человеком, которого я хочу забыть, и в придачу от меня несёт той выгребной ямой, откуда я прибыл. Меня проводили в спальню. Ванная при ней больше, чем четыре или пять камер, вместе взятых. Ковры такие толстые, что в них тонут ноги. Я умоляю оставить меня одного, чтобы я мог помыться, но на самом деле – потому что не хочу, чтобы меня и дальше видели глазеющим по сторонам.

Ванна больше похожа на джакузи. Громадная. Должно быть, они знали время моего прибытия с точностью до минуты, потому что лёд в ведёрке для шампанского даже не подтаял. «Моэт и Шандон». «Белая Звезда*». Я вернулся. Это рай. Я дома, но он пока не со мной. Ради такого... я готов ждать столько, сколько понадобиться. Как, чёрт возьми, человек вроде Гарри Блэка, живущий в подобном месте, оказался в той гнусной клоаке, которую я только что покинул? Эти апартаменты выглядят именно так, как я и ожидал от подобного человека. Они роскошны, но эта роскошь не выглядит показной, что могут воплотить далеко не многие. Но концы с концами не сходятся. Его место, определённо, здесь... а моё, честно говоря, было там. Не то чтобы я возражал, когда Очаровательный принц прискакал в своё время на помощь. Между прочим, мог бы появиться и лет на семь пораньше.

Трудно решить, с чего начать. Так много всего. Так много того, чего я не видел или не делал годами. Всего через несколько дней мне стукнет двадцать пять. Вот это способ отпраздновать! Я вытаскиваю пробку из бутылки шампанского и наполняю бокал, потом пускаю воду, чтобы наполнить ванну, добавляя в неё масла с изысканными ароматами, красиво расставленные по краям в бутылочках. Я стараюсь не пить нектар богов залпом, как алкаш, но оно совершенно, выше всяческих похвал, и, проклятье, это было так давно

[stervaN]

Я скидываю туфли на высоком каблуке. Ноги у меня болят, и я осознаю, что прожил семь лет, нося обувь без каблуков! Я отвык, но скоро я всё наверстаю. Затем приходит очередь снимать юбку и топ, ещё пара лоскутков – и я гол как новорождённый. Ещё шампанского. Зеркало просто огромное. Прямо-таки зеркальная стена. Юноше в зеркале далеко не восемнадцать, и вот это шок.

В тюрьме зеркало мне было нужно только для макияжа, и это был просто довольно гибкий кусок пластмассы, в котором можно было увидеть своё отражение. Я выгляжу не слишком хорошо. Не так хорошо, как выглядел семь лет назад. Что он во мне увидел? Почему он захотел это? Потому что знает – я доведён до отчаяния, и потому что может легко меня контролировать? Я не знаю. Всё это опьяняет... а ещё пугает. Мои глаза кажутся более глубоко посаженными, чем я помню, и я похудел. Это не стройность и не сексуальная худоба фотомодели. Моя кожа слегка поблёкла, при том, что я изначально был бледным, но теперь мои волосы и плоть кажутся тусклыми и безжизненными.

Но у меня всё ещё тонкая талия и чуть выпуклые бёдра, что слегка добавляет к иллюзии женственности, живот всё ещё плоский и упругий, но не рельефный, как бывает от упражнений. Я всё ещё выгляжу слабым... и нежным... таким созданием, от которого у мужчин раздуваются ноздри и которое вызывает у них реакцию на животном уровне. В большинстве случаев даже гетеросексуалы ловят себя на мысли о сексе, когда находятся рядом со мной слишком долго. Я посылаю все соответствующие сигналы, и не уверен, что они могут пересилить это. Подобная путаница некоторых провоцирует на грубость... но чаще всего она заставляет их вожделеть, делая весьма покладистыми. И она совершенно точно спасла меня от участи Нотта – там.

Я поворачиваюсь к ванне – и он отражается в зеркале. «F». Мой шрам. Моё единственное материальное напоминание о том, через что я прошёл. Остальное навечно заперто у меня в голове, но эта грёбаная буква словно уставилась на меня в ответ, заставляя вспоминать, как тысячи раз меня опускали. Флинт. Может, я больше и не его шлюха, но он определённо постарался, чтобы его метку видели все.

Нахрен Флинта. Нахрен витание в облаках. Ванна наполнилась, а третий бокал шампанского уже ударил мне в голову. Я вообще практически в эйфории, когда соскальзываю в парную воду, напичканную продуктами, которые моют меня практически без усилий с моей стороны. Тем не менее, этого недостаточно. Здесь есть разные сорта мыла и скрабов для тела, шампуни и кондиционеры. Я использую их все... по нескольку раз. Если бы я мог сжечь это тело и создать новое с нуля, скорее всего, я бы так и сделал, чтобы на мне не осталось ни малейшего следа того проклятого места. Единственная причина, по которой я останавливаюсь, – я хочу расслабиться. Я почти забыл, как это делается. Мне всё ещё мерещится, что стоит открыть глаза – и я, замечтавшийся, снова очнусь в своей камере.

Я пьян. Я... я проголодался... а тут есть повар, которая здесь же и живёт! Огромные мягкие полотенца и фен отлично мне пригодились. Мои волосы висят просто безобразно. Мне нужен стилист... и хороший... исправить последствия того, что я годами заплетал их назад, чтобы не мешались. Одежда... мне нужна одежда! Это удовольствие – единственное, которое мне не обеспечили. Его гардероб настолько просторный, что я мог бы сделать там сальто назад, но занята только одна половина, вторая пуста. Из всего изобилия единственное, что хоть отдалённо мне подходит – это шёлковая пижамная пара, которая так мне велика, что приходится подвернуть резинку пояса вниз, а штанины закатать вверх; рубашка же висит на мне, как чёртова университетская мантия. Пошло оно всё. Я здесь не для того, чтобы произвести впечатление на персонал... Я здесь, чтобы произвести впечатление на Гарри Блэка.

Сейчас всё ещё вторая половина дня. Как оказалось, горничная едва говорит по-английски, а единственное наречие испанского, которое я знаю – классическое кастильское. Мария – иммигрантка, живёт здесь вполне легально, но родилась в Венесуэле, в Штатах практически новичок, и обожает мистера Блэка. Держи карман шире, сестричка! Мистер Блэк играет за мою команду, и как только он доберётся сюда, я приберу его к рукам и больше не выпущу! По крайней мере, я смог объяснить ей, что хочу найти повара. На вид Терезе, как минимум, шестьдесят, она выглядит вечно сердитой, поскольку проводит жизнь у плиты, и постоянно бросает на меня взгляды, полные неодобрения. Может быть, это потому, что я, проведя семь лет на зоне, попросил пиццу, и её кулинарные способности остались, в общем-то, невостребованными. Или, может быть, потому что её работодатель пригласил в дом дешёвую тюремную подстилку. Трудно сказать.

Пришлось долго прождать за столом, а она была не в настроении дать мне что-нибудь перекусить. У меня духу не хватило приказывать людям направо и налево. Это не мой дом... даже если я хочу, чтобы он был моим. Тут тихо, за исключением звуков, доносящихся с кухни. Слишком тихо. Я привык к тому, что тысячи людей набиты вместе как сардины в бочке, к негромкому бормотанию на заднем плане, храпу, смеху, крикам и улюлюканью по шестнадцать часов в день, а то и дольше.

Пицца готова. Не лежалый картон под помойным сыром, которым обеспечивает тюрьму правительство, а настоящая грёбаная пицца. И не какая-нибудь, а настоящий кулинарный шедевр. В тесто, смазанное оливковым маслом, запечены приправы и зелень. Сыры – это, скорее всего, моццарелла, романо и как минимум один сорт козьего сыра, который я раньше не пробовал. Свежие грибы, на вид явно импортные; тут и там выглядывают крошечные перчики. Соус густой и пряный от специй, но без едкого привкуса, какой часто встречается у острых подливок. Это произведение искусства. Мне должно быть стыдно её есть.

Я стараюсь соблюдать приличия и благодарю хмурящуюся женщину, затем осторожно откусываю один кусочек. Я мог бы сказать, что притворялся, стараясь умаслить её и завоевать её благосклонность. Это была бы явная ложь. Я заплакал, потому что, думаю, это лучшее, что я когда-либо пробовал, и если её отношение ко мне, вроде, потеплело, потому что я не выдержал и разрыдался над её стряпнёй, так тому и быть, но слёзы были настоящие.

Здесь есть комната, где все стены увешаны книжными полками, и масса книг на них. Здесь есть кабинет с музыкальным центром, по сравнению с которым тот, что был у меня дома, когда мне было шестнадцать, и рядом не стоял. Классическая музыка, джаз, свинг, биг-бэнд, блюз. Диски, ряд за рядом. Здесь есть компьютер, который выглядит готовым к работе и куда более мощным, чем тот, с которым я вырос. Самое смешное, что, хотя есть здание, которое можно обследовать, и мир за его стенами, который я не видел большую часть десятилетия... я просто хочу лечь в постель – спать.

Кровать жёсткая и, в то же время, мягкая. Я, вероятно, никогда не узнаю, что за квантовая механика позволила создать матрац, который одновременно обладает обеими характеристиками. Я никогда не увлекался наукой. Живопись, музыка, история, иностранные языки и литература... гуманитарные науки... о... и секс. В этих сферах я был отличником. А матрац всё же безупречный. После шампанского, и пиццы, и ванны... я просто устал. Культурный шок. Перегруз. Я проснулся этим утром в укороченных шортах, под кусачим шерстяным одеялом, на шконке с матрацем как будто из крупнокускового бугристого железа. Все пахло отвратительно... как кишки нескольких тысяч ублюдочных недочеловеков, и я был всего лишь одним из них. Но посмотрите на меня сейчас.

Прошло меньше двенадцати часов, как я проснулся, а я уже выжат, как лимон. Я сворачиваюсь калачиком и пытаюсь уснуть, что, вроде бы, несложно, но ловлю себя на мысли о том, что отчасти боюсь проснуться не здесь.

Подушки. Здесь всё такое чистое... такое безукоризненное и нетронутое. Как будто на самом деле здесь никто не живёт. У подушек есть запах. Его запах. Он спит на этом самом месте. Можно выстирать наволочки, но сама подушка всё равно хранит его запах. Он настоящий. Он вернётся. Я увижу его снова. Он сказал, что мы скоро увидимся. Это всё будет моим, и Гарри Блэк станет драгоценным солитером в короне моей империи.

[stervaN]

Есть ещё кое-что, чего я тоже не делал несколько лет. Страх, стресс, боль и ненависть к самому себе не стимулируют либидо, не говоря уж о том, что, по большей части, мне было не до собственного пениса. Я под хмельком, насквозь возбуждён сексуально и раздразнён слабым намёком на его запах. Я очень давно этого не делал. Там, в окружении головорезов, с вечно ноющей, воспаленной задницей, это было для меня не важно, но здесь всё иначе. Я чистый и пахну божественно, всё мягкое и удобное, температура воздуха идеальна, вне зависимости от того, какая погода снаружи, и у меня был лучший обед за эти десять лет. Мой член твёрд, как бывало раньше, и я хочу, чтобы Гарри сейчас был здесь! Я хочу, чтобы он сделал всё то, к чему не стал принуждать меня против воли. Я хочу записать изображение его лица и глаз поверх каждого воспоминания о Блейзе, или Флинте, или о ком бы то ни было ещё, с кем я был, и я хочу подарить ему всё, что у меня есть... даже если единственное, что я могу подарить – это себя самого.

Многие люди могут этого не знать, но я-то основательно изучил эту тему. Есть два типа оргазмов, которые могут быть у мужчины: традиционный, относящийся к половому члену, и более таинственный и слегка пугающий, оргазм простаты. Нет более счастливого или более сексуально удовлетворённого существа на земле, чем «примадонна», которая любит быть снизу, сознает это, и которой повезло иметь достаточно чувствительную простату. Иногда это палка о двух концах, поскольку я, например, потерял интерес к более распространённому способу кончить с тех пор, как партнёр впервые заставил меня кончить «внутри». Меня вообще далеко не всегда прельщает мастурбация, а на виду у явных психопатов о ней и речи быть не могло. Ничто не удовлетворяет так, как неистовый трах через весь матрац и в изголовье, но в данный момент мне просто нет до этого дела. У меня слишком длинные ногти на руках, чтобы стимулировать себя так, как мне нравится, и они слегка мешают, пока я пытаюсь приспособиться дрочить, но, наконец, я ловлю нужный ритм.

Время от времени Блейз ласкал меня орально и действительно сосал мне, что всегда было щекотно. Это занятие никогда не ущемляло его драгоценную мужественность, поскольку мой был вполовину меньше. Хотя мне было сделано обрезание, когда мне было всего несколько дней от роду, головка всё ещё чувствительна, и я избегаю лишнего её контакта с чем-либо. Чаще всего я просто подгибаю член, чтоб не мешался, и стараюсь не думать о нём. В этот раз необходимость снять накопившийся стресс просто переполняет, и с ней не справиться, так что я мягко потягиваю за головку и, крепко сжав колени вместе, извиваюсь на простынях, пытаясь представить штуковину Гарри внутри себя. У него прилично получается всё остальное, он настолько хорош, в любом смысле слова, что другим и не снилось, так почему бы и в этом деле ему не отличиться?

Это совсем не то, заниматься рукоприкладством вот так, жалея, что нет чего-нибудь более материального, но приходится довольствоваться тем, что есть, и результат не заставляет себя ждать. Смущает то, что когда в мою голову слегка вернулся разум, я осознал, что кончил на себя же, и даже полотенца под рукой нет. Постельное бельё здесь из грёбаного тончайшего египетского хлопка, плотность тысяча, Бога ради! Только невежественный дикарь измазал бы его спермой. Я потащился в ванную почиститься, потом рухнул мешком обратно в кровать.

Если об этом пронюхают, я повешусь со стыда, но какой бы закоренелой шалавой я ни был, я всё ещё отчаянно хочу крепких объятий после того, как кончу. Блейз всегда это терпеть не мог. Я хочу Гарри Блэка... здесь... сейчас... не его подушку... его! Сон наконец-то настигает меня, и, не без борьбы, но я сдаюсь.

Забавно. В тюрьме я спал каменным сном. Здесь, буквально в сердце роскоши, я то и дело просыпаюсь, потому что мои сны – это чересчур. Чуждая обстановка: мягкая, и чистая, и просто слишком отличающаяся. Подушки как облака, а простыни и покрывала – это кокон тончайших шелков и хлопка. В Чикаго лето, я бы должен был свариться в собственном соку, но в апартаментах центральная система вентиляции и климат-контоля, и температура идеальная. Неправильно. Всё это неправильно.

Мне снился Флинт. Блейз. Мне снились лица, которые я не видел годами. Клиенты, которые хорошо платили и были не слишком грубы. Парни из клубов, которые делили наркоту и секс, как школьники делят конфеты на игровой площадке. Может быть, то, что я дрочил, спровоцировало это. Я помню, что так сильно любил секс, что хотел его больше наркотиков или денег. Вот что получается, когда тебе семнадцать и у тебя всё время стоит. Я больше не тот паренёк.

К трём утра я излил подушке все свои секреты, и теперь, когда шампанское ушло из организма, у меня прояснилось в голове. Теперь у меня есть время, чтобы бояться. Гарри Блэк – загадка, странная головоломка, ждущая решения: её откроют, как ящик Пандоры, и я могу не справиться с тем, что выйдет из этого всего. Я беспомощен. Он опасен. Что произойдёт, если он разозлится на меня? Может быть, он это организовал, потому что ему нужен кто-то слишком отчаявшийся, чтобы посметь сбежать от него. Кто приведёт домой тюремную шлюху после нескольких недель без секса и четырёх минетов? Он явно запудрил мне мозги.

Часть моего мозга, ответственная за логику, уверена, что здесь есть подвох, и мне придётся как-то расплачиваться за эту щедрость. Усталая «примадонна», захмелевшая от «Белой Звезды» «Моэта и Шандона» хотела верить во что-нибудь... во что угодно... и охотно развлекалась фантазиями о мужчине своей мечты, который прилетит к ней со звёзд и унесёт её прочь, в рай, за просто так. Я знаю, что подобные фантазии никогда не сбываются.

Факт. У мистера Блэка полно денег, и всё же он в тюрьме. Факт. Мистер Блэк работал, чтобы чего-то добиться, заключая сделки, пока находился там, а это значит, что он вовсе не заурядный подонок. Факт. Мистер Блэк натренирован в боевых искусствах лучше, чем большинство Олимпийских спортсменов. Он прошёл реальную подготовку, потратив на неё годы, и умеет эффективно применять свои навыки. Факт. Мистер Блэк получил образование. Музыка, книги, тонкое чувство юмора. Какое-то время он жил состоятельно, а это означает образование.

Он не похож на обычного мафиози вроде Блейза, но существуют группировки, о которых большинство людей не знает. Триады и Тонги азиатов, ирландская группировка, еврейская диаспора, греки и арабы. Латиноамериканские и мексиканские картели. Русские тоже занимают серьёзную нишу. Более скорые на расправу, чем остальные. Они не тратят время на тонкости, сразу берут быка за рога. Как-нибудь посмотрите на стены почтовых отделений. Проверьте списки самых разыскиваемых преступников. Можно было бы подумать, что после 11 сентября там будут сплошь террористы. Не-а. Эти списки заполняют латиноамериканцы, азиаты, выходцы из Восточной Европы. О, есть и рядовые убийцы и наркодилеры местного разлива, но организованная преступность приходит практически из любой культуры, которую вы можете назвать. Каждая организация и культура имеет свои собственные правила, а Гарри Блэк не вписывается никуда. Он может быть отставным военным, или каким-нибудь агентом ФБР, но они обычно не настолько богаты, чтобы так сорить деньгами.

Кто такой Гарри Блэк? Чего он хочет от меня на самом деле? Я хочу к стилисту, на маникюр и педикюр, и такой наряд, чтобы он выпрыгнул из собственных носков, когда вернётся. Я хочу, чтобы он желал меня, и я не чувствую, что смогу достичь этого в таком виде. Неужели он действительно хочет потасканную клубную «девку», которая трахалась с бандитами, чтобы выжить? Проявит ли он какой-нибудь интерес к «примадонне», которая предпочитает одеваться, как женщина, но всё же сохраняет части тела, которые делают её парнем? Может, я редко пользуюсь своим членом, но вообще-то, никогда не хотел избавиться от него. Я знал настоящих транссексуалов, до и после операции, и, в отличие от них, не возражаю, что был рождён мальчиком. Я просто возражаю против мира, который не особенно одобряет мальчика, который хорошо выглядит в юбке. Что он хочет? Он заскучает, или решит, что я ему не нравлюсь. Я разозлю его – и он выбросит меня, как вчерашнюю газету, и я просто полечу по ветру вниз по улице, как мусор, которым я и являюсь. Слишком много. Слишком много всего, что нужно обдумать.

Я хватаю пульт с ночного столика. В тюрьме я особо не смотрел телевизор, в основном потому, что был всецело в распоряжении Флинта, а он никогда не тратил много времени на ТВ. Я помню, как люди поднимали большую бучу по поводу «улучшения бытовых условий» для заключённых. Кабельное телевидение для отбросов нашего общества. Полный пансион, где узники бесплатно наслаждаются жизнью в окружении современных удобств. Просто неслыханно! Чушь собачья. Это не подарок заключённым... это просто находка для охраны. Узников всегда больше, чем тюремщиков. Всегда. У них численный перевес иногда доходит до сотни на одного, потому что обеспечение жильём тысячи человеческих существ и найм людей, чтобы сторожить их, связано с большими затратами. Телевидение – более сильное средство контроля, чем любое количество клубов, или даже огнестрельное оружие. Оно работает, потому что это Троянский конь. Подарок, который очаровывает и обезоруживает. Когда вы часами видите раскрытые рты и пустые глаза, уставившиеся в экран, вы сознаёте, что цель – это мир и спокойствие, а ТВ обеспечивает их, как ангел милосердия.

[stervaN]

Мужчины, которые пялятся на попку Вэнны Уайт**, пока она крутит барабан с письмами, и мечтают трахать полногрудых старлеток из «Спасателей Малибу», не устраивают кровавые драки и не испытывают границы дозволенного, задирая охрану. ТВ – это инвестиции, приносящие такую громадную прибыль, что окупаются десятикратно. Легко возмущаться насчёт уголовника, который не заслуживает милосердия, но получает поблажки ни за что, однако для охранника, который хочет возвращаться домой живым и невредимым, любые средства хороши, если они работают.

Мерцающий свет превращает комнату в смешение острых уступов и расплывчатых мягких углов. Так много каналов. За последние семь лет я практически ничего не смотрел, а из того, что смотрел за пару лет до этого, помню мало. У меня было занятие получше, чем превращаться в овощ, поскольку была дурь, которая делала это за меня, пока я тряс задом на танцполе или зарывался головой в подушку очередного клиента, но сегодня вечером мне нужно отвлечься. Плохое кино... плохое кино... реально отстойное кино... хорошее кино, но я так не в настроении его смотреть. Канал финансовых новостей, для меня бесполезный... новости спорта, чрезвычайно неинтересно... если только я не собираюсь улыбаться и кивать, пока парень объясняет про свой любимый спорт... местные новости... и.... Господи Иисусе!

«...федеральная тюрьма блокирована после семи часов бунта заключённых. Пока узниками не было выдвинуто никаких требований, и очень мало сведений поступает от начальника тюрьмы. Ранее полученная информация указывает на бандитские разборки, развязанные соперничающими группировками, и мы знаем только, что в первые часы несколько заключённых было убито, в том числе отбывающие срок члены трёх независимых преступных организаций. В администрации тюрьмы уверяют, что обстановка быстро успокаивается и они рассчитывают взять под контроль все корпуса ещё до рассвета. Боб?...»

Мёртвые гангстеры. Вот какова была цель. Они были мишенями. Моё сердце забилось сильнее. Гарри Блэк убийца, и это его рук дело. Как? Почему? На кого он работает? Во что я, нахрен, ввязался?

Гарри Блэк – загадка, но даже одно то, что он хочет иметь со мной дело, уже загадочно само по себе. Я в пентхаузе человека, который проник в тюрьму и спровоцировал бунт, просто чтобы замести следы того, как он помог нескольким меченым расстаться с жизнью. Я делал глупости, но я не дурак. Мне следовало взять деньги и поскорее смыться из штата. Ему, вероятно, нужна личная подстилка, которую он смог бы использовать, когда ему удобно, плюс он хотел такую, чтоб была отчаявшейся и благодарной, но всё же могла сойти за элитную, если понадобится. Он вернётся и распишет мне правила, и всё будет не так уж отличаться от прежнего обиталища. Помалкивай и делай, что сказано, тогда сможешь наслаждаться хорошей жизнью, но если станешь испытывать судьбу – огребёшь больше проблем, чем большинство здравомыслящих людей могут себе представить.

Сегодня ночью я точно не засну. Я в шёлковой пижаме на несколько размеров больше, в такой просторной постели, что кажусь в ней ребёнком, который вцепился в подушку, мечтая, чтобы взошло солнце. Я боюсь... и у меня есть для этого все основания.

Гарри Блэк скоро приедет сюда... если он всё ещё жив. Я бы не поставил против него в этом деле. Он сказал, что скоро будет здесь, и я готов поспорить, что он появится, раз сказал. Когда он доберётся сюда, всё это станет реальностью. Не удобная мечта и не отпуск из преисподней. Реальность. Мне придётся заплатить за неё.

Кто такой Гарри Блэк? Я скоро это выясню, и я до чёртиков боюсь ответа на этот вопрос.

____________________________
* Сорт очень сухого элитного французского шампанского Moet & Chandon, всемирно известный с 1888 года (прим. переводчика).
** Ведущая шоу «Колесо Фортуны» (прим. переводчика).

Глава 5


Я не могу уйти отсюда в неведении. Не могу. Если я уйду, то не смогу вернуться, но если останусь... одному Богу известно, что может произойти. Сейчас мне жизненно необходимо как-то убить время, чтобы сохранить рассудок. Не так уж это отличается от тюрьмы, на самом деле, но уж если выбирать, я бы выбрал это.

Тереза сделала на завтрак тоненькие блинчики. Может быть, я и ограничен в выборе, но хоть кормят меня по-королевски. Я думаю, она действительно улыбнулась, наблюдая, как я ем. Или, может быть, у неё нервный тик, от которого подёргивается губа. Я не разглядел... я уткнулся в тарелку с блинчиками и без зазрения совести набивал желудок.

Я не могу заполучить для себя специалиста по маникюру или педикюру, пока он не приедет сюда, но в его ванной комнате полно средств для личной гигиены. Мария объяснила на смеси испанского и английского, что в эти апартаменты разрешён вход только тем, кого предварительно одобрит Гарри. Это было нелегко, но среди остатков из своей старой косметички и содержимого его аптечного шкафчика я на скорую руку собрал всё, что могло помочь мне стать более презентабельным на вид. Пилочки для ногтей, бритву, ножницы и тому подобное. Не получится остаться привлекательным за решёткой, если не умеешь импровизировать. Я благодарю случайный генетический выбор, который определил, что ниже шеи мне суждено быть практически безволосым. Немного времени с кремом для бритья и бритвой – и чувствую себя чуть ближе к холёной стервозной богине, какой был раньше... и просто для справки... в этот раз... я брил не лицо.

Подпиливание, добросовестная полировка и покраска ногтей на руках и на ногах занимает меня на некоторое время и странно, но успокаивает. Я чувствую себя нелепо, задрапированный в шёлковую пижаму, которая мне явно не по размеру, но это приятно – просто сидеть на шикарном мягком ковре и делать что-то столь откровенно сибаритское, когда никто не стоит над душой. Я не осмеливаюсь отстричь слишком много от шевелюры, поскольку, несмотря на прискорбные стереотипы о геях, чтоб быть стилистом, нужно образование, которого я не получал, и я не рискну наделать ошибок и в результате выглядеть ещё более жалким, чем уже есть. По крайней мере, я смог, в основном, подровнять секущиеся концы и неопрятные пряди. Это, да ещё я аккуратно подщипал брови – и стал уже больше похож на того, каким себя помню.

Тишина просто зловещая. Я не знаю, сколько это займёт времени – заново привыкнуть к уединению или обществу всего нескольких человек. У меня есть личное пространство! Тюрьма крадёт у вас именно личное пространство, в любом смысле слова. Вы постоянно в окружении людей, под наблюдением, под присмотром, с вами обращаются, как с дешёвой посылкой, которой я, может, и был, но это всё равно бесчеловечно и просто откровенно грубо. Теперь я в открытой, просторной комнате, где больше никого нет, и ловлю себя на желании пойти убираться вместе с Марией или помыть посуду для Терезы, просто чтобы находиться рядом с кем-то ещё. Пройдёт ли это когда-нибудь? Слава богу, здесь есть спутниковое радио – подключено в каждой комнате. Я могу поймать канал поп-музыки в ванной и постараться притвориться, что я снова беззаботный придурок шестнадцати лет.

Я сознаю, что, с интеллектуальной точки зрения, вся поп-музыка – это гипер-произведённый мусор, который оказывает пагубное влияние на эмоциональную незрелость аудитории, насаждая культуру гламура, и богатства, и секса, которая не реалистична, не достижима, даже не полезна для здоровья... но под которую, всё же, так чертовски весело трясти задом, что мне... просто... пофиг!

Даром, что он убийца... у человека есть средства по уходу за собой. Не те, что я предпочитаю, но достаточно хорошие, чтобы с ними можно было работать. Остатки косметики из моей сумочки помогают навести последние штрихи, и в единственном наряде, который у меня есть, я выгляжу относительно прилично... но старомодно. Моё основательно пострадавшее эго воспряло духом, всего капельку, но придётся этим довольствоваться. По крайней мере, я знаю, что смогу встретить Гарри Блэка в таком виде, что он не отшатнётся, взглянув на меня.

[stervaN]

У большинства людей прискорбно неправильное представление о «переодетых примадоннах». Они постоянно путают нас с трансвеститами и транссексуалами. Для двух последних есть весьма чёткие определения, но про «переодетых примадонн» объяснить сложнее. Настоящие трансвеститы на самом деле получают сексуальное удовольствие оттого, что одеваются как женщины, даже если они, вообще-то, натуралы и встречаются только с женщинами. Это фетишизм, основанный на самом акте надевания и ношения женской одежды. Наряды или их фактическое ношение действительно их заводят... а я не попадаю под этот критерий.

С транссексуалами всё ещё более очевидно. Это люди, которые всем сердцем желают быть представителями противоположного пола. Мужчины, которые чувствуют, что на самом деле были бы счастливее в качестве женщин, и женщины, которые убеждены, что устроили бы свою жизнь качественно лучше, будучи мужчинами. У природы есть много маленьких причуд, и иногда подобные операции могут внести разительные изменения в жизнь транссексуала и его взаимодействия с обществом. Я не могу не уважать тех, кто сам делает выбор в пользу настолько ошеломляющих перемен и преодолевает всевозможные сопутствующие трудности. У них невероятные нервы и упорство. Но опять же... я не попадаю под этот критерий.

Мне нравится быть парнем. Мне нравится иметь возможность использовать свой член, даже если обычно он мешается. Был бы я счастливее, родись я девочкой? Не знаю. Сомневаюсь в этом. Получаю ли я сексуальное удовольствие оттого, что выгляжу девушкой? Не особенно. Так чего ради кому бы то ни было терпеть то, что терплю я, просто чтобы выглядеть подобным образом? Я вам отвечу...

Мне нравится, как другие люди смотрят на меня, когда я постарался на совесть и чувствую себя красивым. В реальной жизни я очень симпатичный, очень тощий, природный блондин, и этого должно быть достаточно. Не тут то было. Я иду по улице, и мужчины видят костлявого педика, в чью сторону они скорее выстрелят, чем посмотрят. Женщины видят мальчика, которому даже не хватает мужественности, чтобы на него стоило посмотреть. Не то чтобы мне было дело до того, что думают женщины, однако презрение всё же уязвляет. Дрэйк Малфой – просто худой тощий гей, но Ди красива, как модель. Те же самые мужчины, которые и плевка пожалеют, если я буду охвачен огнём, теперь смотрят на меня с благоговением, мечтая привести меня домой и трахать до потери пульса. Они открывают передо мной двери и придерживают для меня лифты. Головы поворачиваются, а грубияны свистят или выкрикивают вслед. Когда я вхожу в помещение, женщин гложет зависть, и они неосознанно хватают мужей за руки, чтобы напомнить, на кого тем следует смотреть. Вот это – власть. Вот это – красота. Женский наряд освобождает меня. Может, на высоких каблуках и больно ходить, а наводить красоту перед выходом – вообще сплошной геморрой, но быть объектом восхищения и желания гораздо лучше, чем когда тебя ненавидят или игнорируют. Вот мой фетиш. Вот моя причина.

Некоторые выступают в женском наряде за деньги на сцене в барах, исполняя песни под фанеру за чаевые, потому что не все мы добираемся до Бродвея, но, приложив немного усилий, софитами и аплодисментами можно наслаждаться и в родном городе. Я тоже этим занимался, поскольку это был дополнительный источник дохода, и намного лучший, чем постоянная проституция. Так я и познакомился с Блейзом. Мы все мечтаем об известности и о кусочке «американской мечты», но очень, очень немногие из нас в итоге получают этот кусочек.

Раньше «американская мечта» состояла из уютного коттеджа в пригороде, приличной машины, работы, на стабильность которой какое-то время можно было бы рассчитывать, и кого-то, с кем можно было бы разделить эту хорошую жизнь. Теперь же мечта – выиграть лотерейный билет, чтобы всё то дерьмо, которое мы видим по ТВ, стало нашим, и мы смогли бы освободиться от долгов, которыми обросли, пытаясь жить в соответствии со стандартами, в которых убеждают нас СМИ. Я насмотрелся достаточно в обоих мирах, чтобы знать – богатым быть лучше, чем нищенски бедным, но я также знаю, что деньги только выглядят решением... при том, что сами же и являются проблемой. Деньги как кокаин. Чем больше у тебя есть, тем больше тебе хочется, пока не вляпаешься в неприятности. Пока они есть, их никогда не бывает достаточно, а когда их нет, они – единственное, о чём ты думаешь, пока снова их не достанешь.

У меня были все деньги мира. Я был одним из тех подростков, которые платили кредитками и ездили в школу на автомобилях, стоящих больше, чем дома некоторых людей. Я потерял всё это, потому что хотел быть в центре внимания. Я хотел быть прекрасным, и знаменитым, и единственным во всём мире. Папочка не стал терпеть образ жизни, которому я собирался предаваться и дальше. Конечно, любой с крупицей здравого смысла был бы разочарован в таком сыне – малолетнем наркомане и распутной оторве... и то, что я был «переодетой примадонной» было только верхушкой айсберга его дерьмового мнения обо мне. По правде говоря, шлюха из меня получилась действительно уникальная, но на этом всё. Это самое близкое расстояние, на которое я продвинулся к своим мечтам. Но в сторону всё это, вот он я... перед зеркалом... снова стараюсь стать воплощением тех чудесных эпитетов, потому что хочу немного хорошей жизни, и хочу, чтобы кто-то на меня смотрел и желал меня. Боже, надеюсь, оно того стоит, даже если это ненадолго.

В отсутствие кокаина и/или члена, мне отчаянно нужно отвлечься. Кабинет и та укромная берлога только и ждут, чтобы обеспечить мне времяпрепровождение, которому я не отдавался уже очень долго. Я не читал ничего такого, что стимулировало бы мышление, только статьи из номеров «Плэйбоя», с загнутыми углами и пятнами от спермы, которые нелегально проносились в тюрьму за взятки. Люди были бы в шоке от того, сколько контрабанды попадает в тюрьмы. А вы наймите охрану и офицеров в исправительное учреждение на мизерные оклады, и увидите, насколько сможете обеспечить безопасность. Смекалистый охранник будет угождать и нашим и вашим, позволяя проносить безвредные товары и всё же сохраняя работу, в то же время получая несколько баксов сверху или мелкие преимущества. Плохим всё равно, что попадёт внутрь... наркота, стрелковое оружие, выпивка и тому подобное. Раньше я много читал... когда был в старших классах... а потом открыл для себя парней и наркотики, и чтение стало последним, о чём я думал.

Книги. Ряд за рядом - книги. И не какая-нибудь дешёвка. У этого человека есть вкус. Как может мужчина, у которого есть практически всё, что когда-либо написал У. Б. Йейтс, быть головорезом-мокрушником? Комедии Мольера. Полное собрание сочинений Эдгара Алана По. Натаниэль Готорн. Марк Твен. Ух... Чарльз Диккенс... Он мне никогда не нравился. Тонкости у него, как у товарного поезда. Гоббс, Вольтер, Рэмбо, Жан Жене, Андре Жид, Руссо, Витгенштейн, Юнг, Фрейд, и другие. Ещё и ещё. Гарри Блэк, очевидно, очень начитанный человек.

[stervaN]

Упс. Чёрт. Я знаю, что мне не стоит усматривать в этом слишком многого. Если я вдумаюсь как следует, я хлопнусь в обморок или спрячусь, когда он сюда доберётся. Может, мне вообще не стоило глазеть вокруг. Большинство людей, даже состоятельных коллекционеров книг, не хранят старые учебники ЦРУ по подрывной работе и контршпионажу времён холодной войны и беспорядков в Латинской Америке. Здесь три разные версии Настольной книги Анархиста, справочник с дурной репутацией, пошагово обучающий совершению преступлений. Здесь справочники вооружений для более чем двух дюжин разных видов огнестрельного оружия, и приличное количество руководств по ружейному делу и ремонту в полевых условиях. Кому могут понадобиться подобные справочники? Ясно одно... Гарри Блэк наводит на меня ужас в той же степени, что и завораживает, и мне нужно найти какое-нибудь другое местечко, чтобы убить время. Я направляюсь в одну из комнат, которую ещё не осматривал.

Там стоит рояль. Там стоит рояль. Я повторяюсь. Там стоит грёбаный рояль! Всего лишь «детский» рояль, но выглядит новёхоньким. Чёрт! Даже ярлычок на месте. Его доставили сюда неделю назад. Этого не может быть, мать твою. Он этого не сделал. Зачем бы ему это делать? Я всего лишь сказал, что брал уроки девять лет. Я не говорил, что скучаю по музыке. Я не говорил, как мне жаль, что я вряд ли смогу играть снова. Ни слова. Он просто передал сообщение, и это доставили. Для меня. Ещё до того, как я сюда приехал! Он не... он сделал это, не так ли? Я ненавидел те уроки, но музыку действительно люблю, и всегда расстраивался до слёз, когда не мог заставить её звучать так хорошо, как могли мои идолы. Честно, я был не так уж плох, но когда у вас тренированный музыкальный слух, сложно игнорировать собственные ошибки, даже маленькие.

Я не могу играть на этом. Пока не могу, во всяком случае. Я только час назад сделал маникюр, а ладони дико потеют, когда я задумываюсь, что это может значить. Он купил его из прихоти... просто потому что я умею на нём играть. Это странно. И страшно. А если... а если совсем чуть-чуть? Для разминки.

Я знаю, что делать. Я не всё забыл. Она просто не течёт правильно. Слишком натянуто. Слишком напряжённо. По отдельности ноты правильные, но все вместе они вываливаются, спотыкаясь друг о друга, как нервные незнакомцы. Я всё ещё сонный, поскольку не спал полночи. Я могу пойти вздремнуть и попытаться сыграть в другой раз... на рояле, который Гарри Блэк купил, просто потому что знал, что я умею на нём играть.

-------------------------------------------------------------
Два дня. За два дня я многое узнал о Гарри Блэке, просто живя в его доме. Его личные принадлежности аккуратно расставлены... по порядку, скорее всего, их не трогают без надобности. Он отличается сдержанностью во вкусах. Он глубоко замкнутый... больше, чем кто-либо, кого я знал. Я прочесал это место частой гребёнкой, и нашёл только один предмет, проливающий хоть немного света на его прошлое. У большинства людей есть трофеи, или школьные альбомы, или какие-нибудь сувениры на память. Но не у Гарри Блэка. В кабинете, рядом с компьютером, стоит единственная фотография в тонкой рамке. Не дорогостоящая, как все остальные вещи здесь... просто дешёвая деревянная рамка из магазинчика полезных мелочей. На фото мужчина и женщина. Они оба немножко похожи на него. Это родители Гарри. Кем же ещё им быть. Мужчина высокий и симпатичный. Он смотрит уверенно и бодро. Его мать очень хорошенькая, и если приглядеться, то понятно, от кого ему достались зелёные глаза.

Живы ли они? Они знают, чем их ребёнок зарабатывает на жизнь? Мой отец ни за что не признается, что у него есть сын, который занимается тем, чем я. Моя мать, вероятно, слишком пьяна, чтобы заморачиваться об этом, или слишком напичкана валиумом, чтобы помнить, что у неё есть сын. Что бы чувствовали к нему его родители? Гарри Блэк, убийца, который привёл домой потаскушку. Они выглядят ужасно молодо на фото... наверно, не старше, чем я сейчас. Вероятно, даже чуть моложе. Его родители вообще живы?

С Марией и Терезой мы хорошо поладили. Я ухитрился собрать воедино некоторые не-испанские слова или разговорные выражения, которые использует Мария, да и с Терезой становится легче разговаривать. Думаю, я им понравился... как своя девчонка. Кроме них, мне здесь не с кем поговорить. От них я узнал немножко о Гарри, но они не сказали ничего такого... опасного. Они, вероятно, много и не знают, особенно, если не листали его книги. Он переехал сюда три месяца назад. Очень вежливый и очень тихий. Он никогда не повышает голос и не сердится, а иногда его не бывает днями или неделями, потом на несколько недель он возвращается домой, пока снова не придётся ехать куда-то в рабочую командировку. Они думают, что он работает в корпорации, но я-то лучше знаю.

Они не знают, что я вышел из тюрьмы, а я не сообщаю эту подробность. Оказалось, что Тереза, повар, хмурится так всё время. Никто здесь не знает, откуда я приехал, им было только велено подготовиться к приёму особого гостя и хорошо обо мне заботиться. Тереза жалуется, что я слишком худой, а Мария вежливо завидует моим светлым волосам, но они обе, кажется, настроены исполнять приказы мистера Блэка всерьёз и следить, чтобы я был всем доволен, несмотря на мои многочисленные заверения, что мне и так хорошо.

Послезавтра мне стукнет двадцать пять лет. Я собирался проигнорировать этот день рождения, как и шесть предыдущих. Этот праздник теряет своё значение, когда отмечает, что потерян навсегда ещё один год, в течение которого я гнил в каменно-стальном мешке, подставляясь людям, которых по собственной воле не коснулся бы даже пальцем, исключительно чтобы остаться живым и невредимым. Теперь они снова обрели значение... вроде как. Я не знаю. Двадцать пять лет. Восемнадцатый день рождения я отпраздновал с размахом: Блейз водил меня всюду, где мне хотелось, я засветился в клубах, куда большинству даже вход заказан, и завершил праздник неистовым секс-марафоном на кокаиновом топливе до самого восхода солнца. Послезавтра мне исполнится двадцать пять, и я буду здесь, в доме убийцы, пьяный, и в компании горничной и поварихи.

Я честно упражнялся в игре на рояле. Я ужасен по сравнению с тем, как играл в пятнадцать лет. Может, по сравнению с тем, кто знает только «Ярко, звёздочка, сверкаешь»*, всё не так плохо, но когда ты выступал на концертах и тебя наперебой хвалили искушённые в музыке взрослые мужчины и женщины, унизительно сознавать, что ты опять на уровне начальной школы. Из хороших новостей: я обнаружил тренажёрный зал и сауну в этом дворце мечты, а мучиться по поводу увядшего таланта весьма затруднительно, когда ты разомлел в пару и тюремная вонь потихоньку покидает поры, пока ты снова не почувствуешь себя чистым.

[stervaN]

Я смотрел телевизор до рези в глазах. Я давно ничего не смотрел настолько внимательно, но для разнообразия это было неплохо. Так много поменялось всего за несколько коротких лет. Включая моего отца. Подобного эпизода в местных новостях я не ожидал совсем. Особенно того момента, когда назвали его должность... Конгрессмен Малфой. Он теперь член Палаты представителей. Он разливался соловьём о том, как он предан делу привнесения прогресса в Чикаго, как будто без его усилий один из крупнейших городов мира засохнет и развеется по ветру. Мерзавец. Когда его спросили, не собирается ли он баллотироваться в Сенат, он напустил на себя ауру скромности и загадочности, как возбуждённая девственница на школьной вечеринке, которая привлекает к себе внимание, сверкая телом, но никогда не даёт. По-своему очаровательный и элегантный, мой отец – шлюха такого уровня, какой мне и не снился. Я хотя бы признаю свои грехи... и выполняю свои обязательства. По его же разумению, любой его поступок оправдывается фактом, что именно он его совершил, а уж если он его совершил, тогда этот поступок априори хороший.

Меня затошнило прежде, чем они смогли продолжить, и я пожалел, что у меня нет пульта, переключение каналов на котором заставит его исчезнуть на самом деле, но на данный момент под рукой только обычный.

В моём бывшем «доме» уже навели порядок. Больше никаких мятежей, никакого кровопролития. Никакого упоминания о Гарри Блэке. Но я узнал кое-что интересное. Пятеро убитых, первые жертвы мятежа, должны были откинуться в течение двух следующих лет, и каждый из них был связан с авторитетными криминальными группировками. Не самые крупные рыбы, но у всех были хорошие связи, и они бы вернулись в организации, покинутые из-за ареста.

Федералы и копы не организовывают мятежи, просто чтобы убить преступников. Если они хотят вашей смерти, они подбрасывают вам «ствол», после того как застрелят вас, и объясняют, что были вынуждены открыть огонь в порядке самообороны. Если коронёр знает, что для него лучше, он «забудет», что пули вошли в тело сзади, указывая на бегство или на беззащитного подозреваемого, а не на человека, оказывающего сопротивление. Гарри Блэк никакой не коп. Он наёмный убийца, и, должно быть, работает на того, кто не любит конкуренцию. Я пытаюсь отвлечься, но не могу игнорировать это. Не могу.

Что, если он как Блейз? Он был добр ко мне... там... но он был на деле, заставлял события работать на себя, и ему был нужен молчаливый сообщник. Может, он был милым... потому что хотел, чтобы я помалкивал и не предал его, как Флинта. Может, он приедет сюда и будет другим, раз работа выполнена. Я слишком напуган, чтобы и дальше испытывать возбуждение или желание. Эйфория свободы всё ещё со мной, но я не чувствую себя и близко к тому, что ощущал в первую ночь. Я – очень красивая игрушка, а людям подобного типа, которые хотят меня, рано или поздно надоедают все их игрушки. Некоторые ненавидят признаваться в собственных изменах, так что их жестокость – это способ развеять скуку, и, когда вы от них сбегаете, они могут назвать вас трусом и снять с себя любую вину, поскольку именно вы их бросили.

Это место – прекрасный сон, но скоро я буду вынужден проснуться. Мне нравятся шёлковые простыни и шампанское. Мне нравятся изысканные блюда, и сауна, и джакузи. Мне нравится рояль, и коллекция CD, и огромное зеркало в чистой и хорошо освещённой ванной. Мне нравятся всё это, но при этом мне ещё нравится не бояться. Я был слишком юн и глуп, чтобы бояться Блейза, или я бы понял, что произойдёт. Теперь я не настолько юн, а глупость с тех пор из меня вы#бали, выбили и выжгли. Если мне покажется, что Гарри Блэк воспримет этот вопрос рационально, я спрошу, можно ли мне уехать. Если он предложит деньги, я возьму, но просить их не стану. Я просто хочу быть живым и на свободе, даже если я никогда не смогу жить так, как сейчас... по крайней мере, я буду жить.

Может быть, я встречу двадцатипятилетие в каком-нибудь паршивом баре в Бойстауне, в наряде, купленном для меня семь лет назад, поджидая клиента, который хорошо заплатит и отведёт куда-нибудь переночевать, но я не буду бояться до чёртиков пары зелёных глаз, скрывающих душу, способную на убийство. Я не умру здесь… из-за него. Я поблагодарю его за гостеприимство, выкажу благодарность и дам ему, что он хочет, а потом пойду своей дорогой и вопреки всякой надежде буду надеяться, что он не сочтёт меня угрозой, потому что я знаю о его недавних деяниях.

Каждый день Мария стирает мой единственный наряд, а потом, позже – пижаму, которую я одалживаю. Думаю, что буду почти скучать по этому. Приято чувствовать себя растрёпанным и неухоженным с утра, и в то же время быть вымытым и чистым и носить что-нибудь мягкое и удобное. Куда лучше, чем чувствовать себя склизким, и грязным, и воняющим несчастьем и страхом перед остальными, с маслянистыми следами нефтехимического геля и застарелой спермы, от которых промежность моих старых коротких шорт становилась заскорузлой и гадкой. Что угодно лучше, чем рыбная вонь собственного немытого паха или едкий пот подмышек, иногда ослабляемый струями воды, отдающей металлургическим заводом и индустриальным мылом, после которого я ощущал себя облитым щёлоком. После такого бродить по утрам в мешковатой шёлковой пижаме, поглощая кофе и решая, какой скраб для тела мне подходит больше, - это чистейший рай.

Я снова могу ходить на каблуках. Я знал, что немного практики вернёт мне это умение. Это как кататься на велосипеде… на самом деле, вы никогда не забываете, как это делается. Я становлюсь беспокойным, ожидая Гарри, но еда отличная, девочки милые, и всё такое удобное, что я могу подождать ещё чуть-чуть, если нужно. Я очень коротко подстриг ногти, так как у Марии есть накладные, которые я потом смогу позаимствовать. Досадно, что все усилия, потраченные на мои собственные ногти, пропали, но теперь я хотя бы проворнее играю на рояле.

Некоторое время после обеда я провёл, читая ”Le Livre Blanc”, «Белую Книгу», в оригинале на французском. Шедевр Жана Кокто, открывающий окно в мир того, что это значит – смотреть на другого мужчину и находить его прекрасным, не потерял своей остроты. То, что я там, где могу прочитать подобное произведение, а потом играть на рояле в своё удовольствие, - наслаждение, не поддающееся описанию. Если бы только его не оттеняло знание того, что я в квартире боевика и что мне придётся покинуть это место и вернуться в мир, который я теперь едва знаю.

[stervaN]

Время скинуть туфли на каблуках и играть. Не Элгара или Листа... помпезные партии меня всегда раздражали. Мне следовало сообразить, что не стоило это делать, но, как бы то ни было, я пробую вальс «Минутка» Шопена. Я запорол его начисто. Это достаточно короткое произведение, так что я помню его и без нот, но я основательно подрастерял скорость и растяжку за последние восемь лет, чтобы сыграть его правильно. Там есть моменты, когда мелодия безудержно устремляется ввысь, а я на сегодняшний день существо бескрылое. Допортив окончание, я выругался вслух и уронил голову на руки, переводя дыхание.

- Бл..дь! - Мат, по крайней мере, даёт возможность слегка выпустить пар. Ненавижу ударяться о потолок собственных ограниченных возможностей.

- Ты знаешь, по традиции, завершив произведение вроде этого, следует встать и поклониться, но маэстро – ты, и ты можешь завершить его по-своему, если хочешь.

Гарри Блэк приехал домой.
____________________________________
* «Twinkle, twinkle, little star,
How I wonder what you are!
Up above the world so high,
Like a diamond in the sky.»

«Ярко, звездочка, сверкаешь,
А зачем - одна ты знаешь!
Смотришь ты с небес на нас,
Как таинственный алмаз». Пер. Корюкин Е. Б. «Избранные фольклорные английские стихи для детей» - Изд. "Айрис-Пресс", Москва 2001, изд.4 (прим. переводчика).
Глава 6


От его голоса волоски на шее встают дыбом, и от неожиданности мочевой пузырь сводит судорогой, я невольно вспоминаю, сколько кофе выпил утром. Он здесь... за моей спиной... в дверях. Гарри Блэк здесь. Скажи что-нибудь, Дрэйк! Чёрт! Что угодно! Только спокойным тоном. Спокойным... ха! Ага... счаз.

Я медленно оборачиваюсь, не убирая рук с клавиатуры, чтобы он не видел, как меня трясёт.

- Я... я не знал, что у меня есть слушатель. Я не играл очень давно... забыл многое.

И как дышать забыл тоже. На нём свежая белая рубашка без воротничка, раскрытая у горла, и чёрные слаксы, сшитые явно мастером своего дела. Он босиком, и его волосы ещё не отросли после тюремной стрижки. Он, должно быть, заехал куда-то помыться и переодеться перед своим появлением здесь. Он выглядит безукоризненно, и так естественно в этом доме, как я его и представлял. Глаза. Его глаза всё так же завораживают. Сверкающе-зелёные, хулиганские, словно он молча смеётся над миром, и глубокие, как тёмный колодец с мерцающей водой на дне.

- Извини, что не предупредил о своём приезде. Я не хотел застать тебя врасплох, просто с удовольствием слушал, как ты играешь. Сам я играть не умею, но это не значит, что я не могу наслаждаться, слушая, как играет кто-то ещё. Да, кстати... я могу достать для тебя какие-нибудь ноты, если захочешь что-то менее сложное, чем вальс «Минутка». Даже не верится, что ты попробовал сыграть его. Я знал, что ты посмеешь, но ты требуешь от себя слишком мно...

- Кто ты? - получилось сдавленно, но я не могу отвести взгляд. Страх и желание смешиваются плохо, словно масло и вода, и трудно сохранять ясную голову. Как быстро я забыл силу его присутствия. Он безжалостно подчиняет себе пространство, будь в нём двое или две тысячи человек. Что-то в нём излучает мощь... непогрешимую точность... уверенность, и от этого мне кружит голову, когда я нахожусь рядом.

- Пока можешь называть меня Гарри Блэк... или просто Гарри, если хочешь. Кто я помимо этого? Благодарный джентльмен, на которого ты произвёл большое впечатление, и который очень рад, что ты принял его приглашение. Мне жаль, что я задержался и не смог приехать домой раньше, но я уверен, ты знаешь – чтобы выбраться оттуда, требуется больше ловкости, чем нужно, чтобы проникнуть внутрь. Организация этого заняла больше времени, чем я ожидал изначально.

Он проходит в комнату, шлёпая босыми ногами, которыми на моих глазах ломал кости и держа бокал скотча со льдом в руке, которой на моих глазах калечил других. Он великолепен, и я понимаю, что он старается произвести обезоруживающее впечатление. Я знаю, что оно поверхностное, знаю, какой он. Я не могу не быть в ужасе, и я стараюсь смотреть на клавиши, а не на него. Я сознаю, что это невежливо, но не уверен, что смогу выговорить хоть слово, глядя ему в лицо с... с подобными мыслями в голове. Это слишком. Чёрт возьми, это слишком.

- Как? Как ты выбрался? Я... я смотрел новости. Я рад, что ты жив.

Он стоит за моим правым плечом, лёд звякнул в бокале, когда он пригубил скотч. Его близость горячит и покалывает мне кожу, словно тлеющие угли.

- Перевод заключённых. Все считают, мистер Блэк загремел в колонию строгого режима, за организацию бунта и заговор с целью убийства сокамерников. Конечно... никакого мистера Блэка там нет, а транспортом, который забрал меня, управляли мои собственные люди. Ты удивишься, чего можно добиться с помощью толкового хакера и нескольких на вид подлинных документов. И пара внушительных взяток оказалась тоже не лишней. Я покинул эту вонючую дыру и полчаса спустя уже был на конспиративной квартире – участвовал в разборе полётов и отмывался, прежде чем ехать домой. Моя работа там закончена... Дрэйк Малфой.

[stervaN]

Моё имя. Он знает моё имя. У него, наверное, есть моё досье. Он рассказывает мне эти вещи так, словно то, что он недавно организовал смерть как минимум пяти человек, ровным счётом ничего не значит. Его, кажется, не заботит то, что я знаю. Он собирается меня убить. Я – обуза. Я – неоправданный риск. Почему я здесь? Он что, просто хочет трахнуть меня, прежде чем удостовериться, что я замолчал навсегда? Я не могу унять дрожь. Не могу взять себя в руки. Он, должно быть, понимает, что у меня душа ушла в пятки. Я скоро умру. По крайней мере, перед этим у меня была пара дней хорошей жизни. Мне жаль... мне так многого жаль. Я хочу вернуть те годы обратно... и, когда вся моя жизнь промелькнула перед глазами, мне стало дурно оттого, что такая большая часть её оказалась потраченной впустую. Голова кружится... мне жарко, и я не могу дышать. Пол прыгнул мне навстречу, такая желанная – темнота. По крайней мере... мне хотя бы не придётся смотреть.

_____________________________________

- Док? Вы сможете заехать ко мне сегодня? Ага… просто рутинный осмотр. Возможно, какие-нибудь анализы крови и другие материалы для лаборатории. Ну, вы знаете… «глаза-уши-горло-нос-отвернись-и-покашляй в сторону», всё в таком духе. Последний врач, который его осматривал, был практически дебилом, вообще не врач, а одно название. Спасибо, я это ценю. Мы Вас ждём здесь. Рон Вас привезёт. Он уже в пути. Ладно. Скоро увидимся.

У меня на лбу холодное полотенце. Я лежу на шёлке. На его постели. У него закатаны рукава, и когда я открываю глаза и смотрю, всё, что я вижу – это напряжённые канаты мускулов на его руках. На костяшках пальцев подживают ссадины. На них блестит мазь-антибиотик. У меня чуть кружится голова… и слегка мутит. Гарри Блэк захлопывает мобильный телефон и берёт пакет со льдом. Он медлит, взглянув на меня и увидев, что мои глаза открыты. Он вызвал врача. Приедет врач. Зачем тратить время на врача для того, кто знает слишком много и скоро окажется где-нибудь в морге? Я совсем запутался, чтобы мыслить связно и логично, но он улыбается, пристраивая лёд мне на голову.

- Мария сейчас принесёт апельсиновый сок. Ты заставил меня поволноваться, на пару минут. У тебя слегка учащённый пульс, но не думаю, что у тебя лихорадка. Я так полагаю, последние несколько дней были для тебя слишком напряжёнными, верно? Вопросы без ответов, слишком много предположений, неполная информация и слишком резкая смена обстановки за такое короткое время. Тебе нужно расслабиться… не то, чтобы я винил тебя, что ты на взводе.

Я не выдерживаю. Я не гордый. Больше нет, правда. Позволить себе нервный срыв, потому что ты до ужаса боишься смерти, по моим правилам – вполне приемлемо.

- Я не хочу умирать. Пожалуйста! Я никому ничего не скажу! Я сделаю всё, что ты захочешь! Я клянусь! Я богом клянусь, я сделаю что угодно… только – … . – Это выходит вперемешку с всхлипами и сопением, но он перебивает, со слегка оскорблённым видом поднося палец к губам.

- Ш-ш… ш-ш! Тихо, тихо, тихо. Не надо. Не перед девочками. Кроме того… я и не собираюсь делать ничего подобного. Думаю, что хорошо разбираюсь в людях, и если бы я не хотел видеть тебя здесь, поверь мне, мы бы сейчас даже не разговаривали. Дыши, ладно? С тобой всё будет в полном порядке. Ты сможешь уйти отсюда в любое время, и ничего с тобой не случится. Даю слово. Я знаю, как мало это значит в наши дни, но всё же это кое-что значит для меня. Мария будет здесь с минуты на минуту, потом, думаю, нам стоит поговорить, до того как приедет Док.

Мария вежливо стучится и вносит сок, Гарри ставит его на ночной столик и с улыбкой благодарит её. Она глядит на меня обеспокоенно и спрашивает, в порядке ли я. Я не знаю, могу я уже нормально говорить или нет, поэтому просто киваю и глотаю апельсиновый сок. Как только за ней закрывается дверь, Гарри усаживается на край кровати и вздыхает.

- Эх. С чего начать? Ладно, я рискну. Я знал, что ты сообразительный. Более чем сообразительный, чтобы сложить воедино кусочки того, что там происходило. Хотя я не думал, что ты так отреагируешь. Я хорошо разбираюсь в людях… правда… и мне понравилось то, что я увидел в тебе… там. Не смотри так удивлённо. Ты помнишь, что я сказал?

Я говорю их шёпотом. Те слова, что будут заперты в моей голове на всю жизнь, отпущенную мне. Я просто не думал, что проживу достаточно долго, чтобы появилась причина произнести их вслух.

- «Твоё место на шёлковой постели и при свечах. Под поцелуями звёздного света, с пузырьками шампанского на языке. Здесь тебе не место».

- Ты и вправду помнишь. Только ты забыл конец фразы. Просто чтоб ты знал... причинить тебе боль – всё равно, что разорвать «Мону Лизу» пополам. Я бы никогда не разрушил нечто прекрасное. Я никогда не говорил тебе пустых слов. То, что я делаю… моя работа… это ещё не я сам. Я не говорю, что ей не сопутствуют кое-какие осложнения, без которых я, честно говоря, и обошёлся бы, но… как бы это сказать? Дрэйк… я искал кого-то. Это нелегко… в моём положении. Слишком многое я не могу сказать, слишком многое не могу разделить… по крайней мере, с большинством людей.

[stervaN]

Пока мы находились там, думаю, мне удалось мельком увидеть, кто ты на самом деле, вопреки всему, что ты делал и видел, и мне понравилось то, что увидел я. Ты поставил на меня, когда безопаснее было смолчать и воспользоваться преимуществами того, что случилось бы после. Ты провёл границу и выбрал, на чьей ты стороне. Сторона оказалась правильной. Ты наверняка догадываешься, что я не боюсь рисковать. В азартных играх имеют значение только ставки… и шансы. Ты здесь, потому что для меня ставки того стоили, и думаю, у меня были все шансы. Мне нужен кто-то… кто понимает, о чём я не могу говорить, и знает, когда следует молчать. Я хочу кого-то, кто может назвать книги, которые я читаю, и разговаривать со мной на равных. Я не хочу домашнего любимчика... я хочу партнёра.

То, что я делаю… моя работа… у неё есть цель. Высшая цель. Я не могу объяснить… пока, но со временем, наверное, смогу. Просто потому, что я занимаюсь… тем, чем занимаюсь… это не делает меня людоедом. Но точно делает… здесь… одиноким.

Тут красиво, правда? Так много отличных вещей. Удобно. Намного лучше, чем некоторые места, где я побывал, но я здесь один. Не как в камере-одиночке, конечно. Я могу приходить и уходить, когда захочу, но когда я прихожу домой, тут полно замечательных вещей, но они ровным счётом ничего не значат, потому что нет никого, значимого для меня, с кем я мог бы их разделить. Ты выделяешься из окружающего однообразия, и я… я подумал, что с тобой воспользуюсь этим шансом. Давай смотреть фактам в лицо… что-то между нами… назовём это химией, побуждает меня заполучить тебя в свою жизнь… насовсем. Я желал тебя с той минуты, как мы шагнули в ту камеру, но насиловать людей – это не для меня. Я сделал то, что сделал, чтобы дать тебе повод верить – до такого я не опущусь, и сделал это на полном серьёзе. Тебе не грозит опасность с моей стороны, и если ты захочешь уйти, ты можешь… и я позабочусь о том, чтобы у тебя было достаточно для хорошего старта где-нибудь. Только… я прошу тебя остаться. Делай, что захочешь… играй на рояле, читай, спи, развлекайся, как тебе нравиться, но пожалуйста, дай мне шанс. Я не разочарую тебя. Хорошо?

... Ошеломлён – вот подходящее выражение для моего состояния. Если бы я уже не лежал, я бы растянулся на полу бесформенной кучей. Он не был таким… там. Напряжение понизилось до точки медленного кипения, и, когда он обращается ко мне, у него тон, как у нервного подростка, приглашающего на гулянку едва знакомую девушку. Я не знаю, что сказать. Что-то сказать следует, но я только киваю. Я знаю, какой вопрос должен быть задан. А я даже не могу задать его, глядя ему в глаза.

- Правила. Всегда есть правила. Какие они?

Он выглядит огорчённо и всё ещё играет золотым «Ролексом» на запястье.

- Чёрт. Да… правила есть. Хотел бы я, чтобы их не было, но не я их придумал. Когда мы наедине, правил нет никаких, будь собой, говори, что думаешь, делай, что нравится, но есть осложнения, которые касаются моей работы. Я ничего не могу с этим поделать. Мне чертовски повезло встретить такого, как ты, там, где я тебя встретил. Что бы я сказал, если бы встретил кого-то вроде… банковского клерка, или официанта? Привет, я Гарри… Я мочу гангстеров и подонков – я так зарабатываю на жизнь… рад познакомиться. Идея совсем не ахти. Ты же всё понял, когда я ещё и слова не сказал, и это больше, чем мне когда-либо раньше встречалось. Добавлю, кстати, и не только из лести, что, ко всему прочему, я тебя считаю чертовски роскошным.

Вот самая суть. Мы никогда не говорим о моей работе перед кем бы то ни было, если только я не упоминаю её при тебе первым. Ты помнишь Рона? Водителя? Это наш человек, он в деле, как и я, и он мой хороший друг. Прикид шофёра – это прикрытие. Он один из немногих, кто приходит сюда регулярно. Врач, который приедет осмотреть тебя… он врач компании. Вообще-то, мерзавец, каких поискать, но в своём деле он один из лучших. Ему ты можешь доверять. Мария и Тереза не знают ничего. Пусть так и останется. Легенда такова: мне принадлежит значительный пакет акций компании по производству различных полимеров. Корпорация «Феникс». Всё, что тебе известно, это то, что я вхожу в совет директоров и вынужден часто ездить в командировки.

Официально, для тебя и для мира за этими стенами, моё имя Гарри Джеймс Поттер. Для Марии и Терезы и на определённых заданиях я – Гарри Блэк. У меня есть другие псевдонимы, но их ты будешь узнавать по мере необходимости. Это зависит от того, с кем я встречаюсь, на самом деле. Сюда не приходит никто, и я говорю на полном серьёзе. Никто. Только сотрудники компании, или предварительно одобренные мной. В этом здании нет стандартной телефонной линии. Телевидение и компьютер подключены через спутник. Не волнуйся… в компьютере нет ничего такого, что ты не можешь или не должен видеть, и подключение защищено. Я могу достать для тебя мобильник. Тоже с защитой. Никогда не сообщай адрес этого здания, и если захочешь выйти или что-то в этом роде, в идеале с тобой должен быть я или Рон, в качестве водителя и охраны для тебя. Он опытный. Один из лучших водителей в этом бизнесе и притом потрясающе меткий стрелок. В худшем случае, если окажешься один, возьми такси до улицы за несколько кварталов отсюда, а потом прогуляйся пешком, пока не удостоверишься, что за тобой нет слежки, и затем через домофон попроси Марию впустить тебя.

Мария и Тереза проверены, их переписка и прочие взаимодействия с внешним миром аккуратно организованы. У них абонентские ящики на почте. Для тебя оформят такой же. Дважды в неделю Тереза и Мария ездят в город пополнить запасы продуктов. Они же увозят с собой почту или привозят её на обратном пути. Они убеждены, что я эксцентричен и крайне озабочен неприкосновенностью своей частной жизни. Они уважают эти правила, и у них отличные рекомендации с прежних мест работы, иначе бы их здесь не было. Им очень хорошо платят, вместе они отлично справляются, и в этом доме всё работает как часы. Мы все соблюдаем правила, ни у кого не возникает никаких проблем.

Это подводит меня к следующей теме. Досье. Я читал твоё. Пожалуйста, не усматривай в этом нечто зловещее. Учитывая мою профессию, это всего лишь необходимость. Я не хотел шпионить за тобой, но, прежде чем рискнуть и сделать для тебя исключение из правил, я должен был подстраховаться. По моему указанию, подняли все записи о тебе, служба безопасности подвергла их всесторонней проверке, а её результаты ждали меня на конспиративной квартире. Я знаю, кто твои родители, в какую школу ты ходил, и даже где ты обретался, пока не встретил Забини. Я выписал рояль на прошлой неделе, так как надеялся, что это даст тебе шанс заняться чем-то в своё удовольствие. Я полагал, прошло слишком много времени, с тех пор как ты мог делать что-то в этом роде, и, по моим представлениям, ты заслуживаешь куда больше, чем просто некоторую передышку.

Я знаю, что в неприятности ты влип из-за кокса, и нельзя, чтобы это произошло и здесь. Понимаешь? Я не осуждаю тебя... проблема в том, что наркотики тянут за собой кучу прочего дерьма, а это место - безопасно и должно остаться таковым. Это не обсуждается. Не имеет значения, что мы делаем вне этих стен, но домой мы проблемы не приносим.

Это не просто правила. Это Священное Писание. Это заповеди. То, что я увидел в тебе, понравилось мне настолько, чтобы игнорировать то, от чего другие бы вздрогнули, но, когда дело касается секретности и безопасности моей работы, компромиссов быть не может. Мы друг друга поняли?

... Я сам не знаю, что делаю. Ещё сегодня днём я ясно понимал, чего хочу, но теперь мой разум напоминает трясину. Я хочу сбежать прочь... взять немного денег и начать заново подальше отсюда, но в его присутствии я слабею. Я боюсь того, каким становлюсь, когда он рядом... когда я слышу, какие вещи он говорит. Он лучше и добрее, но слишком напоминает Блейза в похожей ситуации – словно она повторяется заново. Уже одно то, что он рядом, вызывает во мне болезненное желание покориться. Когда-то я любил это ощущение, но с ним тяжело мириться, когда мой разум истошно кричит мне бежать и спасаться. Я вынужден спрашивать ещё. Есть вещи, которые мне нужно знать. Успокоят ли ответы мою совесть? Это словно язва, которую я тревожу и не даю залечить. Мне нужен предлог, чтобы сдаться и сказать «да». Мне нужно, чтобы мои страхи успокоили... а страхов у меня много.

[stervaN]

- Что... что ты хочешь, чтобы я... сделал? Я могу уйти... сегодня... если захочу? Ты позволишь мне? Я не хочу неприятностей. Я просто хочу быть в безопасности. Я... я очень устал... бояться. Я не сделаю ничего, что принесло бы неприятности... но что мне придётся делать? Что... что ты хочешь от меня?

- Может, это прозвучит немного странно... учитывая, сколько времени всё было наоборот, но я не хочу, чтобы ты делал что-либо, что тебе неприятно. Не то, чтобы я строил грандиозные замыслы, или что-то в этом роде, но на ближайшее время кое-какие планы у меня есть, из них медосмотр - первым делом. Я подумывал сегодня вечером поужинать здесь, ночью выспаться хорошенько, а завтра, если будешь в настроении, возможно, пройтись по магазинам. Каким захочешь. Просто небольшой выход в город, прежде чем мы отпразднуем твой грядущий день рождения. Помимо этого... читай, сколько душа пожелает, занимайся музыкой, наслаждайся едой, и просто живи. Определись сам, что ты хочешь делать со своей жизнью.

Я скажу прямо... я надеюсь, что ты действительно проведёшь некоторое время со мной и позволишь мне насладиться твоим обществом, но я привёз тебя сюда не для того, чтобы принуждать к сексу или удерживать с помощью подкупа. Я серьёзно. Я не хочу домашнего любимчика. Если бы хотел, он бы у меня уже был, и я бы держал его подальше от своей жизни здесь. Я хочу знать о тебе то, что не прочтёшь в досье. Мне бы хотелось тешить себя надеждой, что мой риск оправдает себя и кое-кто решит остаться, потому что я стою того, чтобы быть рядом. И мне бы очень хотелось, что бы этим кое-кем оказался ты.

... Ну и что бы вы сделали в подобной ситуации? Это полное безумие называется моей жизнью. Сногсшибательно красивый мужчина, достаточно богатый и достаточно сильный, чтобы защитить меня от чего угодно, хочет меня для себя... безо всяких условий... и прямо-таки с моим обычным везением, которым я, кажется, всегда обладал, он оказывается наёмным убийцей с душой поэта. Философ-романтик, который убивает за деньги. Резкий стук в дверь заставляет меня судорожно вдохнуть, а Гарри поворачивается, чтобы ответить.

- Войдите!

Дверь быстро открывается, и входит человек в дорогом, отлично сшитом белом костюме. У него длинные чёрные волосы с обильной сединой, собранные сзади в хвостик. Он подбирает две огромные сумки и переступает порог с раздражённым и скучающим видом.

- Это вызов на дом, который я не должен был бы даже принимать. Правила, Гарри, слышал про них когда-нибудь? Это ещё кто, чёрт возьми, и какого чёрта он здесь делает? И не надо мне дерзить, как обычно. Если это не ты или не кто-то из персонала, я даже пальцем пошевелить не обязан.

Гарри кривится, но шепчет несколько слов напоследок, пока тот человек ставит сумки на пол и начинает доставать оборудование.

- Просто подумай об этом. Пожалуйста. Ты ни о чём не пожалеешь... Я обещаю.

- Ну? Я всё ещё жду ответов. И дай мне стул. Могу я по крайней мере сесть нормально, раз уж ты прервал мою игру в гольф. Тебе повезло, что ты полезен фирме, мальчишка.

- Доктор Снейп, это Дрэйк. Он ненадолго потерял сознание, и достаточно долго получал далеко не лучшее медицинское обслуживание, так что я подумал , было бы неплохо, если бы его осмотрел врач, который как следует знает своё дело. Дрэйк... познакомься с доктором Снейпом.

- Лестью ты ничего не добьёшься, щенок. Займись делом и подай мне стул, пока я приготовлю инструменты. Я хочу закончить с этим побыстрее.

Гарри принёс от рабочего стола стул, закатив глаза за спиной доктора, так что только я мог видеть написанное на его лице раздражение, но у этого человека явно глаза на затылке.

- И не надо мне тут закатывать глаза! Поставь стул у кровати и уходи. Тогда я смогу разобраться с этим и вернуться к игре. Иди!

Гарри ставит стул рядом с кроватью, и этот доктор Снейп начинает выкладывать на ночной столик предметы, которые я узнаю. Тонометр, тесты на сахар в крови, пузырьки, шприцы, что-то вроде лакмусовых полосок для простейших анализов крови. Маленький портативный микроскоп и много чего ещё.

- Ты заблудился между двумя "и” в слове «иди», Гарри? Выметайся!

Гарри пожимает плечами и уходит, напоследок окинув меня сочувственным взглядом. И вот я остаюсь один на один на кровати с весьма раздражённым на вид человеком рядом со мной, в одной руке у него тонкий медицинский фонарик, а в другой - депрессор языка.

- Открой рот, покажи язык. Полагаю, ты не умственно отсталый с рождения, иначе он бы меня предупредил. Попробуем сделать это попроще... Дрэйк.

Моё имя капает с его языка, как матерное слово. Что он, наверно, думает обо мне... или о Гарри? Парень в старомодной юбке и топе. Не удивительно, что он испытывает отвращение. Я делаю, что он говорит, скупые команды, одна за другой. Как и сказал Гарри по телефону, он проводит стандартный медосмотр. Глаза, уши, нос и горло, а потом он измерил мне давление и пульс. Оказалось, что у меня давление на несколько пунктов ниже нормы, но ничего серьёзного, а пульс слегка ускорен, что необычно для человека с давлением чуть ниже среднего. Уколол мне палец, и выяснилось, что сахар в крови тоже понижен. А он только хмыкает, или издаёт другие неопределённые звуки, командуя мной направо и налево.

Я ненавижу иголки, но он берёт пять образцов крови. ПЯТЬ! Вампир грёбаный. Что он там собрался проверять в таком количестве? Он опечатывает все пробирки, кроме последней, и начинает готовить на столике какой-то набор химика, задавая вопросы со скоростью пулемётной очереди. Известные аллергии? История алкоголизма или употребления наркотиков? Принимаемые в данный момент лекарственные препараты или пищевые добавки? Предпочтения в еде? Ещё и ещё. Он скрупулёзен и задаёт вопросы, которые мне никогда раньше не задавали. Когда он принимается выяснять некоторые очень личные подробности, насчёт половой жизни, вроде того, что я делал или не делал… я замолкаю. Он делает паузу в своих тестах и бросает на меня взгляд, способный содрать со стен штукатурку.

- Я не твоя мамочка. Отвечай на грёбаный вопрос и не красней, как идиот. Если ты достаточно взрослый, чтобы заниматься этим, а это так, тогда ты достаточно взрослый, чтобы вслух сказать об этом врачу.

Мне приходится объяснять… в слегка завуалированных выражениях, что я имел «пассивное» анальное или «активное» оральное сношение каждый день или через день на протяжении последних семи лет, иногда с несколькими партнёрами. Я не упоминаю тюрьму, потому что ему особо не нужно знать эту деталь. Когда вы озвучиваете всё с клинической точки зрения, с отрывом от реалий, это кажется намного более отвратительным. Прокручивая в голове цифры, я осознаю, что занимался сексом, притом против воли, примерно две тысячи раз за последние семь лет. Мне чертовски повезло, что я почти всегда занимался им с одним и тем же человеком, и это был Флинт. На него приходилось 95% секса, к которому меня принуждали. Меня проверяли на ВИЧ каждый год, и каждый раз тесты оказывались отрицательными. Мне только пришлось пару раз переболеть гонореей. Как вам такое в качестве выигрыша в «русскую рулетку»? А пока он вернулся к своим тестам, пробирке с кровью и своему микроскопу.

[stervaN]

- Ну, что ж… Дрэйк, несмотря на некоторую вялость… тебе мало что грозит. Сахар в крови понижен, у тебя гипогликемия. На твоём месте, я бы умерил потребление сахара. Это относится и к продуктам, богатым крахмалом, вроде хлеба, картофеля или макарон, а так же газировке, конфетам и прочему мусору, который в эти дни едят дети. Не будешь осторожен – в один прекрасный день обнаружишь у себя диабет. Ты весишь недостаточно для своего роста, фунтов на десять*. Питайся здоровой пищей и ешь регулярно… и тебе нужна физическая нагрузка… это приведёт твоё давление в норму. Я бы сказал, ты слишком долго вёл малоподвижный образ жизни. Ты, судя по всему, страдаешь от лёгкого перенапряжения и расстройства, но с этим можно справиться, соблюдая хороший режим сна, какое-то время избегая стрессовых ситуаций и обдумывая свои действия, вместо того, чтобы заставлять себя реагировать на ситуацию немедленно. Если не поможет, я могу предложить очень слабое успокоительное. Ты плохо спал последнее время, я полагаю, это стресс, по большей части. Он может быть вызван резкой сменой обстановки. Сколько времени ты провел в тюрьме?

- Семь… семь лет. – Я так чертовски унижен. Это как самый худший кошмар наяву. Он видит это, глядя на меня. Это написано у меня на лбу. Тюремная подстилка. Грязь. Шалашовка. Нарк. Шлюха.

- Прекрати делать такой вид и никогда не считай других тупыми. Питался ты из рук вон плохо. Слова «семь лет» прозвучали около дюжины раз, пока я тебя расспрашивал, ты признался в незаконном употреблении наркотиков и сексуальных контактах в количестве, необычном для немоногамных отношений, с одним основным участником, помимо тебя самого. Я также знаю, где Гарри провёл последний месяц. Пардон, но я делаю собственные выводы… обычно они правильные. Мой тебе совет, мальчик. Это случилось. Преодолей это. То было там… это – здесь и сейчас. Ты капитально облажался, но тебя никто не заставляет делать ту же глупость дважды. Ожидать, что, вопреки доказательствам, увиденным собственными глазами, результаты одних и тех же действий будут отличаться – это безумие по определению.

Повзрослей, наконец… иначе умрешь молодым и перед смертью будешь выглядеть ужасно. Питайся хорошо, регулярно тренируйся, соблюдай режим сна и не обращайся со своим телом, как с помойкой для токсичных отходов. Одно то, что рекламировать нечто по ТВ – законно, не значит, что это нечто тебе полезно… в большинстве случаев, дело обстоит с точностью до наоборот, иначе они бы не тратили деньги, убеждая тебя купить это. Я провёл стандартное обследование на венерические и другие наиболее распространённые заболевания, которые легко выявить быстро, и ты, вопреки ожиданиям, чист. Остальные результаты у меня будут через неделю или дней десять, после того как я вернусь к себе в офис. К твоему сведению, я был вот на столечко близок к тому, чтобы сыграть «пар»**, когда Гарри позвонил мне. Будь это кто угодно, кроме него… я бы просто послал их на три буквы. Следуй моим советам – и с тобой всё будет в порядке. Я пришлю тебе сюда распечатку… надо полагать, ты здесь будешь…

Решающий момент. Кажется, мне сейчас придётся сделать выбор. Я в шоке от водоворота событий, в котором сегодня оказался, а он пакует вещи, как будто меня вообще здесь нет. По его одежде видно, что он зарабатывает на том же уровне, что и Гарри. Кто взял на себя труд вызвать его осмотреть меня, не станет убивать меня. Думаю… думаю, что здесь я, вообще-то, в большей безопасности, чем был за всю свою жизнь. Это немного сбивает с толку.

- Да. Я буду здесь. И спасибо Вам. Думаю… думаю, я просто… боялся.

Подхватив сумки, доктор Снейп встал и потянул на меня носом.

- Полагаю, тебя винить не в чем. Я иногда забываю, что не все живут так, как мы. Это немного слишком, для одного раза. Гарри не следовало привозить тебя сюда, но он привёз, и поскольку он наш золотой мальчик, то получает, что захочет. Не перенапрягайся, отдохни и старайся, чтобы тебе не требовалась моя помощь. Увидимся, Дрэйк.

А потом он выходит прочь из комнаты, и вот его уже нет. Я слышу, как он ворчит на Гарри на пути в холл и к лифту. Гарри вернётся с минуты на минуту. Я чувствую себя ужасно… но завтра… я, может быть, смогу пройтись по магазинам. Кто сказал, что все перемены – обязательно к худшему?

Когда Гарри возвращается, я молчу, пока он вытаскивает стул и садится у края постели. Я чувствую себя как выжатый лимон. Мой желудок продолжает трепыхаться и капризничать. С этим я ничего не могу поделать. Я чувствую недомогание, поскольку потерял так много крови на многочисленные пробы доктора, и рядом тлеет присутствие Гарри. Я чувствую его. Он полон дум, которые держит при себе. Я вижу, что он прикладывает усилия, стараясь не напугать меня. Где тот человек - воплощение уверенности - который увёл меня в свою камеру? Между нами повисло нервное молчание. Слишком долгое. Мне хочется плакать. Из-за этого я чувствую себя глупо, не позволю этому случиться. Слова доктора Снейпа всё ещё звенят у меня в ушах.

«Преодолей это. То было там… это здесь и сейчас. Ты капитально облажался, но тебя никто не заставляет делать ту же глупость дважды».

Я сошёл с ума? Когда я в последний раз доверил выбор пути своему желанию, чтобы обо мне беспокоился и заботился красивый парень, я оказался в тюрьме, где меня насиловали семь лет! Я снова делаю неправильный выбор… или это перемена, которую я ждал всю свою жизнь? Гарри Блэк громко вздыхает, сбивая ход моих мыслей и снова переключая его на себя.

- Дрэйк… прости меня. Для тебя это чересчур. Иногда я делаю ставку и проигрываю. Я могу удостовериться, что у тебя будет достаточно денег, чтобы начать заново где-нибудь, а Рон сможет вернуться сюда, как только отвезёт дока. Я понимаю, и единственное, о чём я прошу – твоё молчание об этом месте и моём имени. Я… я искренне надеюсь, что у тебя всё будет хо…

- Я останусь.

Слова упали с языка с тяжестью наковальни. Кажется, я снова могу дышать, и тихая улыбка, которая так хорошо смотрится на его лице, вернулась. Я могу поверить, что он не хочет причинить мне боль. Я могу в это поверить… я только не могу поверить, что в итоге он не причинит её мне всё равно.

На словах он добрый, и, когда я говорю ему, что меня всё ещё клонит в сон от стресса и кровопотери, он встает и говорит, чтобы я не стеснялся и вздремнул, если хочется. Ужин не будет готов ещё пару часов. Он доволен, светится от радости. Я лежу молча, пока он не ушёл, и не могу не гадать, что будет дальше. Так много всего. Больше, чем я в состоянии воспринять. Я всё ещё в его доме, в его постели, наслаждаюсь его добротой. Он подходит под мой тип мужчин. Слишком уж подходит, что не утешает, поскольку мой тип всегда означает неприятности. Я не хочу неприятностей, но… думаю, я хочу Гарри.

Я закрываю глаза и молюсь, впервые с тех пор, как был достаточно наивен, чтобы верить, будто это что-то изменит. Боже милостивый, пожалуйста, не дай, чтобы последнее оказалось ещё и первым.

____________________________
* 1 фунт = 453,6 г. Ди весит меньше, чем нужно, на четыре с половиной кг (прим. переводчика).

** "пар" – В гольфе: установленное количество ударов по мячу, необходимое хорошему игроку для проведения мяча в лунку (прим. переводчика).

[stervaN]

Глава 7


Прошлой ночью Гарри Блэк... я имею в виду, Поттер... я имею в виду... чёрт! Псевдонимы грёбаные. Забини хоть был просто Забини. Конечно, он всего лишь толкал наркоту за гроши, с Гарри он даже рядом не стоял. Так о чём это я? Ох... да... прошлой ночью Гарри позволил мне спать одному. Он даже вопрос об этом не поднял. Я весь издёргался и ослабел – этот «доктор-вампир» у меня столько крови вытянул - так что просто отключился.

Я согласился остаться... на какое-то время. Ну и что, что любопытство сгубило кошку. Я не кот, но девять жизней и способность всегда приземляться на лапы у меня определённо имеется. Гарри смотрел с облегчением, и, судя по всему, потихоньку ушёл в одну из комнат для гостей, когда я вырубился и проспал всё на свете, и ужин в том числе. Я проснулся в одиночестве. Это меня удивило, так как я на полном серьёзе считал, что, поскольку я брал у него в рот, он просто станет спать в своей постели, вне зависимости от того, буду я там или нет. И я, вроде как, хотел, чтобы он в ней спал. Какое разочарование – зайти так далеко и потом проснуться одному, на подушках, которые пахнут им, но без него рядом со мной во плоти.

Страшно подумать, я так долго не спал рядом с кем-либо. Честно говоря, мне нравится на людях изображать сволочную хладнокровную стерву, но, когда гаснет свет, меня так и тянет обниматься. Это единственный тип близости, которого мне всегда не хватало. И потом, с кем бы я это разделил? Обычно с клиентами не обнимаются, и, в любом случае, большинство из них не являются тем, что захочется прижать к себе поближе. Они из серии «получи свои деньги и вали отсюда, как закончишь». И, разумеется, первый же приличный человек, который обратил на меня внимание, который приложил столько усилий, чтобы привезти меня сюда, пугает меня до глубины души и проводит ночь в другой постели. На самом деле… это даже мило.

Он и был милым во всех отношениях. Невозможно сопоставить образ человека, который избил Флинта до полусмерти, с тем элегантным, привлекательным, желающим угодить парнем, которого я встретил вчера. Гарри Джеймс Поттер. Как можно сказать такому парню нет? Он сообщил мне своё настоящее имя… и он не собирается убивать меня. Если уж на то пошло, я думаю, что опасности вокруг меня сейчас меньше, чем когда-либо. Одно только осознание этого уже слегка кружит мне голову.

Я просыпаюсь очень рано, ну, так ещё и четырёх не было, когда я вчера потерял сознание. С того времени, как всё закончилось, я проспал в общей сложности с шести вечера до пяти утра. Я не спал так долго... ха... док Снейп был прав. Всё те же семь лет. Рано или поздно придётся начинать жить дальше. Я могу носить отпечаток того, что делал или кем был, всегда, если захочу... или я могу стать кем-то совсем иным. Я жив... и сегодня я иду за покупками. Это... это будет здорово.

Гарри проснулся вскоре после меня. Я услышал шум воды в душе гостевой комнаты дальше по коридору. Я прошёл на кухню за кофе. Тереза всегда устанавливает таймер на кофеварке так, чтобы машина начала готовить кофе в пять, и он был готов для Гарри, когда бы тот ни оказался дома, даже если они ещё спят. Когда они знают, что он дома, они встают раньше. Я спохватился, что опять хожу в его пижаме. Я к ней привык, но теперь он дома. Что, если он захочет её обратно? На что он может рассердиться? Я скоро это выясню. Растрёпанный, в мешковатой шёлковой пижаме, с чашкой кофе «Арабика Хайгроун» в одной руке и подавляя зевок другой, я иду обратно в комнаты Гарри Блэка – принять душ. Он появляется из боковой двери холла и улыбается. На нём нет ничего, кроме полотенца. И не особенно широкого полотенца, к тому же. Краешек его плоти выглядывает из-под кромочки, и мне ли краснеть после всего, через что я прошёл, но сейчас рано, и я не в лучшей форме.

- Привет... ты в душ? Мне просто нужно заглянуть в гардероб на пару минут. Я думаю, на сегодня что-нибудь не слишком формальное, поскольку позднее мы идём по магазинам. Когда будешь готов, я вызову Рона. После завтрака. С минуты на минуту встанет Тереза и начнёт готовить. Ты хорошо выспался?

Он такой бодрый. Для человека, который не спал в собственной кровати, поскольку её заняла эмоционально обессилевшая “примадонна”, он чересчур жизнерадостен.

- Ага. Просто хотелось кофе, прежде чем я смогу сделать что-то более сложное, нежели просто открыть глаза. Ты... ты не возражаешь, если я поношу это, пока не оденусь... а? Я спал... нормально. Я не хотел, чтобы... чтобы ты... это твоя постель всё-таки... так что...

- А. Ладно. Мы потом со всем этим разберёмся. Я просто хотел удостовериться, что ты в порядке.

Он направляется в хозяйские апартаменты с тем же невозмутимым спокойствием, какое демонстрирует всегда, а я смотрю ему в спину, пока он входит в комнату передо мной. Ням! Я видел много литых тел в тюрьме... но в тех обстоятельствах наслаждаться видом было сложно. Здесь, на мягких коврах, попивая отличный кофе, я могу смотреть мужчине вслед и неприкрыто вожделеть мышцы его спины. Приятно потрогать... приятно подержаться, в то время как он... чёрт. Может, у меня и свободная пижама, но небольшую выпуклость спереди всё же видно. Мария обхохочется, если увидит, что я так реагирую на Гарри!

После того, как я перевидал столько членов, которые, хотел я их или нет, пихали в меня с того или иного конца, просто не поддаётся объяснению, что спустя несколько дней красивой жизни я превратился обратно в отъявленную шалаву для первого же члена, который оказался поблизости. Этот хотя бы приличный. Я хочу сдёрнуть с него это полотенце и... проклятье... пижама опять топорщится. Я подожду. Сегодня вечером. Я мог бы сделать себе маленькое послабление... если сегодняшний день пройдёт гладко. Если он будет так же мил ко мне, как сейчас. Может быть, это усложнит ситуацию... но ненамного, ведь она и так уже сложнее некуда, правда? Почему бы мне не получить желаемое? Особенно после десяти лет, которые я провёл так паршиво.

Душ нагревается всегда быстро, и, кажется, горячая вода никогда не кончается. Я его просто обожаю. Скрабы для тела, шампуни салонного качества и кондиционер заставляют всё помещение благоухать, словно корзина с фруктами и пряностями. Здесь я чувствую себя больше, чем просто человеком, и я люблю это ощущение. Я красивый, и холёный, и я понимаю, почему меня некоторое время хотят держать поближе к себе. Иногда очень приятно пару минут посмаковать это. Чуть-чуть средства для укладки, и мои волосы лежат как надо, что для меня нормально. Они всегда были достаточно тонкими, так что с ними легко справиться.

Я вытерся полотенцем, скользнул обратно в пижаму и прошёл назад в спальню... почти надеясь, что Гарри ещё там, но он ушёл. Вероятно, из вежливости. У этого человека есть такт... надо отдать ему должное. Просто хотелось бы, чтобы он был более напористым. Не злобным или грубым... так что, наверное, я предпочитаю такт, но я не умею руководить чем-либо... у меня лучше получается приспосабливаться к тому, что выпадает на мою долю. В данный момент я надеюсь, что на мою долю выпадет завтрак, поход по магазинам, стилист, обед в каком-нибудь уютном месте и немного секса на десерт!

Моя совесть уверяет меня, что я маньяк – думать так о мужчине, который зарабатывает на жизнь, убивая людей. Чем бы Гарри Блэк обычно ни занимался, сегодня он сделает одного человека очень, очень счастливым. Моя совесть может катиться на три буквы. Я хочу жить так, как привык, как могу, как люблю жить, и Гарри сделает это возможным.

[stervaN]

Он сидит за столом на кухне, разговаривая с Терезой, которая встречает меня лёгкой улыбкой, когда я вхожу и сажусь. Хоть раз я здесь не единственный, кроме неё. На столе тосты и джем, ломтики копчёного окорока и яйца “Бенедикт”*, дольки свежей дыни и грейпфрутов, сок и ещё кофе. Секунд на десять я забываю, что в помещении Гарри, а потом вспоминаю про своё воспитание и стараюсь прекратить есть как кто-то, кого накануне выпустили из кутузки.

- У тебя был вид наслаждающегося человека. Не останавливайся из-за меня... мне очень даже нравится, как ты при этом выглядишь.

Когда он говорит такое, мне жаль, что рядом Тереза. Мне не привычны комплименты, по крайней мере, больше не привычны... но думаю, вернуть умение принимать их вполне в моих силах. Нахрен формальности. У меня на тарелке яйца “Бенедикт” и дольки охлаждённой дыни. Гарри ест лениво, отщипывая ветчину или отвлечённо поднося к губам на вилке кусочки фруктов или яичницы. Как только я проглотил достаточно еды, чтобы утолить первый голод, наблюдать за ним стало легче... и наблюдение стало завораживать.

Каждое его действие настолько точное, настолько всерьёз... но сейчас он кажется очень расслабленным. Умиротворённым. Он у себя дома. Единственное, что не вписывается в обстановку, так это я. У него задумчивый, беспокойный вид, он полон мыслей, которые держит при себе. Ни за что не стану ему мешать – не хочу его задеть. Я знаю, что он не желает мне смерти, и знаю, что он кажется очень добрым... но это не значит, что я всё забыл. Сейчас это имеет ещё большее значение.

Передо мной стоит глобальный выбор. Решение... одна из тех вещей, в которых я полный профан. Мне придётся это обдумать, аккуратно... и спокойно... как сказал доктор Снейп. Гарри – убийца. Под каким соусом это ни подай, но я увлечён человеком, который совершает действия куда более преступные, чем Блейз когда-либо пытался. Это всё было хорошо, когда мне было семнадцать и я перешёл от минетов в автомобилях и дешёвых мотелей к ужинам в четырёхзвёздных ресторанах... но завтра мне двадцать пять. Есть ли хоть один человек, ради которого стоит быть в этом замешанным? Рискну ли я получить новый тюремный срок... ещё раз лишиться свободы, или даже жизни... только ради того, чтобы быть с кем-то богатым и красивым... и прилично оснащённым. Аррргх! Если я буду и дальше думать в том направлении, бугорок на пижаме спереди не даст мне выйти из-за стола, пока остальные ещё здесь!

Сложно сказать, с его-то загаром, но когда я встретил его взгляд через стол, думаю, он покраснел! Честно! Могу поклясться! Он, мать его, покраснел! Я чуть ли не физически ощутил, как моё полумёртвое эго поднялось на новые высоты. Я могу заставить хладнокровного убийцу покраснеть... в полседьмого утра... будучи с растрёпанными волосами и одетый в огромную пижаму! Пусть я и не знаю, останусь или уйду... но думаю, у меня впереди замечательный день.
________________________________

Позвольте мне кое-что рассказать о Чикаго. Это настоящий город-вселенная. Гигантская ярмарка культур, идеалов, мечтаний и тел. Угнездившийся на берегу озера Мичиган, комфортно устроившийся между главными хайвеями четырёх штатов, Чикаго огромен и ярок, потому что всегда был в центре самого сердца Америки. Когда торговля всё ещё строилась на использовании речных барж, задолго до появления самоходных судов, Чикаго уже вырос и бурлил кипучей деятельностью.

Он полон коррупции? Ага. Большой, и шумный, и грязный? Ага. Это – дом? Ага... дом. Чикаго прозвали “Городом Ветров”, и когда приходит ветер с озера, вонь урбанизованной жизни счищает прочь, а люди укутываются в тёплые пальто и куртки и всё равно принимаются за работу. В жару или холод, смердящий или сверкающий, Чикаго всегда в движении. Спорт, сельское хозяйство, судоходство, промышленное производство, политика и вечеринки... Чикаго никогда не перестает жить и дышать. Квартал музеев – просто краса и гордость города. Пусть не Лувр, но, помимо Нью-Йорка и Лос-Анджелеса, это один из крупнейших и развитых культурных центров Америки. А еда! За океаном раньше смеялись над американской кухней. Американская кухня - вот оксюморон! Больше нет. Появились экзотические гастрономы и закусочные, принадлежащие детям и внукам иммигрантов, а они знают толк в кушаньях своей былой родины. Если это съедобно, вы найдёте это здесь.

Здесь есть рестораны, высоко оценённые самыми строгими критиками, где могут воспроизвести лучшие блюда мира ломтик в ломтик. Каждая этническая субкультура, какую вы только сможете вообразить, открыла ресторан где-то в этом гигантском городе, и если вы захотите истинно кантонских кушаний, приготовленных настоящими кантонийцами, вы сможете это найти. То же самое касается всех остальных блюд, от ирландских до афганских. Хотите, чтобы ваш взыскательный вкус удивили? Приезжайте в Чикаго… но привозите деньги. В наши дни в Америке нет ничего дёшевого, кроме наших политиков… а их можно снять за почасовую плату, как те убогие мотели, в которых меня когда-то трахали, и в Чикаго в том числе. На жильё большой спрос, места не хватает, и если вы хотите поселиться здесь и при этом обезопасить свою жизнь и здоровье, придётся платить высокую аренду в приличных районах города.

Это – родина нео-капитализма. Милтон Фридман и «Чикаго-бойз»** выдумали и ловко сформулировали кучу заманчивой хрени, которую взяли на вооружение почти все фискальные консерваторы за последние тридцать лет. Вкратце идея такова: если позволить богатым людям делать всё, что они захотят и оставить их в общем-то без присмотра и без налогов, бизнес будет процветать, появятся новые рабочие места и экономика по умолчанию станет лучше. В сущности же, Милти был лживым мешком дерьма, который нашёл удачную тему для разглагольствований, на что охотно купилась аудитория и "мозговые центры", позарез нуждающиеся в логично звучащих аргументах в поддержку законодательства, защищающего их интересы. Десятилетия спустя, по всему миру, эта политика доказала, что если вы отмените подотчётность, санкции и ответственность, высшие должностные лица корпораций поведут себя так же зрело, как подростки, которым выдали виски и ключи от машины. Сомнительная честь для Чикаго – приписывать себе это философское бедствие, но Чикаго переживал и худшее, и всегда сможет пережить.

Честный капитализм, с другой стороны, имеет некоторые замечательные преимущества, и здесь вы можете увидеть их все. Шоппинг – божественный. Если что-то есть у них – в Париже, Лондоне, Лос-Анджелесе или Нью-Йорке, здесь у нас это тоже есть. Я всё ещё размышляю про себя, что лучше – шоппинг или секс, и я признаю, что шоппинг, вероятно, наступает на пятки последнему, но после него едва ли приходится чиститься. Шоппинг может не быть грязным делом, но секс обязан им быть. Если вы не стали липким и потным и не пошумели всласть… тогда вообще не стоило им заниматься. Но эй, не слушайте меня… я с пятнадцати лет был всего лишь хвалёной мишенью дартс для болтов. Мои познания о том, как сделать правильный выбор, можно собрать в напёрсток… и там ещё для пальца место останется.

[stervaN]

Гарри отвёл меня в салон. В настоящий салон… а не просто к стилисту. Мне сделали маникюр и педикюр, а также гораздо более подходящую стрижку, пока играла успокаивающая музыка, а Гарри читал газету. Я выбрал достаточно стильную стрижку-унисекс. Удлинённые пряди спереди, практически на глаза, и достаточно короткие сзади. Идеально: с законченной укладкой и стайлингом я снова выгляжу почти на восемнадцать. Мне даже массаж сделали, и позвольте вам сказать, мне не делали его с тех пор, как я был ребёнком, который был не в том возрасте, чтобы у него где-то ломило по-настоящему, и если мне на глаза навернулись слёзы… что ж… они были от радости.

Преображение в салоне М.А.К. завершает работу над моим обликом. Чтоб было понятно, М.А.К. – это салон, который предпочитают «переодетые примадонны» со всего света, а также те, кто добросовестно и крайне разборчиво подходит к выбору личной косметики: косметические линии у них просто блестящие. Я набрал косметики, какой только захотелось, и Гарри просто протянул им карточку, чтобы оплатить чеки. Я теперь могу сойти за парня или девушку… а не за явно измученную и потасканную тюремную подстилку. Осталась одна главная проблема… одежда!

Мне нужна и мужская, и женская одежда. В городе мне нравится выглядеть девушкой, но дома мне вполне комфортно в любой одежде, лишь бы она хорошо смотрелась и подчёркивала мои достоинства. Я, в некотором роде, хочу узнать, что Гарри думает обо мне как о парне. Он видел меня в моём худшем обличье, и он видел меня в тряпках, что были на мне, когда я откинулся из тюрьмы, но он никогда не видел Дрэйка Малфоя. Я хочу, чтобы он его увидел. Я хочу, чтобы обо мне судили, когда я выгляжу личностью, которой меня создала природа. Если же он хочет меня независимо от того, как я выгляжу... ну... даже думать о таком – это чересчур.

Унизительно только то, что, когда мы, наконец, оставляем машину на частной парковке и приступаем непосредственно к шоппингу... я вынужден пойти в отдел для подростков. Я невысокий и слишком тонкий почти для всех взрослых размеров, и, вероятно, всегда таким буду. Продавцы-консультанты заискивают, но, думаю, это скорее из-за эффекта, который Гарри производит среди незнакомых людей. Он повелевает ими, почти так же, как мой отец. Фу... вот в этом смысле я та-ак не хочу их сравнивать! Люди подчиняются ему, потому что он знает, что он главный. Меня обслуживают по высшему разряду – несмотря на то, что я – парень в женской одежде, закупаюсь в обеих секциях и примеряю наряды один за другим – потому что у Гарри неограниченная кредитная линия, а эти люди знают, где их кусок хлеба с маслом.

«Барни’с Нью-Йорк», «Джейд», «Траджикали Хип», «Нейман Маркус»… один за другим, мы заходим в магазины, где продают именно то, что мне нужно. Они могут определить его принадлежность к высокому классу по тем же признакам, что и я. Хороший вкус и сдержанность в проявлении собственного благосостояния. Качество без показного блеска. Только подзаборное отребье нацепляет на себя лишние побрякушки, как только появятся деньжата. Настоящее богатство проявляется невзначай, в крошечных деталях. У Гарри нет украшений. Ни колец, ни татуировок, ни пирсинга. Ни запонок с инкрустацией, ни булавок для галстука с бриллиантами. Только безукоризненно сшитый костюм и часы «Ролекс», которые показывают время всех главных финансовых центров мира. Ни больше, ни меньше. Его одежда – ручной работы и такого качества, что большинство людей в месяц не зарабатывают столько, сколько стоит то, что на нём сейчас надето, и это, вероятно, ещё не самый дорогой костюм, который у него есть. Когда у людей внезапно появляются деньги и они пытаются показать, как хорошо обеспечены, они все делают одну и ту же ошибку. Они используют свой гардероб и аксессуары, чтобы всем стало ясно, какие они богатые. Это выглядит жалко, и люди с настоящими деньгами только склоняют головы, посмеиваясь втихомолку. Гарри не заботит, сколько у него денег. Он даже не считает, а это значит, что ему не нужно беспокоиться о счетах. Вот это и есть богатство.

В эти дни в Америке нужно быть практически миллионером, чтобы считаться представителем среднего класса. Это обстоятельство может не быть хорошим, или здравым, или справедливым… или даже рациональным, но оно всё больше и больше похоже на правду. Множество людей разбирают социум по косточкам, выискивая признаки расизма, или сексизма, или гомофобии, но они не видят картины в целом, потому что слишком пристально вглядываются в детали. Существует один единственный «-изм», который когда-либо имел значение. Он питает все остальные, как смотритель в зоопарке, который швыряет кровавые куски мяса хищным кошкам. Это не чёрное или белое, не мужское либо женское, не гомо или гетеро… это всё одного цвета… зелёного. Доллары. Золото. Классизм. Всё остальное – это побочные продукты первого главного различия между людьми. Богатства.

В реальности существует только два класса. По-настоящему богатые – и все остальные. Я был в обоих статусах, испытал и то, и другое на собственной шкуре, и это ставит меня в очень неординарное положение. Я вернулся в мир, где закупаются супермодели и компании, которые ими владеют, и я вижу различия яснее, чем когда-либо. У Гарри оно есть, у меня оно есть, потому что я с Гарри, а у девушки, которая упаковывает мои покупки в пакеты и коробки, его нет и, вероятно, никогда не будет.

У меня теперь есть обувь, и чулки, и носки, слаксы, и юбки, и платья, клубные шмотки и вечерние наряды, пижамы и бельё, шляпы и перчатки, и всякие красивые мелочи, жизненно необходимые в гардеробе. У меня есть стринги, одновременно удобные и невыносимо сексуальные. Я почти боюсь момента, когда Гарри увидит меня в них… потому что какой бы силой воли он ни обладал, эта сила может испариться на месте. Я сейчас в мужской одежде, потому что нечего даже думать о том, чтобы надеть один из нарядов, которые мы сегодня купили, пока я не смогу заскочить кое-куда. В Бойстауне есть один магазинчик, который обслуживает «примадонн», они продают аксессуары, необходимые, чтобы заставить некоторые наряды смотреться как надо… спереди. У меня не особо развиты мышцы груди, и у меня больше нет ничего похожего на ложбинку. Мне нравится оценивающая ухмылка на лице Гарри, когда я выхожу из примерочной в облике парня. От этого у меня в животе трепещут бабочки.

За брюками к портному можно и потом, но у меня уже есть ремень, узкий и со вкусом подобранный, носки «Браш Модал», просто райские на ощупь, и хорошие чёрные ботинки с каблуками ровно такой высоты, чтобы было удобно. Они явно ниже, чем каблуки, которые были на мне, когда мы пришли сюда, и я замечаю разницу по пути к выходу. Неудивительно, что он казался гигантом в тюрьме, но обычным, когда мы встретились вновь. Он на самом деле не такой уж высокий, но, когда я снимаю каблуки и ношу что-то на плоской подошве, разница в росте более явная. Гарри намного шире меня в плечах, у него плотные, увитые мускулами ляжки и ноги… восхитительно. Это делает его более грузным на вид, но он, вероятно, весит не намного больше ста семидесяти фунтов***. На фоне других он выглядит как нормальный человек. Это только рядом со мной он смотрится громадой и качком. Мне это нравится.

Он не молчал всё это время. Мы разговаривали по дороге к каждому магазину, но в разговоре иногда проскальзывали детали гораздо более значительные, чем остальная болтовня. Я собрался с духом и всё-таки спросил, почему он краснел за завтраком. Его категорическое отрицание этого факта было тем более занимательным… поскольку он краснел, пока отнекивался! Я настаивал, что хочу получить ответ, ну и получил.

- Ладно! Хорошо! Ты хочешь знать? Ты очаровательно выглядел в моей пижаме! Менее сдержанный человек не смог бы вынести такого искушения. Я хотел тут же утащить тебя обратно в постель. Я только на работе каменный… в остальное время… это не так легко!

Я – создание хулиганское. Я не могу удержаться и наклоняюсь к нему, шепча так, чтобы Рон, водитель, не слышал.

- Менее сдержанный – может быть, ну а более догадливый знал бы, что на самом деле… на самом деле… я хотел, чтобы он именно так и сделал.

У него раздуваются ноздри. Я скользнул обратно на своё сиденье, наблюдая, как у него на шее в вене скачет пульс. Он не зол… он возбуждён. Он желает меня… именно так, как я хочу, чтобы он желал, и, когда, наконец, придёт время, предвкушение сделает для него этот момент идеальным. Я надеюсь, что оно сделает его таковым и для меня, но, полагаю, легко догадаться, что я смогу развлечься в любом случае.

[stervaN]

Мы разговариваем о многом, не только об этом. Очень о многом. Я нравлюсь ему, парнем или девушкой, в платье или в брюках. Звучит старомодно, но думаю, он вожделеет мой разум и мою душу, а не только моё тело. Шикарная внешность моим шансам, конечно, не повредит, но он действительно ищет чего-то большего, и я гадаю, смогу ли я стать для него этим. Он обладает неутомимым мышлением и жаждой жизни, которая заставляет меня вспоминать время, когда я был счастлив уже тем, что остаюсь в живых. Не может быть неправильным – желать такого для себя. Просто не может.

Я спрашивал о личном. Я придерживался тем, которые не имеют ничего общего с его работой, и мне ответили в туманных выражениях, опуская имена и географические названия. Я понимаю это. Он знает меня всего лишь несколько недель. Он не может рисковать слишком многим, риск, который он принял на себя, и так уже достиг поистине грандиозных пропорций.

Его родители погибли в автокатастрофе, когда ему был всего годик. Он оказался единственным выжившим, его вытащили, в крови, израненного и плачущего, из покорёженных обломков автомобиля. Он выжил по одной-единственной причине: его мать закрыла его своим телом, по большей части защитив от ударов и прочего вреда, в него попало только немного битого стекла. Его оставили под присмотром родственников, но у меня сложилось впечатление, что он не видел от них особенно доброго или хотя бы сносного отношения. Когда он говорит о них, его взгляд чёрствеет, и на месте тех, о ком он говорит, смотря вот так… я бы до смерти боялся, что он когда-нибудь встретит меня снова.

Когда ему было тринадцать, его крёстный получил над ним опекунство, и его глаза загораются, когда он говорит об этом человеке. Его личность, кем бы он ни был, определила для Гарри, какими должны быть настоящие родители. Этот человек умер два года спустя, и Гарри послали в закрытое военное училище на средства из доставшейся ему доли состояния его крёстного. Именно там он выяснил, чего ему хочется в жизни, в частности, что мальчики ему нравятся куда больше девочек, но он ещё очень долго ничего не предпринимал на этот счёт.

Он всегда был неумолимо сосредоточен на том, чтобы сделать то, что сделать необходимо, и окончил училище с отличием, после выпуска, в семнадцать лет, поступив в армию как эмансипированный подросток. Его ждали два наследства в трастовых фондах, от родителей и от крёстного, но он выбрал жизнь, полную опасностей, просто чтобы отшлифовать свои навыки настолько, насколько это вообще возможно. Он служил в поисково-спасательном отряде. Эти люди появляются только тогда, когда обстановка уже напоминает пекло. Когда-нибудь слышали о «Падении «Чёрного ястреба»»****? Он был одним их тех ребят, которые вытаскивают людей из кошмарных ситуаций, и это точно насмешка над тем, что он сделал для меня. Он вытащил меня из ада и дал подсмотреть, какой хорошей жизнь может стать снова. Прямо сейчас я просто рад, что он это сделал, и к чёрту его причины.

Большую часть времени он провёл на Ближнем Востоке, что, безусловно, объясняет его загар. Оказывается, он говорит на трёх диалектах фарси и может читать и цитировать Коран как местный уроженец. Он не придерживается определённой религии, но читает обо всех, стараясь вычленить какой-нибудь смысл из смешения идей, которые появились у человечества за последние восемь тысяч лет. Он демобилизовался четыре года спустя, заключив контракт с теперешним работодателем, свой выбор не объяснил, но навёл меня на мысль, что у него на это были серьёзные причины личного характера.

О некоторых вещах мы просто не можем говорить здесь, и меня это вполне устраивает. Гарри приоткрыл завесу над тем, кто он на самом деле... мне этого достаточно... даже если пока всё слегка туманно. Гарри двадцать четыре года. Как и мне. Наши дни рождения разделяет примерно месяц. Это странно, потому что он кажется намного старше. Может, я тоже таким кажусь. Полагаю, это определяют поступки, которые мы совершаем... а не прожитые годы.

Мы останавливаемся на ленч в крошечной немецкой деликатесной. Может, в данный момент я - худенький, женоподобный Дрэйк Малфой, но я сияю, потому что нравлюсь Гарри... весь целиком... и я не чувствую себя отребьем, когда он смотрит на меня, тихо улыбаясь, радуясь тому, что он здесь со мной, и я подозреваю, что он также радостно носил бы лохмотья и рылся в отбросах, при условии, что я рядом. Это ощущение распространяется вокруг него волнами, ударяясь в меня, как в берег, и мне это нравится. Я сияю ярче всего, когда я – центр чьей-нибудь вселенной, и я наконец-то сияю снова.

Я расхрабрился. Я не боюсь. Здесь, в сердце города, смакуя ржаные сэндвичи с беконом и швейцарским сыром, приправленные пряной горчицей, я – не перепуганный бывший зэк, оказавшийся в скользкой ситуации. Здесь я - привлекательный молодой парень, и здесь я с очень привлекательным мужчиной, который желает меня так же сильно, как и я его.

- Гарри?

- Да?

- Почему я? Ты только что потратил небольшое состояние, чтобы приодеть меня. Ты купил рояль и организовал его доставку ещё даже до того, как я добрался до твоего дома, просто на случай, если я скажу да. Я даже не хочу знать, во сколько обошлось вытащить меня оттуда за месяц до срока. Мой приговор не предусматривал условно-досрочное освобождение или уменьшение срока за хорошее поведение. Не пойми меня неправильно. Я благодарен, но я должен знать причину. Что... что, чёрт возьми, ты видишь такого, чего не вижу я?

Он молчит, жуя сэндвич и запивая его водой из бутылки. Я выжидаю, и почти хочу заговорить снова. Жаль, что на нём солнцезащитные очки. Если бы я видел его глаза, я мог бы попробовать догадаться, о чём он, должно быть, думает. Может быть, это звучит так, будто я клянчу. Это потому, что так оно и есть. Я хочу знать. Я хочу верить во что-нибудь, и я просто не могу так легко отказаться от этого. Ответ последовал – бесстрастный, озвученный так, словно Гарри с самого начала его знал и хотел сообщить в подходящее время. Всё, что я знаю об этом мире, погибает прекрасной смертью и вновь возрождается из пепла его слов.

- Потенциал. В какой-то момент ты перестал видеть его. Но, тем не менее, он никуда не исчез. Когда мы волей-неволей жили вместе в одной камере, я заметил его, тлеющим у поверхности. Я слышал его в ответе на каждый вопрос, который тебе задавал. Я всё ещё вижу его всякий раз, как смотрю на тебя, и я хочу быть рядом, когда ты увидишь его в самом себе снова. Мне всё равно, что ты сделал... или кем ты был. Мне важно только то, кем ты можешь быть. Всё, что я сделал или ещё сделаю, - оно того стоит, если я смогу увидеть, как ты посмотришь на себя... и увидишь то, что вижу я.

Я больше никогда не буду праздновать традиционный день рождения. День, предшествующий ему, всегда будет заслонять любую бесполезную веху возраста. Я хотел верить во что-то, и Гарри заставил меня поверить снова. Этот день навсегда останется днём, когда что-то мёртвое внутри меня вернулось к жизни. День, когда я влюбился.
____________________________________

* Яйца-пашот на английском маффине с маслом и канадским беконом под голландским соусом. Считается, что блюдо изобретено для постоянных посетителей знаменитого ресторана "Дельмонико" в Нью-Йорке – четы Бенедикт, однажды пожаловавшейся, что в меню нет новых блюд (прим. переводчика).

** Чикаго-бойз («чикагские мальчики») - группа из около 25 чилийских экономистов 70-х гг. XX века, работавших во время режима А. Пиночета с целью построения экономики свободного рынка в Чили и децентрализации экономико-политической системы. Получили образование в Высшей школе экономики при Католическом Университете Чили. Приставка «Чикаго-» возникла из-за того, что в 1956 эта Школа подписала трёхлетнюю программу тесного сотрудничества с экономическим факультетом Чикагского университета ("Чилийский проект"). Название «Чикаго-бойз» стало общеупотребительным словом, означающим реформаторов, действующих по принципу «Все, что ранее объявлялось плохим, теперь хорошее» (прим. переводчика).

*** 1 фунт равен 453,6 г. Следовательно, вес – примерно 77 кг (прим. переводчика).

**** Книга и одноимённый фильм, историческая военная драма, основанная на реальных событиях октября 1993 года в Сомали, представляет собой хронику одной из самых трагических военных операций США со времен Вьетнама

[stervaN]

Глава 8


Разве такое можно выразить словами? Поэты уверяют, что да, но большинство из них в своё время сражались с собственными демонами или играли на публику. Не дело всякой шлюхе верить в любовь. Это слабость, которой всегда воспользуются. Всегда. Трещина в доспехах, которые хранят в безопасности вашу душу и позволяют сосредоточиться на том, как остаться в живых и не сойти с ума.

Гарри. Такой молчаливый и уверенный. Сильный во всех тех отношениях, которыми я восхищаюсь больше всего, а не только тех, что котируются в окружающем мире. Деньги? Деньги - это замечательно, но он обладает намного большим. В древности он был бы солдатом, который стал королём. Человек, который поднялся ввысь на крыльях собственного таланта. Разум ясный, как бриллиант, и сердце из чистейшего золота. Будь он Александром, я был бы его Багоасом, молча оставался рядом с ним, готовый предложить ему покой, когда он уставал быть королём и хотел быть просто мужчиной.

Всё, что бы я ни сказал об этих чувствах - разве этого будет достаточно? Или будет излишним даже крохотное признание? Я окунулся в любовь, как в омут, спотыкаясь, упал головой вперёд и без страховочной сетки. Я приземлился Гарри на руки. Мы покупали, вернее, я покупал, а он наблюдал, наслаждаясь моей радостью, мы обедали, и пили, и смеялись в «Тру» - ресторане, который олицетворяет высокую кухню в Чикаго, и мы танцевали в клубах, которые очень давно не видели такой пары, как мы. Этот человек и танцевать умеет. Некоторые говорят, что крутые парни не танцуют, но Гарри двигается так, словно рождён на танцполе. Люди также говорят, что танцоры - лучшие из любовников... и я займусь проверкой этой теории при первом удобном случае.

В местах, посещаемых только состоятельными людьми, я неизбежно должен был наткнуться на кого-то, кого я знал много лет назад. Мой первый день вне дома, когда я хочу существовать для Гарри и только для Гарри - и я слышу смутно знакомый голос через весь бар.

- Дрэйк!!! Дрэйк, малыш!! Это на самом деле ты?!

Панси. Она набрала вес во всех частях тела, где я потерял его, но это она. Мы ходили в одни и те же частные школы, пили на одних и тех же вечеринках и не раз и не два спали с одними и теми же парнями. Семь лет обошлись с ней неласково, но, правда, какого чёрта? Они и для меня были не сахар.

- Панси Паркинсон, ах ты дрянная девчонка! Сколько лет, сколько зим! - тон дружеский, но нас никогда не связывало большее, чем, в лучшем случае, алкоголь и прогулки по барам - за компанию.

- О... Боже... мой! Это точно ты! Ты выглядишь чудесно! Я не могу поверить... Ди... я слышала, ты... ну, ты знаешь... из-за того парня, с которым встречался. Это последнее, что о тебе кто-либо слышал. Мы записали тебя в покойники, сладенький. Что произошло? Постой-ка... идём со мной... нам та-ак нужен шанс попудрить носик в комнате отдыха. Как в старые добрые времена, сладенький!

Меня цепляют рукой за локоть, и на глазах у поражённого Гарри меня утаскивает девушка, с которой я, очевидно, знаком. Вероятно, его это забавляет, потому что он мил и очень уверен в себе... в то время как я обнаруживаю, что терпеть не могу находиться вдали от него дольше нескольких секунд. Я хочу, чтобы меня имплантировали в его кожу... или носили, как неизменный аксессуар, как татуировку. Но нет... я направляюсь в общий для обоих полов туалет с Панси, и в памяти причудливо вспыхивает ретроспектива сотни ночей, проведённых в барах много лет назад.

Она кричит через дверь кабинки, пока я жду снаружи, в точности как тогда. Никакой культуры – в этом моя Панси. Совсем никакой. Она встречается с наследником строительной компании, он дородный, но симпатичный, хорошо работает ртом, но трахается бесхитростно. Её родители наконец-то развелись после двадцати семи лет брака, признав, что практически ненавидели друг друга последние двадцать из них. Лишь немногие из старой школьной тусовки всё ещё здесь. Большинство переехало на восток или на запад, направляясь в Лигу плюща* или Силиконовую долину. Дафна вышла за адвоката, и у них трое детей и летний коттедж в Кис**. Ещё и ещё. Она под кайфом. Точно могу сказать. Я гадаю, сколько порошка она занюхала, и тут она выскакивает из кабинки.

- Завтра же твой день рождения! Я никогда не забывала. Помнишь, что ты закатил на Сладкие Шестнадцать, пока твоих родителей не было в городе! Боже, та вечеринка до сих пор слывёт легендой. Я сто-олько компромата нарыла во время той гулянки, что не покупала наркоту на свои целых два года! Кстати о птичках, держи, пупсик! Только для тебя. Потому что я всё ещё люблю моего Ди-Ди!

Это пузырёк. В нем почти грамм кокса. Она вручила мне грамм кокаина в качестве подарка на день рождения. Я не знаю, что делать, так что я запихиваю его в карман и притворяюсь, что я в ужасе, пока не смогу разобраться с этим позднее.

- Иисусе, девочка! У тебя неплохо идут дела, если ты можешь им разбрасываться. Спасибо, но только не свети этим, ладно! Помнишь, паранойя - твой друг?

- Фи-и, ты отстал от жизни, ты никогда не был таким в прежние денёчки. Я совершенно точно знаю, что ты занюхивал прямо с болта своего парня. Кстати! Что это за человек с тобой? На вид, сработано весьма неплохо. Просто случайная сосиска... или новый хахаль? Чем он зарабатывает?

Гарри был прав, что вкратце обрисовал мне легенду заранее, но я не думал, что буду выдавать стандартные отмазки так скоро.

- Гарри теперь моё всё, Пэнс. Занимается пластмассами, высоко сидит. Ну, ты знаешь... семизначные числа в год. И как раз в моём вкусе. Высокий, мрачный, красивый, член не падает, пока не встанет солнце. Милый, здравомыслящий и щедрый. За него я буду держаться, и он, кстати, только моей ориентации. Даже не думай его окучивать. Он не поддастся.

- Ты меня обижаешь! Я бы никогда не пошла на такой бесчестный скандал... и призналась в этом кому-то в лицо. Не хочешь попробовать свой подарок, прежде чем мы вернёмся туда?

Я хочу. Действительно очень хочу. Ужасно. Сердце скачет. Я слышу биение своего пульса в ушах. Это кокс, а у Панси только отличный товар. Мне нужно уединиться. Я не могу это делать у кого-то на глазах.

- Ну, может... только одну понюшку, прежде чем идти домой. Постой снаружи на шухере.

Она рядом с кабинкой, и я слышу, как её каблучки поцокали к раковине и зеркалу. Я сижу в туалетной кабинке клуба, билет в который для большинства людей стоит больше, чем обед на двоих, с граммом кокаина в руках. Я знаю, чего хочу. Я хочу занюхать его. Кокаин меня всегда так возбуждал. Я сейчас мог бы ширнуться этим, а потом часами раскачиваться верхом на члене Гарри. Кокс обладает лёгким обезболивающим эффектом, и через одну-две понюшки неприятные ощущения - это последнее, что вас заботит. Он придаёт напряжения и наполняет энергией, а в моём случае это переходит в желание отвлечься... на серьёзный, нешуточно глубокий трах. Пару ночей назад я хотел на день рождения кокса и клиента... но...

Я хочу Гарри. Я хочу его так ужасно, что чувствую - умру, если сам не смогу обладать им. Тошнотворно, но это правда. Он догадается. Он сообразительный. Он это вычислит. По привкусу химии в моём дыхании, или случайно прилипшему кристаллику, что белеется в ноздре. Может, он почувствует моё внезапное напряжение, или нервозные нотки в голосе. Он догадается... и рассердится. Правила включали пункт «никаких наркотиков в его доме». Я мог бы ширнуться ими здесь, сейчас, и сказать, что это просто наш с Пэнс тост за старые времена. Я открываю пробочку. Еле заметный запах такой же опьяняющий, как на моей памяти. Химическая специя для мозга, чтобы вытравить прочь уродливые углы и резкую кромку реальности.

Я высыпаю белый порошок в туалет, он струится у меня между бёдер, танцуя по поверхности воды, дразня и насмехаясь надо мной. Я выкидываю всё, удивляясь собственной опрометчивости. Я не лишу себя того... того чувства, которое обрёл. Не ради этого. Не ради маленького пузырька с проклятым порошком из Латинской Америки. Гарри - единственное, что я хочу, символ всего того, что я когда бы то ни было искал и потерял по дороге. Я прячу пузырёк за толчком, чтобы он никому не попался на глаза и чтобы Пэнс считала, что остальное у меня в кармане. Быстро спустил, и вот я уже сделал дело и вышел. Панси нет. Вот шалава! Она уже направилась к Гарри. Я в этом просто уверен!

Я прав, разумеется. Она совсем не изменилась. Я упомянул, что мой спутник хорош, и она уже вьётся вокруг него, как слепень над жеребцом. Судя по виду Гарри, его это в какой-то мере забавляет. Её усилия тщетны, и для всех, кроме неё, это очевидно. Я спокойно подхожу, вежливо болтаю и, наконец, подвожу разговор к прощанию, с намёком Гарри уводить нас отсюда и направляться домой. Он никогда не узнает, насколько близок я был к поражению из-за её подарка. И не узнает, если это будет в моих силах. Я мог бы признать весь эпизод и напроситься на похвалу, но это превратит в дешёвку то, что я только что сделал. Это была не его битва... а моя, и только моя. Единственный, кому нужно знать о случившемся в туалете, - я. В путь - к другому бару, на другой танцпол, и ещё выпивки, чтобы я смог забыть, что я только что сделал. Или, скорее, чего не сделал.

Неделю назад я бы втихаря взвешивал возможности, изображая заинтересованность только одним человеком, а про себя держал ушки на макушке на случай, если подвернётся вариант получше. Теперь я слеп ко всем и каждому, кроме Гарри. Остальные это чувствуют, и никто не пытается вклиниться между нами в классическом, старом как мир, маневрировании любого гей-клуба, где бы то ни было. Не потому, что Гарри опасен, но потому, что один-единственный взгляд в нашу сторону ясно даёт понять: мы существуем во вселенной, где живут только два человека... я и он.

[stervaN]

Он не слепой. Он видит резкую перемену в моём поведении. Он знает, что я не рассуждаю и не просчитываю въедливо каждый жест и каждый шаг. Он смог бы понять это по долгому молчанию в машине после слов, которые изменили мой мир. Он смог бы понять это по тому, как я молча вкладываю свою ладонь в его, или по моей внезапной неспособности держать хоть малейшую дистанцию. Может, ему неудобно говорить, что он чувствует, всё время, и истинная подоплёка его действий проскальзывает наружу лишь в крошечные мгновения ясности, как тогда, в маленьком немецком гастрономе, но он светится так же, как и я, потому что знает, что его слова были услышаны и всё несказанное, что притаилось за ними, было понято.

Он был прав. Трудно ухватить всё сразу, но я чувствую это сердцем. Потенциал. Я так давно перестал верить в себя, что забыл, кто я такой… кем я могу быть. У меня есть таланты и способности, но я их едва использовал, судорожно стараясь, чтобы меня считали красивым и судили только поверхностно - по внешности и по способности быть привлекательным для мужчин. Он хочет, чтобы я пробудился и жил так, как мог бы… а не только так, как он хочет, чтобы я жил. Я потратил целую жизнь, подстраиваясь, чтобы соответствовать ожиданиям других. Моих родителей, СМИ, моих одноклассников, и потом моих клиентов и хахалей. Он же хочет сущность, а не имидж. Он хочет, чтобы я составил свои собственные ожидания; всё, что он хочет, - это увидеть, как они воплотятся в реальность. Я могу дать ему это.

Сколько людей болезненно стремится быть любимыми такими, какие они есть на самом деле... в то же время, однако, стараясь быть кем-то, кем не являются? Мне подали надежду, что возможно большее, нежели соответствовать ожиданиям мужчины - и только. Мне вернули мою жизнь и волю что-то с ней делать. Я не знаю, что я сделаю… пока, но я не стану снова плыть по течению и ждать удобный случай, который никогда не наступит. Я сам его себе обеспечу.

Я целую его и не могу остановиться. Мы так и не дошли до поцелуев до сегодняшнего дня. Всё было таким новым, и ни один из нас не подталкивал другого к действию. Цепи соскользнули прочь, и меня уже ничто не заботит. Я изливаю в него свою душу, веря, что он будет нежен с нею. Рон за рулём, вероятно, в ужасе, но я едва ли могу задуматься об этом даже на долю секунды. Мне приходится запрокидывать голову, пока мы в клубе, потому что я всё ещё в мужском костюме и не ношу каблуки. Он пахнет высококлассной туалетной водой, и даже еле ощутимое царапанье щетины приносит мне удовольствие и оставляет алчущим большей близости. Будь это кто угодно, кроме Гарри, я бы повёл себя самым что ни на есть вульгарным образом и уволок его в туалет, чтобы распробовать на вкус его оргазм и ощутить, как его тело задрожит от сладкого удовлетворения, но я не мог такого допустить. Я не запятнаю это чем-то настолько безвкусным. Это может подождать… ещё чуть-чуть… пока мы приедем домой.

На вкус он как скотч и пламя, а я выпил несколько коктейлей между продолжительными раундами на танцполе. Бедняге Рону приходится вести вопреки тому, как мы сплелись у него за спиной, я - у Гарри на коленях, с комфортом, если не считать иссушающего голода, который заставляет нас выворачивать шею, пока мы пожираем уста друг друга, как дикари. Он шепчет слова, которые плавят мой разум. Слаще кокаина, пьянее экстази. Я хочу его так ужасно, что от этого искренне больно. Я хочу захлебнуться в нём, быть наполненным им, позволить ему выбить воздух из моих лёгких, пока я плыву в забвение в его руках. Я столько всего натерпелся, и всё же меня может захлестнуть такая страсть? Что ж, так тому и быть.

Я пьян от чистейших, первобытных эмоций и полон жизни, когда мы достигли пентхауза, и на волосок от того, чтобы стащить с него одежду прямо в лифте и утянуть на пол. Я чувствую, какой он твёрдый, сквозь одежду, и разоблачения в коридоре он избежал только потому, что безжалостно пригвоздил меня к стене, удерживая мои запястья у меня над головой. Мария и Тереза легли спать несколько часов назад, и путь к его апартаментам свободен. Он бормочет что-то насчёт того, что изначально планировал это по-другому, медленно. Черти б взяли медленно. Стоп, беру свои слова обратно! Чтоб МЕНЯ взяли медленно. Или быстро… но только ради любви всевышнего, пожалуйста, ВОЗЬМИ… МЕНЯ… СЕЙЧАС ЖЕ!

Наверное, я только что с мясом оторвал пуговицу с рубашки, за которую заплатили больше, чем продавец зарабатывает в неделю, но мне не жаль. Портные разберутся с этим как-нибудь в другой раз. Я практически на грани потери рассудка, когда наконец-то чувствую его кожу своей. Какое-то время он позволяет исследовать себя, руками и ртом, наслаждаясь тем, как прикасаться к нему доставляет мне удовольствие, но он и командует тоже, я так и знал, что он будет - да я на это молился! Он толкает меня назад, разбойничает у меня во рту, без усилий одерживает надо мной верх, напоминая – какое чудо! – о своей мужской силе. В подобные моменты так легко полностью покориться. Как на «русских горках», где ты знаешь, что не контролируешь ровным счётом ничего, и отпускаешь себя, и кричишь, пока не заболят лёгкие, и остаёшься лишь беспомощным пассажиром, пока всё не закончится. Я всегда любил «русские горки»… и в данный момент я чувствую, будто балансирую на обрыве, на грани падения, которое не закончится никогда.

Он уступает и даёт мне достаточно времени, чтобы я смог, наконец-то, заполучить желаемое в руки. В отличие от геенны, в которой мы были заперты, как в ловушке, здесь я могу расположиться с комфортом и подойти к делу под нужным углом. Я не удовлетворюсь, вылизывая головку, либо поглаживая торопливо, дабы он спустил мне в рот… я хочу это всё целиком. Я поглощаю его, как змея - свой обед, растягивая горло для каждого следующего дюйма, пока дыхание не сходит практически на нет, и пары крохотных движений хватает, чтобы довести его до стонов. Делать такое подолгу я не могу, просто не выдерживаю, но я стараюсь снова и снова, отрываясь только ради необходимого глотка воздуха, прежде чем снова втянуть его в себя. Я научился брать глубоко в горло ещё в старшей школе, отсасывая мальчикам из колледжа на вечеринках, где меня, по-хорошему, вообще не должно было быть, и никогда не пожалел, что приобрёл это искусство. Судя по виду Гарри, он тоже рад, что я это освоил.

Что стало для меня сюрпризом, так это то, что у него осталась выдержка, чтобы аккуратно сместить позиции, забирая мой напряжённый орган в рот, и мне приходится оторваться и хотя бы всхлипнуть, потому что я не привык к тому, чтобы кто бы то ни было трогал меня подобным образом. Помнится, я был более чувствителен к щекотке, чем сейчас, но это испаряется перед лицом желания настолько яростного, что ничто другое не имеет и не может иметь значения. Я стараюсь заняться делом, но дрожь удовольствия сбивает меня с ритма, и я не могу сконцентрироваться, когда у меня сильно кружится голова и пульс грохочет в ушах. Когда поперёк моего отверстия чертят подушечкой пальца, я сдаюсь. Я чувствую, как метко и мягко нажимают большим пальцем прямо в нужную точку - и я взрываюсь, умираю, выкрикиваю его имя, пока моя сперма скользит ему на язык и в гортань.

Он не останавливается. Он отстраняется, пока я обезволен и ошеломлён после оргазма, и находит своим рукам и языку ещё лучшее применение, чем раньше. Почти инстинктивно я подтягиваю колени вверх; внутри меня всё ещё жив намного более знакомый голод. Он разжигает его, подкармливая, раздувая его мягкими, ненавязчивыми кознями, пока он не разъярится снова, ненасытный и вырвавшийся из-под контроля. Уверен, звуки я издаю самые жалкие, и целую секунду гадаю, могут ли меня услышать Мария с Терезой, потом вспоминаю, что мне всё равно, поскольку того, чем Гарри занимается у меня между ног, достаточно, чтобы оправдать рыдающие вопли и слепящие слёзы радости.

У меня встаёт снова ещё до того, как он закончил, но хотя его рот и вернулся к эрекции, на которую я не привык возлагать много надежд, его пальцы в то же время жестоко дразнят меня, вжимаясь в местечки, которые годами не знали нежного завоевания. Я кричу, я срываюсь на скулёж, я до крови искусал губу, но мне всё равно. Я даже не помню, откуда в его руке взялась бутылочка, но я знаю, что это. Хорошая марка. Скользкое вещество, которое всё очень-очень упрощает, а потом исчезает в ночи без следа. Не сальная слизь, как в тюрьме, не утробная гадость; оно сделает его проникновение в меня таким естественным, словно там изначально его место.

[stervaN]

Я так скучал по этому – ощущению чистой скользкости, предвещающей проникновение, которая делает мою плоть притягательной и уступчивой, снимает боль и делает проникновение всего лишь вопросом времени и силы нажатия. Его член между моих бёдер твёрдый как камень и горячий даже сквозь латекс кондома, и я уже заставляю себя раскрыться перед ним, изгибаясь, упираясь в постель, ещё до того как он смог приготовиться. Неполного месяца без секса не достаточно, чтобы забыть, как сделать его проще и легче, и как только мы оба двинулись навстречу друг другу, он проник в моё тело стремительно и до упора.

У меня горячка, неистовый сбивчивый бред, я не могу контролировать льющиеся из моих уст потоки слов. Я не опускаю и не прячу лицо, держась за решётку или раковину... я на простынях, которые целуют мою кожу, и могу смаковать каждую секунду в своё удовольствие. Растянутый... заполненный... совершенно раскрытый и спаянный, слитый с ним. Ноги оплетают движущиеся бёдра, тело томно скользит по телу, а он в это время доставляет мне большее удовольствие, чем понимает сам. Каждое прикосновение, каждая ласка дышит уважением, и желанием, и жаждой завладеть мной насовсем. Я сокровище. Меня ценят. Я достоин этих чувств, и я сознаю это как никогда.

Он более жестокий, чем я его себе представлял. Он знает, что я повис на самом краю, до ужаса близок к тому виду оргазма, который не был мне позволен годами, и всё же он удерживает меня, как на привязи, не давая сорваться, с умышленным желанием дразнить меня, пока я не потеряю любое подобие достоинства. Он срывает с меня даже еле ощутимый лоскуток самоконтроля, за который я ревностно держался с Флинтом, зная, что я всего лишь актёр, играющий роль, а его это делало зрителем. Но не здесь, не с Гарри. У меня текут слёзы, потому что я умоляю в голос, потому что мне всё равно, лишь бы чувствовать его внутри - сильнее, быстрее, глубже и именно в том самом местечке.

Я капитулировал, целиком и полностью. Внутри меня словно прорвало дамбу, мои ноги вздрагивают, и замирает дыхание, пока я падаю, зажмурив глаза, и отпускаю прочь все ощущения, кроме него. Он познал мою меру – и видит, что я ненасытен. Позиции меняются, но их значение неизменно. Я получаю его всеми способами, какими только можно. Семь лет стирается в небытие в его руках. Я жив, и с этим ничто не сравнится.

Я просыпаюсь, пресыщенный, с ноющим телом, свернувшись под боком у спящего Гарри. С мягкой настойчивостью, которая побеждает дрёму, я выманиваю его обратно в мир бодрствующих и заставляю удовлетворить меня снова, в этот раз медленнее, в этот раз изнутри и снаружи; я стоял на коленях над его чреслами, в полунаклоне, пронзённый, его смазанная рука трудилась вокруг моего члена, пока я насаживал себя на стержень его набухшей плоти и тёрся о него самыми сладкими местечками внутри своего тела. Саднящее раздражение не значит ничего по сравнению с ужасным ощущением пустоты - потом, когда он отстранился.

Этим утром никакой ванны. Я затаскиваю его в душ. Мы тщательно моем друг друга, и уделяем львиную долю внимания нашим устам, пока мне не становится невыносимо терпеть это дальше и я не зарываюсь лицом ему в пах; струи горячей воды льются мне на спину, пока я тяну из него ещё один оргазм, на этот раз бесстыдно отстраняясь, позволяя его семени плеснуть мне на лицо и подбородок, скользить вниз по моему телу, когда душ смывает всё прочь. Рай принадлежит нам, но невинности здесь нет и в помине.

Мой двадцать пятый день рождения враз компенсирует одно из худших десятилетий на моей памяти. Тереза приготовила завтрак, который остался почти совсем не оценённым, потому что я, праздно ухмыляясь, намеренно вышел к столу... в пижаме Гарри, несмотря на то, что у меня наконец-то появилась своя. После пары-тройки ложек, не больше, мы не выдержали - потом я, хихикая, как школьница, на прощание махал ручкой Марии через плечо Гарри.

Господство над ванной и гигантским зеркалом было отдано ветреной “примадонне”, старающейся подготовиться ко дню в городе, и Гарри продемонстрировал своё терпение, поскольку потребовалось несколько часов, единственно чтобы решить, как конкретно я хочу выглядеть рядом с ним. В глазах окружающих Гарри будет под руку с шикарной – умереть не встать! – блондинкой, и она заставит каждого мужчину жалеть, что он хотя бы на минуточку не может оказаться на его месте. Они пойдут домой с завистью в сердце, будут яростно дрочить, вспоминая Ди, и никогда так и не узнают, что этим утром любовник Ди содрал с него стринги в ванной и сделал ему офигенный минет, пока тот полосовал плечи последнего, проверяя на прочность свеженькие накладные ногти, потому что всё ещё не привык кончать мужчине в рот. Женщины возненавидят меня только за то, что я окажусь поблизости, став грубым и живым напоминанием о каждом крошечном их недостатке, которые они стараются изгнать из памяти лихорадочным вихрем покупок.

И я буду наслаждаться каждой секундой... потому что как раз такой вот стервой я могу быть.

Я бы назвал наше поведение приторным либо тошнотворным... если бы не смаковал его, как мороженое. Мы посетили квартал музеев. Живопись, история, наука и Аквариум - можно поспорить, что один из лучших в этом полушарии. Я наконец-то рядом с тем, кто может оценить всё вышеперечисленное. Моя рука всегда - в его руке, но мы шепчемся, сравнивая свои впечатления, как делает столько других парочек. И тогда до меня доходит... я не отличаюсь. Фактически - нет. Я влюблён, как хочется каждому, и я веду себя, как любой другой, кто знает, как исключительна абсолютная близость с кем-то, кому забить на несовершенства, которые ты в себе видишь, но кто хочет тебя всего - как есть, включая все заморочки, причуды и мелочные недостатки.

Я называю себя циником, и, может быть, у меня есть на это право, но сейчас это не имеет значения. Гей или натурал. Мужчина или женщина. Богатый или бедный. Это пересекает все границы, невзирая на цвет, вероисповедание, возраст и стиль жизни. В конце концов, я просто человеческое существо, и я влюблён, и мне нравиться быть в таком состоянии, невзирая даже на всю ту хрень, которая неизменно полагается в придачу. Здесь дует ветер с озера, он уносит прочь всё гадкое и дурное. Слышны крики чаек, потому что озеро Мичиган такое огромное, что вполне сойдёт за океан, и потому что там, где обретаются люди, помойки обеспечивают местным птицам стабильное пропитание. В Чикаго летом чудовищно жарко, но когда поднимается ветер, лучше места не найти.

Мы посетили «Нарцисс»***, который перестроили с тех пор, как я мог позволить себе прохлаждаться в этой части города, и он, как всегда, воплощает стиль и декаданс. Всё гораздо дороже, чем следовало бы, но деньги – это цена за пребывание в таком месте, куда даёт пропуск только богатство. Здесь знают толк в напитках, а икра здесь отнюдь не дешёвые помои, которые наводнили прилавки повсеместно.

Великая ирония Америки в том, что достать можно практически всё и везде. В каждом городе имеется тот или иной супермаркет, который лихорадочно старается потакать любым капризам, но львиная доля того, что вы можете получить – это явный мусор, упрощённый до абсурда, удешевлённый и растиражированный товар, пущенный в массовую продажу, чтобы грести нал в максимальном количестве с наименьшими затратами. Приходится предварительно импортировать продукцию, и только потом можно получить хоть что-то созданное с чувством артистизма, с душой, а наши таможенники ненавидят импорт... особенно импорт пищевых продуктов.

Я давно заподозрил заговор с целью помешать американцам обнаружить горькую правду... пища, которая не была специально разработана, облучена, генетически модифицирована, законсервирована, ароматизирована, заморожена и восстановлена... не убьёт вас. На самом деле... она и на вкус лучше, и не содержит набора химикалий, соперничающего со сливной трубой токсичных отходов. Будь натуральная еда такой вредной, человеческая раса бы не выжила, питаясь ею тысячи лет, но если мы осознаем нечто подобное массово... несколько десятков химических компаний обанкротятся ещё до конца года. Отсюда навязчивая реклама и пыль в глаза. Это не значит, что не нужно правильно хранить продукты, мыть руки и чистить поверхности, на которых готовят еду... это значит только, что вероятность погибнуть от сладкой кукурузы, купленной у местного фермера, а не у Международной Супер-Мега-Такой-Растакой-Корпорации, чрезвычайно малы.

[stervaN]

Я снова напился. Под хмельком я веду себя вполне прилично, принимая во внимание обстоятельства, у меня всегда это получалось. От хорошего шампанского у меня всегда пощипывает в носу, и его пощипывает сейчас. Я безжалостно дразню Гарри, несмотря на то, что изо всех сил стараюсь поддерживать внешние приличия, хотя неясное тепло от алкоголя погружает меня в нирвану комфорта и вернувшегося смутного возбуждения. В неподходящие моменты я намеренно шепчу ему на ухо провокационные замечания, обещая каждый акт, которому знаю название, когда он меньше всего этого ждёт, и намекая на дебош и публичные распутные выходки, которые, вероятно, возмутили бы его... не будь он целиком и полностью мой, беспомощный перед силой моих ухищрений. Я хочу его, снова, любым способом, каким смогу заиметь, и, наконец, я ясно даю понять, что готов покинуть это заведение. Нам никого не одурачить, кроме как относительно моего пола. Они все знают, что мужчина, с которым я ухожу, сегодня ночью развлечётся, потому что воздух между нами наэлектризован взаимным желанием.

Бедный Рон. Его шея над водительским креслом заливается пурпуром, но он профи. Спорю, прямо сейчас он жалеет, что между передними и задними сидениями нет барьера из тонированного стекла. Вероятно, его угла зрения недостаточно, чтобы заметить хоть что-то из происходящего на пассажирских местах внизу, но он просто не может не знать, что это значит, когда моя голова совсем скрывается из виду. Это мой день рождения. Я хочу то, что хочу, и я получу именно это. Я не чувствую ни малейшего стыда за то, что наслаждаюсь, хотя возможно, некоторые сочтут это хамством, но я наполняю рот органом Гарри, потому что хочу ощущать его там и люблю сознание того, что ему это нравится так же сильно, как и мне.

Кстати, быстрячок в мои намерения не входит. Это настолько же мой подарок, как и его. Я могу заставить это длиться и длиться, дразня, пока мужчина света белого невзвидит, будет слеп и глух ко всему, кроме жажды кончить, а у меня давно не было возможности использовать подобные навыки в своё удовольствие. А сейчас я их использую. Когда я позволяю ему кончить, это потому что я хочу, чтобы он кончил, и я чувствую, как он излучает благодарность пополам с облегчением, пока я слизываю последнее липкие следы и аккуратно заправляю его член на место. После многочасового соблюдения приличий в городе я отчаянно в этом нуждался, и вопреки стояку в стрингах и охотки поскорее продолжить ночь дома, я спокоен и счастливо свернулся рядом с ним, и я люблю грешный блеск в его взгляде, когда он целует меня, жалит мой язык своим, крадя заодно капельку вкуса с эхом собственного оргазма. С трудом верится, что он настолько в ладах с собственной ориентацией и в то же время силён как мужчина до мозга костей. Может, дело в том, что когда дело касается жизни и смерти, всякая ерунда теряет свою значимость. Гарри точно знает, чего хочет... и ему это нравится... и мне просто посчастливилось этим самым быть.

По пути в спальню он тянет меня в сторону, шепотом поздравляет с днём рождения и распахивает дверь в комнату, где стоит рояль. Там полка, которой не было раньше. Ноты. Шопен, Моцарт и многие, многие другие. Как простые композиции, так и сложные. Всё это мне. Их сотни. Это не ошибка с моей стороны – чувствовать то, что я чувствую. Вовсе нет.

Его губы на моей шее как поэзия чувств. Я стряхиваю с себя узкое маленькое чёрное платье, которое носил сегодня, и быстро отбрасываю прочь лифчик с маленькой фальшивой грудью, который поддерживал иллюзию, пока мы гуляли в городе. Теперь я просто стройный и красивый, в крошечных стрингах, по которым совершенно ясно, что я до боли его хочу, и если раскинуться поперёк простыней и умолять его содрать с меня эти стринги и затрахать до бесчувствия – распутство, то пусть, что ж поделаешь, но это мой день рождения, а он – то, что мне нужно для счастья. Он цепляет стринги зубами, я чувствую жар его дыхания, пока они скользят вниз, всё моё тело вздрагивает от предвкушения... и тут звонит его мобильник.

- Бл..дь!

Он отскакивает от меня, хватает телефон и резко открывает, с досады у него быстро спадает эрекция.

- Да, в чём дело?! Я только что вернулся из прошлой пару дней назад, чёрт возьми! Сейчас?! Да, да, ладно. Ладно, я сказал! Я буду готов, просто верните сюда Рона, и побыстрее.

Он захлопнул телефон, и он в ярости. Лицо покраснело, и выглядит он, как человек, который хочет что-нибудь разбить. Я знаю, что мне следует сказать.

- Всё в порядке. Я понимаю. Я буду ждать тебя... когда ты вернёшься.

Он практически сдувается. Когда я говорю это, его гнев испаряется, и он смотрит на меня с уязвлённой гордостью и благодарностью, искренней до такой степени, что просто больно. Он охватывает мой подбородок ладонью и большим пальцем гладит мою щёку. Я льну головой к его руке и вздыхаю.

- Я знал это. Я знал - я правильно сделал, что привёз тебя сюда. Мне нужно идти. Я должен делать своё дело... а ты понимаешь. Даже несмотря на то, что это твой день... ты понимаешь. Ты совершенство, ты знаешь это? Ты никогда не принадлежал тому месту. Твоё место здесь. Ты заслуживаешь всего, что я могу воплотить для тебя в жизнь, но вот это - цена, которую я плачу за то, что имею так много. Спасибо тебе.

Я сказал, что понимаю, и он благодарен, и знает, что сделал правильный выбор, поставив на меня... но я солгал. Он целует меня, одевается и целует меня снова, пара фраз шёпотом, обещание вернуться - и вот он ушёл. Я на шёлковых простынях, один, в свой двадцать пятый день рождения, и всё, что у меня осталось, - это его томительный запах на моей коже и последнее, еле ощутимое послевкусие того, как он кончил на моё нёбо. Я понимаю, что это его работа, но я эгоистичен, и жаден, и полон горечи, потому что он ушёл, и нет никакого способа узнать, надолго ли.

Вот мой рай. Сидеть в одиночку в огромных апартаментах, высматривая в ночи человека, которому предстоит кошмарная работа, болезненно осведомлённый о пустом месте у себя между ног, которое он должен заполнить. Я окружён роскошью. Здесь так красиво. Я влюбился, окунулся в любовь, как в омут, спотыкаясь, упал головой вперёд и без страховочной сетки. Я приземлился Гарри на руки. Я счастливчик, правда?

_______________________
* Лига плюща - группа самых престижных частных колледжей и университетов на северо-востоке США: Йельский университет, Дартмутский колледж, Колумбийский университет, Пенсильванский университет, Принстонский университет, Корнеллский университет, Гарвардский университет и Университет Брауна, известные высоким уровнем обучения и научных исследований. Название связано с тем, что по английской традиции стены университетов - членов Лиги увиты плющом (прим. переводчика).

** Флорида-Кис - цепь островов у южной оконечности полуострова Флорида, расположенных дугой от Вирджиния-Ки до Ки-Уэст. Популярный тропический курорт (прим. переводчика).

*** Элитный коктейльный зал и ресторан в Чикаго (прим. переводчика).

[geLisa]

Это один из моих любимиших фанфиков!
Жаль только, что он *замерз*...

[Seliger]

А почему написано, что он закончен? Оригинал же незаконен .

[stervaN]

А я была свято уверена, что это конец фанфика) Вроде все понятно и так.

[Mellu]

Там еще офигеть-сколько-глав и автор пишет дальше.